6 лет назад

Этот день не отличался от прочих. Антон проснулся с помощью будильника, стоявшего на прикроватном столике неподалёку от первого тома «Война и мир». Как и всем десятиклассникам Шастуну задавали прочитать роман за лето, но он решил оставить «Кладезь литературы», по словам учительницы, в дальний ящик, поскольку ничего интересного и гениального, к сожалению, ему не довелось заметить спустя первых сто шершавых страниц. Однако впереди ждал последний, и чуть ли не самый важный, школьный экзамен, поэтому с наступлением нового учебного года Шастун всё-таки решил пересилить своё «не нравится», «не хочу» и в свободное время, когда все уроки сделаны, а на улице светили не только фонари, но и звёзды, почитывал скучное произведение.

Антон продолжал нежиться в кровати, пряча под одеялом замёрзший нос. Он любил открывать окно на ночь, наполняя маленькую комнату свежим воздухом, а ещё забывал закрывать его перед тем, как лечь спать. Парень поджал под себя ноги, чтобы укрыть их от росистого холода. Мимо полузакрытых глаз пробегали затерявшиеся в подростковой фантазии неуловимые сновидения, в которых Антон спасает мир от злодеев, а потом очаровывает одноклассницу Ирину своими подвигами и целует так, словно мечтал об этом всю свою жизнь, в чём больше правды, чем выдумки. Шастун зажмурился в потугах задержать ускользающий сон ещё на пару минут, понимая, что с первым взмахом ресниц, когда тяжёлые веки отлипнут от кожи, всё закончится. Так начиналось каждое утро. 

- Антон, если ты сейчас же не встанешь и не пойдёшь завтракать, я вылью на тебя ведро воды, - кричала мама с кухни. 

С судьбой мальчик играть не стал. За шестнадцать лет он понял, что шуток в мамином арсенале не так много, и, если она говорит, что окатит тебя ледяной водой – сделает это. Вынырнув из-под пухового одеяла, Антон с негодующим скулежом натянул на себя домашние клетчатые штаны и футболку. С гнездом на голове и синяками под глазами, Шастун побрёл в ванную. Пока мальчик чистил зубы клубничной пастой, потому что от мятной жгло дёсны, он наблюдал за мурчащим чёрным котом по кличке Черчилль, тёршегося о голень. Это прозвище ему не подходило. Шерстяной дотягивал максимум до Черномазого. Парень умылся, расчесал запутанные пшеничные волосы, посмотрел в отражение и замер. На него глядел человек очень похожий на папу. Антон касается скул, носа, губ, поворачивает лицо в разные стороны, думает, почему став однажды плодом чей-то любви, по итогу оказался единственным, что связывает людей, хватавшим наглости вести себя так, будто раньше между ними не было никакой клятвы верности и фразы: «Умрём в один день». 

Отец Антона ушёл из семьи, когда мальчику было четырнадцать. Парень до сих пор не знает точную причину развода родителей, хоть и настойчиво выпытывал маму, твердившую как молитву: «Не сошлись характером. Такое бывает». И Антон не мог возразить. Действительно бывает. Это он знает из прочитанных романов Ремарка. 

На кухне ждала глазунья с беконом и чёрный чай без сахара. Мама в офисном костюме с повязанным фартуком вокруг талии металась от угла к углу, убирая по местам чистую посуду. По телевизору транслировали утреннюю передачу, где в основном говорили о незначительных вещах - в этот раз несмешные отечественные комедии. Антон скривился. Он взял пульт и переключил канал на мультики. «Черепашки ниндзя». Отлично. 

- Уже невесту пора в дом приводить, а ты всё мультики смотришь, - то ли упрекнула, то ли пошутила мама. Она вытерла руки о полотенце и посмотрела на сына, уплетавшего за обе щёки белковый завтрак.  

- Разве невесты могут быть такими крутыми, зелёными и общаться с крысой? 

– Такой ты у меня уже большой, - женщина мягко улыбнулась, оценивая парня. За столом сидел высокий, красивый молодой человек, однако для неё он всегда оставался маленьким Тошенькой, который не любит, когда его целуют, постоянно витает в облаках и отчаянно верит, что станет известным писателем. Последнее её удручало больше всего, - и такой дурачок.

- Ну мам, - простонал Антон. 

- Что мам? Я уже шестнадцать лет это слышу, - женщина повесила фартук на спинку стула. – Ты мне лучше расскажи, как обстоят дела с математикой. 

Антон резко вскочил, да так, что чуть не пролил чай. Следующие пару минут не предвещали ничего хорошего. 

- Сидеть, - строгим тоном приказала мама. – Я внимательно слушаю, Антон Андреевич. 

