«Ну, подумаешь, случаются в жизни огорчения, даже если это огорчение — зима», — думается Феликсу.

Он щурится в попытках разглядеть себя в отражении окна. Благо ночь на дворе, и свет от лучинки падает точно на стекло. Этого достаточно, чтобы вскользь, но всё-таки увидеть собственную длинную рубаху и отросшие светлые пряди напротив. Зеркальный двойник осторожно переплетается с виднеющимися в ночи сугробами, поэтому кромка его, чуть распустившись, исчезает ближе к краям окна. Выглядит, на самом деле, немного пугающе: по скромному мнению самого юноши, будто утопленник под озёрной гладью. Конечно, он бы сейчас не отказался побывать в руках прекрасной красавицы в роде той же русалки на ветвях крепкого дуба, но выбора, к сожалению, ему никто не предоставляет.

— С другой стороны, что случится-то?

Вопрос растворяется в своеобразной тишине избы. Ответа на него нет и не будет никогда. Возможно, только в далёком призрачном будущем, но до него ещё дожить нужно.

Феликс не совсем понимает, к кому именно обращается, — к себе или пустоте, — но всё-таки собирается ещё раз с силами, хлопает ладошками по веснушчатым щекам и решительно делает шаг к двери. В печке успокаивающе трещат дрова, как бы подгоняя хозяина к странному решению, в то время как в противовес им от деревянной двери веет ледяной стужей. Плевать ветер хочет на сени и все отгораживающие от улицы помещения: пробирается в сам дом и обжигает своим холодом нутро. Феликса кроет мурашками только от осознания, что ему сейчас придётся стоять на снегу голыми ступнями. Делать этого ой как не хочется, но в противном случае девчонки со всей деревни вытреплют из него душу окончательно. Юноша не знает, почему красавицы решили, что он для них лучшая подружка, но уже принял эту участь со всей храбростью и отвагой. В конце концов, среди парней Феликс особой популярностью никогда не пользовался, его только иногда дразнили за необычную утончённую внешность и относительно мягкий нрав, который проявлялся в самых неожиданных ситуациях. Не сказать, конечно, что юношу не любили или жестоко издевались, но что-то похожее на настороженность присутствовало.

Он отвлекается от своих размышлений, вновь про себя проговаривая заговор, чтобы точно не забыть всё в самый ответственный момент, тяжело вздыхает и наконец выходит. Минуя сени, слышит, как протяжно скрипят половицы и трещат от мороза продрогшие ступени, внутренне радуется, что сруб достаточно толстый и вполне способен сохранить тепло. А вот Феликс, вместо того чтобы нести хоть какую-то пользу, сейчас наделает ереси, постоит, побормочет и под тёплое одеяло с думкой под щекой.

От представлений подобной перспективы Феликс словно кот расплывается в довольной улыбке. Уже и мороз не кажется таким уж суровым, и ночь не то чтобы совсем непроглядная, даже вон, звёзды в вышине мерцают. Мерцают так ярко и приветливо, что страх отступает на второе место, уступая интересу и какому-то странному вдохновению. Феликс чувствует на спине чей-то прожигающий взгляд, или, быть может, ему кажется? Он резко оборачивается назад, чуть стеная от боли в спине, но не находит там никого, кто мог бы пристально наблюдать. Странно всё очень. Но, думается ему, что это влияние полуночи, круглолицей луны в облаках и студёной зимы.

Зима для Феликса всегда была самым загадочным временем. Темнеет рано, светлеет поздно да и недолго. А в темноте, как известно, обитает разного рода нечисть, которой юноша страшно боится. Он готов поклясться, что однажды застал злыдней в чужом доме, когда ходил за помощью с дровами. Что-то непонятное копошилось в дальнем тёмном углу, нечто непохожее на все известные виды животных, что-то, что заставляло животный ужас проявиться во всей своей красе. От взгляда на это холодок неприятно скрёбся под кожей и царапал нежную душу. Того хозяйства уже давно нет: старики умерли, молодые разошлись по другим избам, а сам терем покосился и теперь не вызывает ничего, кроме чувства опасения.

Феликс, переминаясь с ноги на ногу, стоит возле колодца. Он трёт свои покрасневшие плечи маленькими ладошками, надеясь хотя бы чуть-чуть, но согреться. Как назло, сзади веет новым потоком ледяного воздуха. Хочется ещё раз вздрогнуть и продолжить в том же духе, только вот всё тепло растерять недолго при таком раскладе. Главное не дрожать. Он отодвигает деревянную примёрзшую крышку колодца и заглядывает вовнутрь, силясь заметить что-то помимо выступающих камней на стенах, виднеющихся в свете луны. Небо, как ни странно, поразительно чистое. Прямо как подгадало.

