— Мой господин, просыпайтесь… — Гильгамеш вяло зашевелился и попытался спрятать голову под подушку, не обращая внимания на голос около уха. — Мой господин, проснитесь же, госпожа желает вас видеть.

— М-м-м, — отозвались из кровати.

— Мой господин, пожалуйста, проснитесь. Царица звала вас.

— Что? Мама? — недоуменно моргнул Гильгамеш, потирая глаза, и сел, не совсем понимая, что происходит. Кажется, ему снилось что-то важное, но стоило открыть глаза, как видение выскользнуло из памяти, оставив только призрачный след смутного узнавания. Гильгамеш потряс головой, которая отдалась тяжелым и неприятным гулом, и скривился. Тело тоже отказывалось слушаться: вялое и неповоротливое, оно одновременно было полно энергии и, в то же время, неприятно зудело изнутри, словно вся кожа была покрыта царапинами и сверху посыпана солью.

— Господин, вы в порядке? — спросила жрица, непроизвольно комкая ткань. — У вас на теле… Что-то… — она ткнула пальцем в его плечо и сразу же резко отдернула.

Гильгамеш сонно посмотрел на нее, а потом на себя и вытянул руку, пытаясь понять, о чем идет речь. Все выглядело как обычно: светлая кожа, по-детски тонкие запястья, ярко-красные татуировки на плече… Царевич моргнул, когда в его голове столкнулись «так и должно быть» и «вчера этого не было». Определенно, никаких рисунков до этого момента на теле не существовало. Но тем не менее, вот они: алые полосы, покрывающие плечи, грудь и живот. Почему-то еще была уверенность в том, что и на спине они есть.

«Что происходит?» — подумал Гильгамеш и сразу понял, что знает ответ: пробудилась магия, которая спала в крови. Должно быть, вчерашние события подтолкнули организм к изменениям, из-за чего и проснулся дар ясновидения, а также способность укреплять организм, отсюда и татуировки, которые…

Царевич с силой сжал разваливающуюся голову руками, зажмуриваясь. Цветные пятна перед глазами исчезли, и стало чуть легче, однако гул в ушах наоборот стал громче. Обострились запахи и что-то едва ощутимое, щекочущее затылок.

— Мой господин? — робко позвала жрица, с тревогой наблюдая за происходящим. Когда царица очнулась посреди ночи и сразу потребовала привести сына, все решили, что это простая блажь, но сейчас стало понятно, что, нет, существовала веская причина. — Мой господин, пойдемте скорее, госпожа приказала привести вас, — жрица заколебалась, но, заметив, что царевич никак не отреагировал, схватила его за руку и потянула на выход.

Гильгамеш мельком взглянул на нее и нахмурился. Кажется это та самая служанка, которая вчера пыталась его… успокоить?

— Что? — переспросил он. Ему пришлось зажмурится и проморгаться, чтобы огромное количество непонятной информации прекратило всплывать в голове. Не прекратило, но немного замедлилось. С непривычки тупая боль в затылке стала еще сильнее, и теперь ему было сложно различить: что есть настоящее, а что есть суть. Даже не так. Суть настоящего.

Суть сути происходящего. Сущность бытия, что не может быть изменена, но не может быть понята людьми. Не может быть осознана и вписана в текст или озвучена мыслью вслух. Не может быть описана.

Где-то на заднем плане испуганно залепетала жрица, и ее слезливые речи лишь сделали хуже — перед глазами царевича все начало расплываться, а гул стал громче.

Кажется они куда-то шли или бежали, а может вообще стояли на месте, и ему это все приснилось?

Гильгамеш успел совсем потеряться в ощущениях, прежде чем обжигающе-холодная рука легла ему на лоб. Она принесла успокоение и долгожданную тишину в мысли. Следом полноценно вернулось осязание и чувство собственного тела. Ледяные ладони обхватили его щеки, потянули на себя, зарываясь пальцами в волосы. Объятие вышло неловким, словно полуобморочного котенка прижали к груди, стремясь спасти от всех бед мира.

