Поздняя продрогшая осень. Завывающий гул ветра проносится сквозняком между арок старого доброго города — Санкт-Петербург. Серое небо навалилось на мокрые улицы. По асфальту шкрябают метёлки дворников, убирающих опавшие листья. Под мостами, около парадных, рядом с хмурыми горожанами петляет охладевшая и беспристрастная река Нева, ожидая первую декаду декабря, чтобы наконец-то отдохнуть от чужих взоров и уснуть. Запах кофе и свежей выпечки согревал. Люди останавливались в скромных заведениях, размораживая желудки, чтобы наесться, пока за дверьми капал дождь и сохли руки. Каждый на своей шкуре ощущал приближение холодов.

За спиной у Антона старинный Дом Культуры с мраморными колоннами и канефорой греческих муз — Эвтерпой и Терпсихорой, смотревших друг на друга потухшим взглядом, но с горящим рвением к искусству и изяществом на кончиках пальцев, ласкающих арфу и флейту. Домашний свет из окон растворился в вечернем сумраке. На крышах, ближе к далёким тучам, хохлились голуби. Шастун стоял на крыльце недалеко от входа, затягивался сигаретой и смотрел на выключенный фонтан в центре парка. Антон прищуривается от едкого дыма, проникшего и без того красные от недосыпа глаза. Мимо появляются и исчезают незнакомые люди в строгих костюмах и нарядных платьях. Компания мужчин здоровается с Шастуном, на что в ответ получают лишь кивок головой.

Антон дрожит. То ли от холода, то ли от того, что забыл надеть куртку. Он смотрит на наручные массивные часы с кожаным ремешком. Половина шестого. Между тонких пальцев в последний раз загорается огонёк сигареты. Шастун тяжело вздыхает, будто его лёгкие передавило тугим канатом (или зависимостью?) и разворачивается прямиком в зазывающее фойе.

— Прошу прощения, у вас не найдётся чем закурить? — Антона останавливает чья-то рука, ухватившая его за локоть.

— Да, — он смотрит на невысокого мужчину, посвятив своё внимание чёрному дипломату, ищет в кармане зажигалку, а как только нащупывает её — протягивает. — Может, отпустите? — вздёрнув брови, указывает Антон на скомканную в чужом кулаке белую рубашку в районе предплечья.

— Извините, — незнакомец послушно освобождает из хватки руку Шастуна. — Не составите компанию? Не люблю курить в одиночестве.

— К сожалению, мне нужно уже идти.

— А если я скажу, что моё присутствие не покажется вам обременительным?

— Не сомневаюсь, — улыбается Антон. — Но мне действительно пора уходить.

— Вам холодно? — мужчина снимает чёрное шерстяное пальто и протягивает его собеседнику. Перед Шастуном открылось подтянутое тело в горчичном облегающем джемпере и крепкие ноги, на которые не обратил бы внимания только разве что слепой.

— С чего вы взяли? — откашливается Антон от неожиданного проявления заботы.

— Ваша рука была очень холодной. Могу предположить, что вы отказываете в компании по этой причине, — незнакомец пристально следит за выражением лица Антона и ухмыляется, когда замечает трещинки на губах.

— Спасибо, — Шастун принимает одолженное пальто, набрасывая поверх плеч. Он правда замёрз, однако торопился не поэтому. Подумав, что пять минут не сыграют особой роли, парень решил остаться.

— Хороший выбор, — подмечает незнакомец. — Роман, — он протягивает визитку с номером и названием коллегии адвокатов.

— Антон, — парень немного смущается, потому что ему нечего было предложить в ответ. Шастун ныряет в брюки и с наигранным разочарованием говорит. — Кажется, я оставил свою визитку в куртке. У вас не найдётся листочка и ручки?

— Минутку, — Распознав игру одного актёра, Роман с удовольствием поддержал комичную сценку нового знакомого. — Держите.

Антон не удивляется тому факту, что у мужчины оказалось всё необходимое, напротив, он изначально был уверен содержимом маленького чемоданчика, в котором наверняка могли лежать и пачки денег, и оружие, и секретные материалы государственной важности. Шастун пишет свои имя и фамилию в каждой клеточке, после них действующий телефон, и останавливается. Он смотрит на выжидающего Романа, потом на листок.

— Что-то забыли? — интересуется мужчина, останавливая огонёк возле закрученного табака.

— Нет, — отрицательно мотает головой Антон и протягивает самодельную визитку.

— Не работаете? — Роман аккуратно складывает бумажку, пока между зубов зажата сигарета, и кладёт под чехол телефона, как драгоценную фотокарточку с воспоминаниями.