- Мам, у тебя такие красивые серёжки. Они очень подходят к твоему костюму. Где купила? – когда убежать не удавалось, парень придерживался плана «Б» - лесть.

- Ну весь в отца, - вздохнула женщина и потёрла переносицу. Из её уст это звучало оскорбительным. – Антон, в следующем году у тебя экзамены. Если ты не подойдёшь к этому серьёзно, ты не поступишь в университет. Тебе оно надо? 

- Нет, - он сжал кулаки до белого цвета. 

- Я тоже так думаю, - мама подошла к мальчику, встала на носочки и поцеловала в лоб. – Поверь, так будет лучше для тебя.

По правде говоря, Антон верил в это с трудом. Он проследил, как женщина направляется прочь из кухни, шоркая тапочками по ламинату. Коридор стал неподвижным. Сквозь перламутровую занавеску пробивались ленивые лучи. Всё утонуло в утреннем солнце: деревянный стол, цветы в вазе, магнитик с дельфином, привезённый с Чёрного моря. Ещё недавно было лето. Всего пару месяцев назад Антон гостил у бабушки, купался на речке и разделял памятные вечера с лучшим другом Глебом, разговаривая о будущем, университете, Ире, книгах. Обо всём, что так тревожило Шастуна, но не особо его маму. Парень выключил телевизор. В четырнадцать лет он узнал, что у любви есть свойство заканчиваться, в шестнадцать – то, что, являясь чьим-то сыном, не имеешь права на выбор. 

- Будь умницей, - раздался женский голос. 

Замочная скважина щёлкнула дважды. Пора собираться в школу.

Сентябрь горит. Антон следует по пятам за камушком, провожая зелёные деревья в красно-жёлтую рябь, спальные районы с пятиэтажками и задерживающие светофоры. В наушниках Хаски, на устах панельный стон. Двигатели автомобилей поглощают шум топота суетных горожан. Шастун чувствует дуновение августа, мягко целующего лицо, ныряющего в кудряшки и расправляющего невзрачный бомбер, напоминающий парус яхты, устремившегося в даль, поближе к морю и дальше от причала. Спускной волной появляются таблички «Открыто» на входе в кафе, пекарни и магазины. Жители Петербурга прогоняют остатки неспокойных ночей с глаз, спешат кто на работу, кто на учёбу, ругаются на нехватку времени, а после успокаивают себя мыслью о конечности, и о том, что вечером их ждут родные и близкие или долгожданное одиночество с кружкой чая и просмотром сериала. Антон робко улыбается. Сжатые ладони удерживают пылкую влюблённость, молочная плоть розовеет под натиском невинности. У Ирины сегодня день рождения.

Они познакомились в восьмом классе. Была весна. Антон о чём-то шутил с Глебом, играя в телефон, учительница носилась туда-сюда с бумагами и завучем, одноклассники занимались отвлечёнными делами: сплетничали, рисовали на партах, дразнились и смеялись с эбонитовой палочки. Первым уроком был классный час, а значит у Шастуна в запасе было целых сорок пять минут, чтобы полистать социальные сети, почитать веб-комиксы и вздремнуть. Капли дождя обречённо падали на карниз крыши, сочиняя балладу о божественном горе. Шумно. Дети бегали - технички ругались. Дежурный проходится влажной тряпкой по доске и пишет дату: «Двадцатое марта».

- Антон, мне нужна твоя помощь, - девочка с двумя косичками в коротенькой чёрной юбочке стояла, упёршись руками в торчащие бока. Староста. 

- Ань, других попросить не можешь? Не видишь, я играю? – парень злится. Он проигрывает Глебу уже в пятый раз, и просьба одноклассницы никак не улучшает ситуацию. 

- Будто бы ты что-то теряешь, - подтрунивает Глеб, толкая друга в плечо своим.

- Пошёл ты, козёл, - Антон поднимается со стула, убирает телефон в передний карман классических брюк. – Выкладывай.

Аня дотолкла его до актового зала. Оказывается, студенческому совету понадобился высокий мальчик с длинными руками, чтобы повесить декорации. Пока девочки хихикали и наблюдали за тем, как парень с ворчанием закрепляет бумажную гирлянду, прозвенел звонок. Староста и остальные активистки оставили Шастуна одного со словами: «Как закончишь, можешь идти в класс. Мы предупредили, что ты нам помогаешь». Для Антона это означало: «Как закончишь, можешь прогулять урок». 

Управившись со всеми поручениями, парень первым делом решил побродить по залу, примерить парочку головных уборов, приготовленных для КВН, расстроить пианино и почитать стихотворения невидимым призракам. Скука нахлынула почти сразу. Антон закрыл на ключ помещение и медленным шагом, преодолевая ступеньки, пополз на третий этаж в класс. Он успел потрогать все стены, обойти коридоры по нескольку раз, поговорить с завучем, поблагодарившей за помощь и пообещавшей отличную оценку по истории. Помаявшись, Шастун дождался последних десяти минут урока и зашёл в кабинет. 

