— Мама! — испуганно закричал Гильгамеш и бросился к матери, что сломанной куклой упала на пол. Волосы хаосом раскинулись по полу, почти теряясь на фоне белой одежды и столь же белой кожи, лишь алая кровь ярким пятном выделялась в этом замершем кошмаре. Он трясущимися руками кое-как с трудом перевернул ее на спину, не понимая, что он должен сделать. Потрясти? Похлопать по щекам? Почему она не двигается? Она вообще дышит? На секунду ему показалось, что даже в белом платье больше красок, чем на бескровном лице.

В залу ворвались стражники, привлеченные криком, поднялся гул, то тут, то там были слышны громкие встревоженные голоса. Кто-то побежал за лекарем и жрицами, кто-то к царю. С лица Нинсун стерли кровь, прислушались к дыханию, но никто так и не рискнул высказать свое мнение или хотя бы попытаться угадать произошедшее.

— Мой господин, она дышит, все хорошо, простой обморок, это просто кровь носом пошла, — кто-то попытался успокоить Гильгамеша, но лишь отшатнулся, встретившись взглядом с алыми глазами ребенка. Царевич вцепился в руку матери, не желая ни на секунду отпустить последнее доказательство того, что мама тут, рядом. Только когда в покои ворвался Лугальбанда и сходу залепил ему пощечину такой силы, что голова безвольно мотнулась, мальчик разжал плохо слушающиеся пальцы.

Нинсун сразу же подхватили на руки и унесли, царь подозвал стражников, пытаясь узнать у них, что произошло. Никто, естественно, ничего не знал. Жрицы скучковались в углу комнаты, поглядывая на них и тихо шушукаясь — боялись попасть под руку. Гильгамеш медленно посмотрел на ладонь, которую только что прижимал к разгоряченной от удара щеке, и сглотнул, а затем перевел взгляд на Энкиду.

Странное дело, но за все время суматохи тот ни разу не пошевелился и не обратил внимания на толкучку рядом с собой. Так и лежал огромной тушей на полу, возвышаясь вверху.

С ужасным предчувствием Гильгамеш дернулся к нему, даже не поднимаясь на ноги — не мог, они просто не держали — так и прополз на четвереньках. С глухо грохочущим сердцем и дрожью в пальцах он прикоснулся к морде и позвал:

— Энкиду, ты…

Поверхность надломилась.

С тихим треском все тело Зверя покрылось трещинами, целые куски начали проваливаться внутрь, пока рядом с мальчиком не оказалась безжизненная куча глины. Серо-зеленые осколки валялись друг на друге, даже рога раскололись, обломившись в нескольких местах.

Гильгамеш сдавленно вскрикнул и зажал рот руками, широко распахнутыми глазами глядя на осколки. Почти сразу он зажмурился, мечтая о том, что это все сон, что он видит ужасный кошмар, который никак не может прекратиться. Ведь это не может быть правдой: сначала мама, а потом и Энкиду…

На звук отреагировали взрослые. Они стремительно обернулись к царевичу, не сразу понимая, что произошло. Жрицы догадались быстрее и с болезненным вскриком бросились вперед, одна из них упала на колени рядом с Гильгамешем и прижала к себе, пытаясь хоть как-то успокоить дрожащего ребенка.

— Какого?! — выругался Лугальбанда. В два шага он подошел ближе и присел около осколков, пошевелил их рукой, а потом повернулся к сыну. — Гильгамеш, что… А, бычиные потроха, уведите его отсюда! — рявкнул царь на слуг. — Налейте немного крепкого вина, пусть выпьет и уснет. И глаз не спускать! Живо! И разберитесь, что тут произошло, иначе я вас всех в пустошь выгоню!

Жрицы спешно склонились в поклоне и поторопились исчезнуть с глаз долой, еще сильнее опасаясь гнева царя. Гильгамеш успел лишь еще раз кинуть взгляд на кучу мертвой глины, прежде чем его утащили из комнаты прочь, игнорируя попытки сопротивления.

***

Мир… менялся.

Уже сейчас стремительно таяли далекие обрывки будущего, которое теперь никогда не наступит. Они витали изрезанными полосками ткани, грубо порванными вмешательством свыше и растрепанные лихим ветром. Полотно судьбы оказалось искромсано, и теперь множества вариантов событий пытались выстроиться заново, но ломались снова и снова. Тонкие нити стремились переплестись вновь, рисуя абсолютно другой узор, где больше не было места событиям из ненаступившего будущего.

Казалось, что сам мир сдвинулся с места, уступая место чему-то иному, не имеющему отношений к замыслу и ожиданиям живущих в нем людей и богов.

Хрупкие видения будущего исчезали, уничтожая образы многочисленных завоеваний и побед молодого царя, его жестокие поступки и встречу, которая должна была изменить все.

Больше никогда не произойдет сражение у храма Урука, где драгоценные орудия со звоном столкнулись бы с золотыми цепями. Не будет трехдневного непрерывного боя, что дал бы рождение крепкой дружбе между столь разными существами. Не будет совместных трапез и прогулок по городу. Не будет ничего из того будущего, что столетиями наперед выстраивалось и развивалось на поверхности земли.

Ленты времени таяли и обрывались, как когда-то в несуществующем будущем таяли длинные зеленые пряди. В тот момент они возвращались в первородную форму глины и под дождем становились всего лишь грязью, жадно впитываемой землей под вой и надрывный плач царя, потерявшего единственного друга в том самом будущем, которое теперь никогда не случится. Дождь омывал Землю и уносил в почву слезы, равнодушно взирая на трагедию, разыгравшуюся под ним.

Исчезли целые десятилетия, безжалостно уничтоженные новым будущим, где им больше не было места. Будущим, которое столь разительно отличалось, что сами боги не могли предугадать этих перемен и понять — к добру оно или нет.

И лишь один бог был доволен изменениями.