— Работаю, просто не считаю нужным упоминать данный факт.

— Почему же?

— Потому что нам двоим известно, что работа это последнее, чем мы хотим заниматься.

Роман смотрит на Антона с хитрым прищуром, пытаясь нащупать предложенную авантюру и овладеть каждым краешком не оглашённого напрямую предложения, сопоставить все «за» и «против», чтобы после ни о чём не жалеть: ни о прошенной зажигалке, ни об отданном пальто, ни об этих потрескавшихся губах. Шастун не дожидается ответа, безмолвно показывает на часы и накрывает широкие плечи мужчины принадлежавшей по праву верхней одежде. Он направляется в сторону резной деревянной двери, и как только его ладонь касается золотой рукояти, слышит кроткое, но ощутимо чёткое, насмешливое «Увидимся, Антон».

Вестибюль просторный, такой же мраморный, как и колонны снаружи, переполнен приглашёнными гостями и простыми зрителями, пришедшими скоротать время после рабочей недели. Сверху тяжёлым висельником, казнённым за воровство царских драгоценностей, разместилась люстра с прозрачными капельками хрусталя. Пол разлинован серо-белыми квадратами, по которым Антон с удовольствием попрыгал бы, не будь на нём деловой личины и прожитых двадцати двух лет за спиной, а впереди ожидали пять дверей — три снизу и две на втором этаже. Шастун осматривается по сторонам. В непрерывном водовороте кружат самые разные лица, но ни одно, каким бы симпатичным и приветливым оно не казалось, не было нужным. Скрипка успокаивает шум тревоги внутри, напевая мелодичную колыбель. Антон замечает привлекательных девушек, наверное, подруг, кокетливо машущих и демонстрирующих красивые ткани своих платьев. Они играются глазками, нацеливаются на успешное знакомство, пока их джентльмены в стороне остаются наблюдателями, не понимающе перешёптывавшихся между собой. Простояв в фойе ещё немного и понаблюдав за забавным представлением, Шастун берёт бокал шампанского с фуршета, выпивает залпом и с боевой уверенностью исчезает за табличкой «Гримёрка».

Тихо. Антон не слышит музыки, не шумных светских разговоров, не громких взглядов, понятных без слов. Отражение размыто, будто лужа, в которую наступили грязным ботинком. Комнатные растения в углу, набор косметики, зеркала и напольные вешалки со сценическими костюмами выглядят настоящими, один Шастун ощущает себя пластмассовым — коснёшься, а вместо тёплой кожи почувствуешь полую игрушку. Он дотрагивается кончиками пальцев до своей щеки. Немного колючая после бритья. Губы искусаны в кровь. Убранные залаченные волосы подчеркнули впалые серые щёки. Ему бы отъесть их у мамы дома вкусным борщом с пампушками и мягким «Какой же ты у меня хороший», а не никотином с дешёвым виски. Антон бы всё отдал за школьные годы, но всё что он может предложить взамен на это — испачканные кляксами черновики с бредовыми идеями, посещающими поздно ночью, когда на дне стакана ничего не остаётся, а пачка сигарет валяется на полу среди грязных вещей. Шастун смеется отчаянно, надрывно, пока в глазах догорает последняя зелень увядающего леса. Его невозможно спасти.

Ни лес, ни Антона.

Стук в дверь. Парень дёргается от неожиданности.

— Можно, господин Шастун? — в гримёрку заходит молодой человек с кофром, перекинутым через левую руку, и букетом роз в правой.

— Глеб? Я думал ты не придёшь, — Антон встаёт для крепкого объятия. Запах цветов моментально ударяет в голову и приводит в трезвость рассудка. — Ты же знаешь, что я их ненавижу, — он указывает кончиком носа на алые бутоны, завёрнутые в крафт-бумагу.

— Задержался немного. Я и забыл какими бывают пробки в Питере, — Глеб отстраняется от Антона. — И это, — кладёт букет на столик, — вообще-то не тебе.

— Пришёл с девушкой?

— И какой! — восклицает друг. — Красивой до безумия, умной до поражения, тонкой, как паутинка, — он плюхается на замшевый бордовый диван, раскидывая руки вдоль спинки.

— Видимо, она действительно достойна восхищения, раз ты начал цитировать Дюму.

— Конечно, ведь благодаря ней я его и полюбил, — хохочет Глеб. — Это Ольга Дмитриевна.

— Подожди, что? — игнорирует вопрос Шастун. Он садится на корточки перед другом, смотрит снизу-вверх, сжимая его костлявые коленки. — Ты серьёзно?