- Мне нравится танцевать, - проговорила незнакомая девочка, стирая под ногами пол аккуратными балетками с бантиком. 

Антону, кажется, теперь тоже.

Он смотрит на растерянные тёмные глаза, которые с радостью бы спрятались за его спиной, уткнулись в чёрную худи, сливаясь в одно целое, чтобы никто больше не видел в них испуга и отражения трещащей лампы. Безымянная. Дело не только в отсутствии имени, ещё в загадке безличной наполненности и окончании «мянная», похожее на «моя», «манящая», «млеющая». О таких твердят «с иголочки»: льняные волосы с белыми проблесками убранные в высокий хвост, рубашка без единой заминочки, розовые мягкие губы, отточенные контуром, стройные ноги в капроновых колготках с выпирающими щиколотками. Она расцветший подснежник и одновременно фиолетовый аконит, поражающий сердце. Соткана из противоречий, Антон это чувствует, и потому заинтересован не меньше, чем все присутствующие в классе. 

- Шастун, ты немного опоздал, знакомься, это Ирина – ваша новая одноклассница, - учительница вырвала парня из раздумий. 

- Антон, - он протягивает руку девочке. Её ладонь маленькая, гладкая, Шастун еле сжимает её, боясь переборщить. 

- Понятно, - приторный голос не вяжется с горьким ответом. 

Антон не был наделён жертвенностью, но прощал колкость шипов вплоть до десятого класса.

У каёмки ослепительной выси летают свободолюбивые птицы. Антон вертит шеей, выглядывая опаздывающего друга. Он успевает столкнуться с парнями из класса, погладить Ловчего, дворняжку, ставшую вторым охранником помимо Виктора Петровича, и досчитать до пятисот. Глеб приходил вовремя только в редких случаях и аргументировал это тем, что в России люди чёрствые от нехватки сна, а ему окаменелость не к лицу, поэтому он предпочитает разделить утро с подушкой. Антон любил эту черту в друге столько же, сколько и ненавидел. Он восхищался его безмятежность духа, что-то от предков битников, постоянной готовностью к революционным идеям и рвением к комфортной жизни, но стоять возле школьных ворот, напоминая памятник - раздражало.

Расслабленная тень друга выскользнула из кирпичной стены. Глеб шёл вразвалочку, озираясь на подоконных котов и нижнее бельё на верёвках, разгадывал послания редких облаков, высвистывал мелодию из известного мюзикла. Говорят, что мир не крутится вокруг нас, но Глеб был исключением: он подчинял себе всё окружение, вроде неземного посланника Олимпа, ведущего о застольях Зевса и от того чуждого к несчастьям мещан. 

 - Можно было бы и побыстрей, - заявляет Антон, одновременно приветствуя парня дружеским рукопожатием. 

- Тоша, тебе ли не знать, что торопливость – черта глупцов, - он открывает калитку, первым пропуская Шастуна. – Подарок не забыл? – Глеб ровняется с плечом парня. 

- Конечно, нет.

- Славно. 

На последнем уроке Шастун окончательно ушёл в себя: не слышал вопросы учителя, пропускал увлекательные истории Глеба, не обращал внимания на подруг Ирины, которым очень завидовал, ведь они провели с ней половину дня, обсуждая подарки, поздравления и секреты, в которых ему места не нашлось. Отбитый ритм кулачного органа оглушал и не давал покоя. Ступни ладоней покрылись слоем пота от вспыхнувшего жара. Антон немым голосом повторяет: «Я тебя люблю», проглатывая то «л», то «я», и фраза становится нелепой, бессмысленной, хмельной и пляшущей в кадрили между зубов. Он за Ириной следит украдкой, каждый вздох узкой груди и движение синей ручки с колпачком на конце подмечает и думает, что «люблю» недостаточно. О ней бы серенады писать; посвящать поэмы и кричать о природной красоте, подаренной матерью с отцом, во дворах; целовать пальцы при встрече, клянясь в верности. И даже это кажется незначительным, неправильным. 

- Эй, ты меня вообще слушаешь? – Глеб щёлкает перед туманными глазами. – Звонок прозвенел.

- Уже? – Шастун закрывает тетрадь, в которой написано только «Классная работа», смотрит на опустевший кабинет и вздрагивает. Ирины нет. – А где Кузнецова? 

- Так все девочки убежали на Попова смотреть, - парень складывает учебник, за ним пенал и дневник в портфель. 

- Какой Попов? 