Постепенно из цветных пятен перед глазами сложилась четкая картинка, и Гильгамеш осознал себя почти лежащим на чужих коленях. Ощущение было таким знакомым, что он — ни капли не сомневаясь — уткнулся в них, судорожно вздохнув, и прижался сильнее.

Тонкая ткань юбки скрыла одинокую слезинку, скатившуюся по щеке.

Тонкие дрожащие пальцы едва ощутимо ерошили светлые волосы, пока царица еле слышно бормотала заклятия, которые должны были скрыть и частично запечатать божественную сущность ее сына. Ту самую, что его разум пока не мог принять.

— Тише, мой хороший… Все в порядке, — блекло улыбнулась Нинсун. Ее бескровное лицо выглядело неестественно белым, и тени, залегшие под глазами, лишь дополняли облик новыми деталями. Гильгамеш никогда не видел, чтобы его мать так плохо выглядела.

— Но… Ты же… — Гильгамеш непроизвольно шмыгнул носом, совсем неподобающе, как уличный мальчишка, и заморгал быстро-быстро.

Слуги поспешно убрались из комнаты, оставляя их наедине. Нинсун с щемящей нежностью погладила сына по щеке, мысленно обещая себе никогда-никогда не допускать такого снова. Она, как и любая другая мать, не хотела видеть слезы своего ребенка. Тем более в таких обстоятельствах.

— Прости меня… — печально выдохнула царица, — Энкиду… Я оступилась и совершила ошибку.

Гильгамеш открыл было рот, чтобы возразить ей, потому что — да какая разница, если мама жива, если она в порядке?— но запнулся и промолчал, опустив взгляд вниз.

Детский разум, переполненный впечатлениями от невнятных, но выматывающих снов, еще даже не успел осознать, что именно произошло с его другом. Он… погиб? Разве он мог… умереть?

Гильгамеш непроизвольно помотал головой, то ли отказываясь принимать действительность, то ли отгоняя от себя гнусные мысли, разъедающие разум. Тяжелый осадок, поселившийся внутри, не желал уходить. Но в то же время что-то внутри него… яростно сопротивлялось, отказываясь верить.

— Но… как же так? — Гильгамеш прервался, так и не озвучив вопрос полностью. Мысли окончательно перепутались в голове, и ему не осталось ничего, кроме как прижаться сильнее к матери, вместе с ее запахом впитывая ощущение защиты и заботы. Того, что ему было так необходимо сейчас. Так же необходимо, как и убедиться в том, что она рядом. Она в порядке.

— Все будет хорошо, — Нинсун вздохнула и сильнее обняла его, бессмысленно глядя куда-то вперед.

Ее взгляд скользил по стенам, не цепляясь за что-либо конкретное, а в голове царила пустота. Ошибка с Энкиду не сильно сказалась на физической оболочке царицы, но ее духовная составляющая, как богини, с трудом позволила сохранить разум в целостности. Обычный человек бы потерял себя, превратился в мелкое крошево из воспоминаний и мыслей.

— Я запутался, — сквозь комок в горле прошептал Гильгамеш.

У него болела голова, но теперь уже не ясно: от чрезвычайного напряжения, непонятных видений или жгучего облегчения. Или от чувства вины. Ведь это из-за него мама пострадала, а Энкиду исчез. Все случилось из-за его хотелок и глупых желаний.

Если он не хотел причинять боль своему другу, то зачем вообще начал говорить об этом? Зачем попытался убедить Энкиду в том, что он не его друг? Друг Энкиду из старых воспоминаний никогда бы не посмел причинить ему боль! А значит Гильгамеш не ошибся, они совсем разные, и он ошибся, о боги, как же он ошибся, когда попросил маму вмешаться. Даже если бы он не смог убедить Энкиду, по крайней мере он был бы жив! Живой, а не рассыпавшийся кусками глины по полу.

Гильгамеш прерывисто вздохнул, бесполезно пытаясь прогнать ком в горле, но вместо этого икнул и разрыдался. Слезы хлынули потоком, смешанные с безудержными всхлипами и невнятным бормотанием.

Нинсун охнула и потянула сына на себя, прижала, шепча успокаивающие глупости на ушко. Видят боги, как бы ей хотелось уберечь сына от всех невзгод, спрятать ото всех и никогда-никогда не позволять причинять ему боль. Сердце матери разрывалось. Но все, что она могла, это пытаться успокоить свое дитя.