Юноша усердно собирается с мыслями, выпрямляется и прикрывает веки, глубоко дыша. Нужно всего лишь произнести пару коротких, но глупых фраз, а затем уйти к себе на печку греться. Может быть, выпить ещё немного горячей настойки, чтобы хорошенько пропотеть и точно не заболеть. В доме сейчас тепло, уютно — можно свернуться клубочком и тихонько сопеть, задремав под ватным одеялом, видеть разноцветные счастливые сны и иногда совсем немного улыбаться. Звучит очень хорошо.

Приободрившись, он начинает:

— Я на воду ворожу, о тебе хочу узнать. Словно в зеркало гляжу, ворожить не колдовать. Суженый-ряженый во сне ко мне приди, косы длинны расчеши, — тут к Феликсу в голову закрадываются смутные подозрения по поводу кос, учитывая, что его собственные едва достают до лопаток, — имя своё ласково на ухо прошепчи.

Вроде всё. А нет, не всё. Нужно воды ключевой испить, чтобы наверняка сработало. Вот только ни ведра, ни верёвки нет: сняли ещё несколько дней назад какие-то оборванцы. Феликс бурчит на это что-то невнятное, похожее на проклятье, и заходит обратно на подворье, чтобы отыскать нечто подходящее. Он цепким взглядом окидывает каждый угол небольшого помещения, но не находит ничего, что хотя бы отдалённо походило на верёвку и ведёрко. Досадно. Даже очень. Феликс с пару секунд активно размышляет, можно ли их чем-то заменить, но потом плюёт на всё и возвращается к колодцу. Ноги, правда, совсем отмёрзли: они не чувствуются, будто бы их и вовсе нет, пальцы занемели и еле-еле двигаются. Про покрасневшие нос и щёки, продрогшее насквозь тело и влажную от падающего снега рубаху стоит, пожалуй, промолчать.

Феликс уже думает, как будет объяснять воде, что в ворожбе он не силён и вообще у него всё всегда идёт к лешему, как натыкается глазами на ведро. И на верёвку. На колодце. Которых не было.

— Что за чёрт, — шепчет себе под нос, с подозрением оглядывая новую конструкцию. Быть такого не может. Вот только же ничего не висело. Пару мгновений назад. Снег ведь даже не успел лечь новым плавным слоем на протоптанные следы босых ног, как здесь что-то поменялось без ведома хозяина.

Феликса прошибает как от огня. Кто бродил здесь? Юноша не очень понимает, что пугает его больше, — нечто, чьих следов не видать, или то, что оно может быть рядом, — потому что все чувства сливаются в одно целое, имя чему — страх. Здесь никто не проходил, Феликс точно бы заметил, ведь невозможно прошмыгнуть мимо по скрипящему громко снегу, невозможно не оставить за собой глубоких вмятин на промёрзлой земле, припарашенной белыми хлопьями. Здесь что-то не так, и он впадает в самый настоящий ступор, плотно перемешанный с ужасом. Взгляд упирается в тёмный силуэт леса на горизонте, ели которого издалека бесшумно качаются под напором суровой вьюги. Прямо в такт им кусты около дома тоже склоняются к земле из стороны в сторону, напоминая страшных чудовищ. На дороге, ведущей к дому, завораживающим пятном поблескивает тёплый свет лучинки, проходящий сквозь окно.

Феликс не размышляет ни секунды боле, он буквально влетает обратно на подворье и с громким треском захлопывает старую дверь. Чуть отдышавшись, буквально за долю секунды, задвигает брусок в железные скобы в надежде, что теперь его точно никто не достанет. Для большей уверенности юноша закрывает на замок и дверь из сеней в саму избу, хотя обычно не делает этого, ограничиваясь только основной: в деревне не существует человека, который хотел бы причинить вред кому-либо из соседей. Во всяком случае, Феликс надеется. Он в неверии осторожно ступает назад, взглядом уперевшись в дверь. В сенях слышатся шаги.

Сердце мгновенно ухает вниз.

Грудь насквозь пронзает страх, сковывает движения и не даёт широко вздохнуть. Шаги всё учащаются, но Феликс уже не слышит их. Он замирает посреди избы и не отрывается от входной двери. Мысли лихорадочно мечутся испуганными овечками, мелькают только их отрывки, не успевая собраться в единое целое.