— В наше время комедия не в моде, Тоша, — парень смыкает веки. Он выставляет указательный палец. — Слышишь? Все уходят. Скоро начнётся.

Цоканье каблуков и шелест подошв постепенно рядком, подобно пианинным клавишам под властью виртуоза, исчезали прочь в концертный зал. Старые друзья приумолкли — Антон от волнения, Глеб от накатившей усталости после долгой дороги и нервозного вождения. Они не виделись после выпускного. Мечты развели их по разным городам, взрослая жизнь стёрла давнюю дружбу в прах. Оба хотят узнать о том, чего не ведают, утонуть в присутствии друг друга, выпить энергетики у подъезда, заедая столовской пиццей, но заглатывают ключик откровенности в надежде, что раскроют секреты потом, в более подходящее время, даже если им придётся навсегда расстаться. Глеб вытирает скатившуюся слезу с подбородка Антона большим пальцем и заглядывает в узкие, напоминающие чёрный бисер, зрачки.

— Я горжусь тобой, — парень улыбается, встаёт с дивана, заодно поднимая Шастуна с корточек, поправляет белую рубашку друга, упавшую прядь волос и присвистывает. — Такому красавчику не хватает пиджака, — Глеб протягивает кофр. — Он совершенно новый. Считай подарком.

— Глеб, — полушёпотом произносит Антон.

— Потом, — парень берёт букет роз, дёргает за ручку. В комнату проник луч света. — Я и Ольга Дмитриевна будем сидеть на третьем ряду. Не пуха ни пера!

— К чёрту, — голос Шастуна проваливается со звуком захлопнутой двери.

Подаренный коричневый пиджак с атласными лацканами сидит как влитой. Антон в последний раз смотрится в зеркало, отмечая отменный вкус и насмотренность Глеба, делает несколько глотков воды и с выдохом, поставив телефон на авиа-режим, переступает черту упущенного, твёрдым шагом наступая в нечто новое, интригующее.

«Ступенька за ступенькой, дальше, вниз.

В объятия, по крайней мере, мрака.

И впрямь темно, куда ни оглянись.

Однако же бреду почти без страха.

Наверно потому, что здесь, во мне,

в моей груди, в завесе крови, хмури,

вся до конца, со всем, что есть на дне,

та лестница — но лишь в миниатюре»

Антон бредёт по узкому коридору в раскачку, будто в агонии, пропускает просьбы сотрудников поторопиться, задевает неизвестного декоратора, несущего в руках картонный кораблик после детского спектакля, извиняется, а после скрывается за красными кулисами, словно сконфуженный мальчик. Он видит, как на проекционном экране отобразили чёрно-белый снимок с его недавней фотоссесии - Антон лежит на грязном кафеле совершенно один, с подогнутыми ногами, полностью обнажённый и телом, и душой. Профиль мягкий, невинный, от чего-то детский и беззащитный. Веки опущены. Он не спал. Делал вид. Старался спрятать слёзы от линзы объектива. Шастун отворачивается, сжимая кулаки. У него дыра в районе груди, сквозная, до жути ноющая. Хочется заткнуть её и желательно пулей. В другой раз.

Зрительский зал гаснет. Френель концентрируется на точке в центре сцены, освещая унылое кресло. Антону одевают головной микрофон, припудривают вспотевший лоб и щёки, он в свою очередь неподвижно стоит, отсчитывая секунды до выхода. Страх заговаривает, велит бежать, разум молит остаться. Шастун не знает кому верить. 

«Поэтому твержу, шепчу: иди.

Нельзя, я говорю, чтоб кто-то мешкал,

пока скрывает выпуклость груди,

кто увеличил, кто кого уменьшил»

Аплодисменты. Волнение крепким узлом перехватывает горло. Под тяжестью прогибается дощатый пол. Антон ступает осторожно, почти невесомо, сглатывает вязкую слюну, и отпустив все сомнения, прыгает в лапы беспокойства, окутанного мраком, жаждущих взоров и ожиданий. Жёлтый луч не пугает. Завороженная публика не издаёт ни звука. Шастун присаживается на самый край кресла, выпрямляя спину. Он замечает среди гостей Глеба, тот бровками стреляет одобряюще, а рядом хрупкую старушку с седой косой в шёлковой блузе. Женщина крепко, насколько это возможно морщинистыми ручками, держала букет алых роз. Друг не соврал, действительно достойная восхищения дама - их бывшая учительница литературы. Чуть дальше, где чернь была более глубокой, с фирменной ехидной ухмылкой прятался Роман – змей-искуситель, предлагающий вместо яблок пальто и непременно ведущий к греховной жизни, переполненной страданиями. Антон впивается ногтями в подлокотники, прикусывает стенки щёк до металлического слоя, бросает мельком взгляд на начищенные лаковые туфли. Душно. Он тянется к пуговицам на рубашке, вовремя останавливается, ухватившись за промелькнувший, помутневший кадр из детства. 