***

Когда Гильгамеш проснулся в следующий раз, вокруг было тихо.

За окном давно взошло Солнце, но почему-то никто не пришел разбудить царевича, не позвал на трапезу, не шушукался по углам. В коридоре стояла тишина, словно никто по нему не ходил. Даже ветер перестал завывать по углам и исчез.

Гильгамеш не знал, сколько он глупо таращился в потолок. Лишь когда глаза заболели, он наконец-то мелко-мелко заморгал и перевернулся обратно лицом в подушку. Почему-то это не помогло, и глаза продолжало жечь, словно в них щедро швырнули песка с пылью. Он завозился в постели и раздраженно вскочил на ноги.

Несколько шагов до кувшина с водой ощущались как целая вечность, которую ему пришлось преодолеть. Судорожно поплескав влагой на лицо, Гильгамеш скривился — вода оказалась старой и успела покрыться пылью, к тому же попахивая плесенью. Царевич так и замер, опустив плечи и сгорбившись.

Если никто не пришел и не поменял воду, значит все слуги заняты или получили приказ. Чем таким они могли быть заняты? Гильгамеш резко развернулся к двери, намереваясь найти кого-нибудь, но на полпути спохватился и решил все же сменить одежду. Будущий царь он или где? Мама всегда отмечала, что правитель должен выглядеть хорошо и внушать трепет, иначе как люди будут ему поклоняться?

Мысль о матери выбила из головы все постороннее, оставив только желание еще раз немедленно убедиться, что с ней все в порядке.

Гильгамеш почти вылетел из своих покоев, только чтобы врезаться в стражников, преградивших ему путь.

— Мой господин, — немедленно вытянулся смирно один из стражей, стоило только царевичу недовольно на него зыркнуть. — Царь отдал приказ гарантировать ваше уединение до тех пор, пока он или царица не позовут вас.

— Что? — еле слышно выдохнул Гильгамеш, распахнув глаза. Отец же не мог… Он же не мог его запереть, верно?

— Пожалуйста, вернитесь в свои покои, мой господин, — внезапно занервничал страж, — мы сейчас же сообщим о вашем пробуждении и позаботимся о том, чтобы слуги принесли все необходимое.

Гильгамеш с силой втянул в себя воздух, сжимая зубы и резко разворачиваясь на пятках. Он успел скрыться от взглядов стражей до того, как предметы перед глазами окончательно потеряли четкость и превратились в размытые силуэты. Он сердито стер дурацкие слезы, прежде чем снова упасть на подушки и несколько раз ударить по ним кулаком.

— Вот значит как, да? — неразборчиво прорычал он в ткань сквозь комок в горле.

Конечно же, его как малое дитя отправили обратно в свои покои, подальше от царицы. Не мешать выздоровлению, не иначе. Царевич скривился от осознания, что теперь его к ней не пустят, не до тех пор, пока она сама не позовет. Особенно, если царь впал в такую ярость, что поднял на наследника руку.

Гильгамеш перевернулся на спину, зажмурился, зло потер глаза и пальцами потрогал щеку. Ничего. Как будто и не было всего этого…

Этого…

Он сглотнул, упрямо игнорируя боль от спазма в горле, и медленно выдохнул.

Неважно.

Это все не важно.

Не стоит внимания.

Ни капельки.

А вот то, что действительно нужно было сделать, так это узнать о случившемся с Энкиду. Матушка сказала, что ошиблась, да и он сам видел, во что превратился Зверь.

В пыль и осколки глины.

Но ведь они не могли исчезнуть полностью? Что-то по-любому осталось, и Гильгамеш мог бы… Он мог бы…

Он силой заставил себя сидеть на месте и не дергаться.

Нельзя.

Нужно терпеливо дождаться вестей.

К тому моменту, как в его покои робко постучалась жрица, Гильгамеш уже успел намотать пару сотен кругов от окна до двери и к кровати, попялиться в небо и расплескать остатки воды в кувшине. В итоге он просто завалился обратно на подушки и задремал, свернувшись в клубочек, а теперь сонно пытался сообразить, отчего девушка так радостно улыбается.