Потушить пламя.

Броситься к двери.

Скрыться на печи.

Феликс делает ещё один шаг, едва не оседая на пол на дрожащих коленях. Спина упирается во что-то. Юноша точно знает, что там ничего быть не может, потому что стол у стены, печь — тоже. Внутри стремительно холодеет и опускается книзу. Над ухом слышится еле ощутимое дыхание, сопровождаемое каким-то непонятным хрипом, отдалённо напоминающим рычание зверя. Всё тело замирает без возможности пошевелиться хотя бы немного, не хватает даже сил на рывок вперёд, к двери, которая так старательно запиралась. Феликс оказывается в ловушке, в которую загнал себя сам. На талию ложатся широкие ледяные ладони.

Глаза закрываются, Феликс теряет сознание.

***

За окном громко завывает вьюга, попадая в свои странные высокие ноты. Снег ослепляюще искрится в тёплом свете, исходящем от избы. На стёклах еловыми ветвями распускаются морозные узоры, от которых невозможно оторвать взгляда, настолько они красивы. На улице темно, поэтому совсем непонятно утро ли сейчас, вечер или, возможно, ночь. Ясно лишь одно — на сердце спокойно и тепло, будто бы не зима вокруг, не гордое одиночество, преследующее не первый год. Кажется, что теперь всё иначе, по-другому. Но что по-другому, неясно.

Феликс медленно опускает взгляд вниз и видит в своих руках веретено и пряжу. Только что скрученная нить красиво переливается, отражая лучи маленького огонька лучинки рядом. Выглядит невероятно, а ещё так и манит попробовать что-нибудь, хотя бы попытаться. Юноша не осознает, что именно делает, но, словно занимаясь прядением каждый вечер, отпускает веретено. То бешено кружится и вертится, наматывая на себя светлую пряжу, которая приятно скользит между тонкими Феликсовыми пальцами. Он завороженно наблюдает за этим процессом, одновременно боясь, что собьётся, но этого не происходит. Глаза его блестят интересом, потому что до этого видели только то, как прядут девушки в соседских домах.

Юноша сидит так долго. Очень долго. Процесс его интересует, по-настоящему завораживает. Ощущение, будто Феликс держит в руках золото, которое когда-то видел вдали на княжне. Пряжа так же, как и пояс девицы, красиво струится вниз, поблескивает разными цветами, даже немного обжигает из-за трения. Отрываться совсем не хочется. Юноша не понимает природу этого влечения, но он и не ищет ответа, просто наслаждается процессом.

Наверное, Феликс мог бы просидеть ещё столько же, если бы не громкий хлопок двери. Она лягушкой отскакивает назад, в сени, чуть скрипя, когда открывается, и впускает в дом уличный холод. Юноша ёжится, но любопытно наблюдает, ожидая, кто же всё-таки войдёт. Догадки на него сыпятся бесчисленным множеством, кажется, не собираясь прекращаться. Все они какие-то безумные, расплывчатые. Среди них и погибшие родители, и девушки-подруги из дальних домов, и даже злосчастная княжна, которую Феликс предпочел бы больше не видеть: слишком холодной и властной она казалась. Вот только почему-то ему не страшно и не тревожно, как это было после ворожбы. Всего лишь интересно. Интересно очень-очень сильно, потому что чуть позже Феликс замечает за собой, что подался немного вперёд. Это странно и несвойственно ему, но оттого не менее волнующе.

Веретено выпадает из подрагивающих от холода рук. Оно ударяется о пол ровно с первым шагом незнакомца за порог. В дверном проёме словно из ниоткуда появляется высокий темноволосый парень, и Феликс ловит себя на мысли, что он невероятно красив. Правильные мягкие черты лица, спадающие на грудь волосы, длинная, расшитая весенними цветами рубаха, подпоясанная красной лентой. Всё в нём прекрасно и совсем нереально. Он почти как лесное существо из рассказов бабушки.

Феликс зачарованно скользит взглядом по фигуре, вновь поднимаясь к лицу, но разочарованно понимает, что не может рассмотреть его как следует. Он уверен, что черты его идеальны, четки и одновременно мягки, но почему-то их как будто бы и нет. Всё слишком непонятно.

Незнакомый парень размеренными шагами подходит к Феликсу и что-то протягивает ему. Юноша не сразу соображает посмотреть на вытянутую ладонь, но как только решается, замечает на ней кольцо. Оно увито причудливыми переплетениями веточек, листочков и чего-то ещё, отдалённо напоминающего птиц — Феликс не разбирает. В голову шустро приходит мысль, что такое кольцо могло бы принадлежать князю или какому-нибудь лесному царю. Ну, или лешему в конце концов. Очень красиво.

