Моим первым воспоминанием был холодный свет кхемических ламп. Голубовато-синий, он слепил глаза, но разрезал пустую темноту; был рядом со мной и защищал меня от кошмаров. С ним было не так страшно.
В моем втором воспоминании появилась Создательница. Я помню ее золотые кудри, нахмуренное лицо. Я тогда вообще ничего не понимал: просто смотрел и повторял за ней. Она водила какой-то палочкой по чему-то белому, — писала, — и я повторял.
Ее звали Рейндоттир, и это было первым, что я научился писать. Вторым было мое имя: Альбедо.
Создательница часто говорила, что я другой. Лучше. Я не понимал, о чем она твердит. Только учился у нее, запоминал все, что знает она, задавал вопросы.
Рейндоттир сказала мне:
— Не все вопросы можно задавать вслух. На некоторые приходится искать ответ самим. Другие остаются без ответа. А третьим и вовсе ответ не нужен.
Я спросил у нее, что это за вопрос такой, на который не нужен ответ.
— Кажется, тебе придется узнать об этом самому.
Она улыбнулась и потрепала меня по волосам: белым, слегка вьющимся, не таким, как у нее. Каждый раз после сна я заплетал две косички; я хотел быть похожим на нее. Создательница казалась мне воплощением идеала, настоящим золотым сечением. В ней не было ни единого изъяна. Я любил ее.
Мое последнее воспоминание с ней было отвратительным. Я помню все до малейших частиц: ее бездыханное тело; кровь, растекшуюся по полу и испачкавшую листы с записями. Рейндоттир не любила порядок, жила в хаосе, подвластном лишь ей.
Хаос убил ее. Он был мной, но при этом полной противоположностью. Я читал в его глазах злость и обиду, но не мог понять: почему? За что он убил мою Создательницу? Почему он захотел это сделать? В его руках был меч, и этот другой-я раз за разом пронзал лезвием плоть. Кровь все еще выливалась, набухала. Но не пульсировала. Я понял — Рейндоттир умерла.
И что-то неизвестное мне доселе разрасталось в груди, но я не мог дать этому толкование: оно горчило, сжигало меня и заставляло предаться мысли об ответном; взять скальпель и вонзить его в шею убийцы.
Я не знал это чувство, даже его названия.
Он поднял на меня взгляд: пустой, безумный.
Улыбнулся.
— Она создала меня, — сказал убийца, вытирая кровь с щек. — Я был точно таким же, как ты.
Он переступил через ее тело, а я смотрел, как белый халат впитывал кровь.
— Ее первым экспериментом. Она обещала дать мне знания о кхемии, но! — его рука обвила мое горло, сжала до хрипа. Я царапался, бился и пытался вырваться. — Она сказала мне: я слишком жесток.
Она говорила мне: я добр, я любим и могу любить.
Она говорила мне, что сделала все правильно. Тогда я не придавал значения ее словам.
— Знаешь ли ты, сколько людей она погубила? Десяток, сотню? Тысячи, сотни тысяч.
Я задыхался, глядя на то, как он упивается моей беспомощностью. Я пытался не верить тому, что он говорил, но получалось скверно: мне не забыть ночей, когда Рейндоттир плакала, рассказывая о несчастно погибших и убитых не по ее вине.
— Ничтожество. Конечно, ты не знаешь ничего о кхемии.
Я видел черные пятна и едва различал его голос.
— Она была не так глупа.
Он хотел убить меня, но все произошло иначе: я вдруг оказался не в той комнатушке, где мой двойник душил меня; где было мертвое тело моей создательницы; где я провел всю свою жизнь. Здесь было темно. Тускло. Стены казались темными, почти черными, потолка не видно вовсе. Не было ничего.
Я осмотрел каждый уголок своей клетки, но так ничего и не нашел. Единственная мысль пришла ко мне спустя время: я в заточении собственного сознания. Все мои низменные потребности будто бы перестали существовать. Мне не хотелось ни есть, ни пить, ни спать. Но я быстро впал в уныние и скуку.
Пол под моими пальцами был гладким и прохладным. Ни единой трещины или щели.
н и ч е г о
Пока мое сознание было здесь, мое тело трепыхалось где-то в реальности, наверняка растерзанное и изуродованное. Я просчитывал тысячи комбинаций случившегося. Я думал, что умер, а это — мой Ад, про который часто рассказывала Рейндоттир. Она много говорила про внешний мир, который не был мне известен. Я не знал, что такое солнце, небо и тучи.
Я знал так много, но в то же время так ужасно мало.
Я плакал. Ходил кругами и постигал весь спектр эмоций, который мне не доводилось чувствовать до этого. В груди развивалась тревога. Мне казалось, что я медленно схожу с ума.
Я вгрызался в запястья, только чтобы измазать кровью пол и стены. Записывал свои чувства и мысли, вел разговоры сам с собой. Пробовал умереть. Но сколько бы крови я ни потерял, какой бы большой ни была лужа на полу, — все оставалось прежним.
Стены, пол и потолок. Шесть граней моей тюрьмы. И я внутри.
Мои мысли всегда обходили смерть Рейндоттир, но в какой-то момент я перестал этого бояться. Все вокруг меня было исписано кровью. Не было никого рядом со мной, я почти забыл человеческую речь. Ее труп стоял перед моими глазами, но мне уже не хотелось плакать, как ей когда-то. Моя реакция была неправильной, — люди же горюют, когда теряют кого-то? Создательница плакала и кричала.
Или я не человек?
Я щупал себя и пытался понять, кем был. И кем был тот, кто с горящим взглядом сжимал мое горло. Кем была Рейндоттир.
Что я такое?
Реальность, — или, стало быть, иллюзия, — вздрогнула, пошла рябью. Глаза застелила пелена, и я очнулся. Сначала была темнота, и я пробирался наощупь, пока не нашел лампу. Она еле работала, но освещала все противно-мерцающим голубым светом.
Я был все там же, среди пожелтевших страниц, родных стен.
И костей, медленно превращающихся в труху. Это все, что от нее осталось.