— Мой господин, пойдемте скорее, царица ждет вас. Она и верховная жрица… Пойдемте скорее, ну же!

Пока Гильгамеш пытался подняться и хоть немного растереть глаза, жрица поправила ему одежду и потащила куда-то по коридору. В этот раз стражи никак не отреагировали ни на происходящее, ни на столь бесцеремонное отношение к царевичу, словно никакого приказа у них не было.

Коридоры сменялись ступеньками, ярко освещенными арками проходов и незажжёнными жаровнями, снова коридорами, ступеньками…

Когда до Гильгамеша дошло, куда именно они идут, он широко распахнул глаза и побежал, оставив сопровождающую где-то позади.

Через последний коридор царевич почти пролетел, не кинув даже взгляда на стражей у входа, или столпившихся неподалеку жриц, или то, насколько ярко освещалась зала, хотя сумерки еще не наступили.

— Мама! Что ты..? — Гильгамеш резко затормозил, тяжело дыша, и кинул взгляд на царицу. Однако вместо членораздельной речи из него вырвался недостойный возглас, больше похожий на сип, и ему пришлось прокашляться, прежде чем глубокомысленно задать вопрос.

— О… — «глубокомысленный вопрос» умер на корню.

Нинсун засмеялась и ласково улыбнулась сыну, во все глаза глядевшему на крохотное тельце в ее руках.

— Что такое? Неужели не узнаешь? — царица аккуратно передвинулась, давая лучший обзор. — Хочешь подержать его? Не волнуйся, все будет в порядке, он крепче человеческих детей.

— Но… но как такое может быть? — Гильгамеш почти уткнулся носом в руки матери и медленно поднял ладонь, прикасаясь к коротеньким зеленым волоскам на голове у ребенка. Сейчас они как никогда напоминали наросты мха на глине, поэтому даже самый тупой понял бы природу этого дитя. — Он… Энкиду в порядке?

Гильгамеш вскинул голову, вглядываясь в лицо матери, и неосознанно расслабился, когда заметил, что она все еще нежно улыбается.

— Все хорошо, — в очередной раз повторила царица, прежде чем попытаться отдать ребенка сыну. Она тихо засмеялась от того, как резко он шарахнулся прочь, спрятав руки за спину. Иногда он вел себя совсем как обычный мальчишка. — Мне было не до этого, но остальные жрицы собрали осколки его прошлого тела и сложили вместе… а потом одна из них заметила, как они срастаются и меняются. Должно быть, переход в эту форму забрал у него всю энергию.

Она опустила взгляд на младенца в своих руках, мимолетно удивляясь тому, как еще пару часов назад он был комком глины, состоящим из отвалившихся рогов и кусков прошлого тела, а теперь уже выглядел человеческим младенцем. Для богини казалось очевидным, что скорость его роста будет полностью зависеть не от времени, а от количества и качества энергии вокруг, поэтому она и приказала жрицам принесли его в главную молитвенную залу. И позвать царевича.

— Так значит… Энкиду теперь человек? — с несвойственной ему неуверенностью произнес Гильгамеш, прижавшись к боку матери. У него перехватило дыхание, когда ребенок неожиданно открыл глаза и посмотрел в ответ. — Такие зеленые…

Нинсун кинула взгляд на сына, что словно зачарованный пялился на младенца, затем на младенца, что абсолютно не по-детски осматривался вокруг, и поняла, что спокойным дням пришел конец.

Если, конечно, прошлые дни можно было назвать спокойными.

***

— Доволен?

— Да.

— Но зачем, Ану? Нарушил ткань времени, перемешал души из разных миров, и все для чего?

— Разве так не лучше?

— Твои действия обернулись огромной головной болью для всего пантеона, не говоря уже о том, что моя сущность богини пострадала, а наследие Гильгамеша пробудилось раньше времени.

— И что? Благодаря мне мы лишились многих проблем в будущем. Разве ты не рада, что твой сын никогда не будет одинок и познает счастье?

— ... и все же, ты слишком сильно рисковал. Собой. Нами. Всем миром.

— Оно того стоило.