И пусть Феликс не может вглядеться в глаза незнакомца, но он совершенно уверен, что парень ласково улыбается ему и что-то шепчет.

***

Утро настойчиво пробивается сквозь полупрозрачный хлопок занавесок. Оно аккуратно запускает свои жёлто-розовые лучи, опрокидывая их зеркальными полосами на дверь. На окне неожиданно сизыми перьями распускаются зимние узоры, нарисованные суровым морозом, — они почему-то очень похожи на те, что снились Феликсу сегодня. За завитками не видно практически ничего, но зато в полной мере ощущается уют внутри избы, где дрова уже догорели, оставив за собой только угольки, а широкие брёвна всё ещё хранят тепло, подаренное печным огнём.

Феликс с трудом продирает глаза, пока не совсем сообразив, что, зачем и для чего. Он, сонно потирая одно веко, приподнимается на руке и непонятливо озирается вокруг. Справа виднеются узорчатые шторы, прямо по курсу печная труба загораживает обзор вплоть до окна, а слева родная деревянная стенка, украшенная разнообразными витками, выцарапанными гвоздём. В голову туго, но начинают поступать воспоминания прошедшего чудесного сна. Пряжа, веретено, лесное существо…

В остальном ничего не изменилось. Юноша довольно щурится и забавно морщит брови, отчего кончик носа его чуть дёргается. Очень хочется чихнуть, но Феликс почему-то сдерживается, боясь спугнуть безмятежность раннего утра. Он аккуратно спускается с печки и ступает босыми ногами по холодному полу, запуская по всему телу табун мурашек. Ситуацию спасает нехитрый ковёр, который, несмотря на свою простоту, остаётся служить верным стражем для своего хозяина — греет ноги лучше всякого другого. В животе протяжно урчит, активно напоминая, что стоило бы положить в рот хоть что-нибудь, поэтому Феликс шустренько перемещается в левый угол, чтобы достать заныканную вчера кашу. Всё ещё тёплая гречка приятно греет нутро и определённо радует завывающий живот. Наверное, стоило бы добавить ещё немного молока, но пока что сойдёт и так. Так что Феликс с видом вселенского спокойствия откидывается на край простенького дубового стола и подставляет холодному зимнему солнцу свои почти погасшие веснушки.

Что-то не так.

Феликс чувствует на себе прожигающий взгляд в спину. Оттуда, где как раз находится дверь и его любимая тёпленькая печка. На голову высокой волной обрушиваются воспоминания вчерашнего дня. Ворожба, колодец, верёвка с ведёрком, шаги, паника, чьи-то руки…

Юноша резко оборачивается, не зная, что сейчас увидит. Однако же там пусто. Просто никого. Лишь подкова, висящая над дверью, слегка покачивается в такт завыванию ветра на улице. Феликса бьёт неслабая дрожь от испуга, он просто не знает, что делать, что предпринимать. Не может ему такое казаться. Сам по себе юноша был не очень суеверный, но всё-таки на небольшую долю таковым являлся. Хотя бы потому, что не верить во что-то у него бы не получилось. Невозможно отрицать существование лешего, который так милостиво помог тогда выбраться из леса, или того же банника, постоянно старающегося, чтобы на Феликса не пролился кипяток. Он, на самом деле, давно заметил, что что-то не так. Слишком подозрительно нечисть пытается ему помочь. Те же самые злыдни не тронули, только возмущённо посопели в своём углу. А здесь ведь даже не знаешь, от чего защищаться. То ли рубаху наоборот надевать, то ли задабривать чем.

Поминутно приходит осознание, что больше воспалённое воображение просто не выдержит. Особенно после того, как в сенях опять начинают скрипеть половицы, прогинаемые под чьим-то весом.

— Кто ты?

Да, наверное, прозвучало несколько странно и, быть может, даже истерично. Но Феликсу уже всё равно. Всё равно, что он стоит в пустой избе в одной рубашке, всё равно, что ноги мёрзнут от внезапно появившегося сквозняка, и почти всё равно, что входная дверь приоткрывается совсем чуть-чуть и являет взору чью-то тень.

Юноша порывается повторить вопрос, но что-то в стороне падает, и он неосознанно отводит взгляд к источнику шума. В самый кончик носа ему упирается чужой, а перед глазами встают другие, изумрудно травяные, совсем незнакомые.