- Тошенька, всё будет хорошо, - нежные объятия успокаивают. – Посмотри на маму. 

Мальчик мельтешит, глазками бегает, за край вязанной жилетки держится, как за спасательный круг. Посторонняя любовь опаляет, действует как приятное лекарство. Женщина гладит Антона по русому затылку, перебирая пряди. Шастун перескакивает с строчки на строчку выученного стихотворения, которое репетировал две недели, воображая себя актёром театра, и испуганными зенками уставляется на маму, понимая, что всё забыл. 

- Послушай, - мама поправляет взволнованному сыну синий в полоску галстук, - чтобы не произошло, ты всё равно молодец. Ты у меня сильный и смелый, - она легонько ударяет по курносому носику. – Помни, что, если сердце умеет говорить, его непременно услышат.

Антон внимает частому сердцебиению через рёбра, хлопковую ткань, убеждённый в том, что этот ритмичный стук не дойдёт до зрителей. Люди не поймут его, заметят колебания воздуха от фальшивых слов. Ресницы порхают, отгоняя зависшую пыль в пространстве, желвак проседает, кадык движется то вниз, то вверх, на висках проявилась вдутый голубой червь. Через немалые усилия парень открывает рот, размыкая губы, прилипшие из-за тягучего дёгтя, и осипшим голосом, на придыхание, начинает заготовленную речь. 

- Здравствуйте, - он удочку закидывает, намеревается насадить на крючок хоть кого-то, но этого по-прежнему мало. – Меня зовут Антон Шастун, более известный как нашумевшая загадочная буква «S». Уверен, кто-то из присутствующих сейчас расстроился, думая, что за дебютной книгой стоит девушка, - парень усмехнулся, - но, если честно, я тоже бы разочаровался, увидев бы себя, - по сидениям пробежались перешёптывания. – Я благодарен всем, кто пришёл, и удивлён, что вас оказалось больше чем десять человек. У нас есть час, чтобы поговорить, после вы можете подойти за автографом и сфотографироваться при желании. 

Из вытянутых рук выросла роща. Задать вопрос спешили все: обычные читатели, журналисты, литературные критики. Антон охотно отвечал, где-то увиливал, а моментами просто игнорировал. От волнения ничего не осталось. Парень повалился спиной на кресло, ярко жестикулировал, шутил и наслаждался минутой славы, о которой мечтал с раннего возраста. Давняя мечта осела на язык. На вкус сладкая, и чем больше смакуешь, тем сильнее становятся новые желания. Под комплименты, хвальбу и трепет публики Шастун не заметил, как ускользнуло время. 

- Прежде чем уйти, - Антон слышит скрежет ручек по бумаге. Уши прессы вытянулись на несколько сантиметров вперёд ближе к сцене, - хочется сказать последние слова. Я надеюсь, что ни один из вас не напишет историю, которая являясь вашим кошмаром наяву, ранним утром, в сводках новостей, станет обожаема миллионами. Потому что нет ничего ужасней, - Шастун не договаривает, прислушивается к знакомому до жжения в груди бархатному голосу за кулисами. Он ни с чем его не спутает. Невозможно не признать то, что так безоговорочно любил.

- Когда личная боль становится тем, что окрыляет человечество, но отравляет тебя самого. 

Антон поворачивается на источник звука. Такой же чертовски красивый, с блеском синих глаз, и присущей надменностью. Шастун под леденящим взглядом мякнет, достаточно поманить его, и он подползёт, унизится, расплачется от собственной слабости перед этими волнистыми локонами, древесным запахом парфюма и харизмой. Антон скучал. Ватные ноги ведут к далёкому силуэту. Парень не слышит встревоженные возгласы, волочит за собой цепь, скованную из любви и ненависти, приближается к угловатой фигуре в красной толстовке и узких чёрных джинсах. Антон бессвязно бормочет: «Не бросай меня», «Подожди». 

Помни, что если сердце умеет говорить, его непременно услышат.

У Шастуна сердце кричит. 

Он тянется рукой к мужчине и чувствует неприятную пустоту. Глеб оттягивает его в сторону. 

- С тобой всё хорошо? 

За кулисами никого нет, и только отпечаток синего океана напоминал Антону о странном видении. 

«Темно в глазах, вокруг темным-темно.

Огонь души в ее слепом полете

не виден был бы здесь давным-давно,

не будь у нас почти прозрачной плоти».