"И как тебя только на эту работу взяли?"

"Повесят тебя на доску почёта, как же"

"Что ты там вякаешь? Латте от ристретто хоть отличить сможешь?"

Саша наслушался этих прогорклых фраз на всю оставшуюся жизнь и однажды они наконец перестали отдаваться эхом в голове длинноволосого парня, от чьей солнечной улыбки можно было отбросить коньки. Но обычно губы Раковских выдавали лишь ухмылки разной степени ядовитости.

Однако он каким-то чудом уже второй месяц работал в кофейне, куда раньше любил наведываться - один или с друзьями, которых можно было пересчитать по пальцам одной руки неудачливого фрезеровщика. К хорошему обращению молодой бариста не привык и от каждого доброго слова всё внутри приятно замирало, а отнёсшийся с теплом человек сразу записывался в разряд благодетелей.

Руководство забило на то, что Раковских откровенно плюёт на технику безопасности и противится требования - да что там, даже мягким просьбам - собрать непослушные локоны в хвост. Нет, ну а почему уездные барышни могли оставлять поклонникам пряди волос на память, а он не может преподнести такой комплимент кому-то из посетителей?

Но в целом Санечка привык ко всему. К тому, что истеричная клиентка может попросить его заварить капучино без молока, к тому, что он по сути тут на птичьих правах и его могут заставить выйти на работу в заслуженный выходной. Он, конечно, избаловал руководящий состав своей упорностью (или добил упёртостью?), но даже тот факт, что Раковских задержался здесь дольше, чем это было с предыдущими жертвами любви к кофе, совсем не делало погоды.

Иллюзий он не питал. Глотал горький эспрессо, надеясь однажды выработать кофейную толерантность, мыл автомат, когда веки уже просто наливались свинцом, терпел холод и равнодушие.

Посетителей у этого уютного местечка было не занимать. Но Саша уже не силился запомнить даже тех, кто приходил в кофейню в каждый обеденный перерыв. А в какой-то момент все лица просто стали для него серыми и начали восприниматься как однородное нечто. Пока китайский колокольчик над дверью не звякнул особенно звонко.

- Говорю же я тебе, схема рабочая, - увещевал высокий рыжий мужчина в кожанке ещё более высокого в клетчатой рубашке.

- Ну не знаю, - он аккуратно поправил очки, широким шагом подходя к прилавку.

- Молодой человек, - весело позвал обладатель медных волос и сияющего, как медный пятак, лица.

Саша обернулся, откинув назад вьющиеся пряди.

- Два макиато, пожалуйста, - Раковских кивнул, - Кость, а ты что будешь?

Его челкастый собеседник, очень похожий на Шегги из мультика про Скуби Ду, приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но тот панибратски хлопнул его по плечу.

- Шутеечка была.

Костя устало закатил глаза.

- Лёш, - клетчаторубашечный отпил из бумажного стаканчика, оформленного под рыже-бежевый мрамор, - ну не хочу я писать любовные романы под женским псевдонимом.

- Ну смотри, - вздохнул Квашонкин, - иронично, конечно: фамилия Пушкин у тебя, а литературного призвания добился я.

Костя давно свыкся со многим. С самодовольством его брата по перу, с бесстрастными глазами издателей, когда он приносил рукопись очередной эпопеи в стиле постмодерн, с бессонными ночами, в ходе которых он подсел на кофе. Пушкин пытался подсластить свою жизнь тоннами сгущёнки, которые добавлял в очередную чашку растворимого, но тщетно.

И он бы увяз в этом болоте насовсем, если бы вдруг не решил кинуть взгляд на парня за стойкой, которого так внимательно изучал Квашонкин, делая заказ.

Саша, зависший над металлическим кувшином для взбивания молока, быстро-быстро хлопал ресницами и шумно дышал через нос, отчего упавшие на лоб волосы смешно вздымались, а губы были чуть приоткрыты. Картину дополняло поднявшееся от свежеприготовленного американо облако пара.

Раковских был чистой эстетикой, но не понимал этого. Не в силу дурости, конечно. Просто не находилось того, кто бы рассмотрел его - во всех смыслах. Совсем не находилось. Никак.

До этого дня.

- Спасибо, очень понравилось нам.

Пушкин буквально улыбался глазами, и ни отросшая чёлка, ни стёкла очков не могли этого скрыть.

Бариста отвлёкся от своего занятия, и, вскинув брови, просканировал, - нет, попытался впитать в себя каждую чёрточку его лица.

- Пожалуйста. Заходите.

Перебросившись с местным Шегги парой слов, Раковских уже не чувствует себя таким задолбанным. А Пушкин готов начать писать любовные романы, пафосно прикуривая от денег (не из Монополии на этот раз).