- Так нам на той неделе же говорили, что приедет Арсений Попов – никому неизвестная гордость школы, - Глеб закинул рюкзак на спину. – Домой идёшь? 

- Нет, я не могу, - Антон жалостно вздыхает. – Я должен Ирине подарок отдать и поговорить. 

- Да ладно тебе, завтра ещё встретитесь. 

- Ты не понимаешь, - Шастун вышел из класса. По коридору гуляли разговоры об Арсении, испортившем ему настроение своим появлением. - Может, посидишь со мной? А потом ко мне, поиграем в приставку, - парень ищет в Глебе поддержку, но тускнеет, замечая поднятые руки в сдающемся жесте. 

- Неа, Тоша. Я туда не ногой. Любовь любовью, дружба дружбой, но слушать час какого-то мужика о его тяжёлой судьбе, и как он с самого дна достиг каких-то там воздушных высот, я не собираюсь, - они спускаются по лестнице на первый этаж. Здесь их пути расходятся: Глеб в припрыжку до раздевалки, Антон в актовый зал словно заключённый на казнь. 

Причина, по которой Шастун не хотел присутствовать на встрече с именитым человеком, была очевидна как два плюс два – излишние внимание. Сложно не заметить двухметрового старшеклассника в толпе пубертатных девчонок. Он мог бы подождать Ирину снаружи, разместившись на подоконнике, но возможность понаблюдать за ней лишний час перекрывала дискомфорт и возможные слухи. Антон садится на самодельный ряд, сделанный из столовских стульев, достаёт телефон и заходит в онлайн-игру. Он шипит матерные слова, в очередной раз став мишенью противника, боковым зрением видит, как девочки из параллели с раздражением косятся на него, и добивает их смачным рыганьем. Ошарашенные школьницы освободили места с нелестными комментариями. 

- Что он вообще тут делает? - доносится писклявый голос.

- Хочу попросить у Арсения Попова автограф и сказать, что влюблён в него, - неизвестно кому отвечает Антон в саркастичном тоне. Заменить «Арсений Попов» на «Ирину Кузнецову» и сказанное окажется весьма понятым для остальных.

Актовый зал превратился в осиный улей. Занавески с отливом в зелёный и серые шторы тревожились каждый раз, когда мимо проскакивала очередная девочка. За столом сидел директор, заготавливающий презентацию и настраивающий звук колонок, которые то и дело фонили. Воздух стал спёртым. Антон упирается в затылок Ирине, чувствует травяной шампунь и конфетную туалетную воду. Хочется дотронуться до её шеи, пройтись подушечкой, подмечая все неровности, провести прямую зависимость от родинки к родинке, вычерчивая новые созвездия, обнять со спины, прошептать: «Может сбежим отсюда?», как в мелодрамах, вышибая дверь со смехом и дерзостью. Но фантазии Антона всегда были сильней решимости. Парень закидывает голову назад, прикрывает зелёные ядрышки, погружаясь в пленительный дрём. 

В подозрительной тишине доносится отголосок аристократичной, выдержанной поступи. Так скачут королевские олени в заповедниках. Антон старается распознать количество отделяемых метров от источника шуршащего звука. Не так уж и много, чтобы дотронуться и почувствовать тепло шерсти. Он прислушивается к порывистому дыханию бурого животного, треску сучьев, стучащим челюстям, перемалывающим траву. Шастуну не хватает смелости сблизиться, оставляя ощутимую дистанцию, чтобы не напугать или не испугаться самому. Неконтролируемая тяга к оленю отзывалась пылкостью в сердце. Антон знал - ему не дотронуться до него. Он не имеет на это права. Животное топает копытом. Из-под слипшихся ресниц виднеются чьи-то кеды. Антон окончательно оттряхивается от недолгого сна. Перед ним сверкали два лазурных апатита.

- Молодой человек, вы испачкались, - мужчина морщится с различимой всем насмешкой и указывает на мокрый след, отпечатанный на толстовке Шастуна. – К сожалению, слюнявчик предложить не могу, но одолжить носовой платок запросто. Только скажите маме его постирать, прежде, чем возвращать.

Уши Антона поражает девичий смеха. Ирина в его мире смущается, краснеет от стыда, разочаровывается, а он бледнеет, гаснет и не может поймать её мысль, ускользнувшую в сквозную щёлку. Парень демонстративно встаёт, делая вид, что ничего не произошло, хватает рюкзак, смотрит в ядовитые голубые глаза. В них ни капли сочувствия. Холодные, надменные, в них влюбиться могут только дурочки, заполонившие актовый зал. 

- Сначала научитесь писать хорошие книги, чтобы такой как я не засыпал при одном лишь упоминание о них, - первое и последние сказанное Антоном. Он перешагивает худые и не очень икры, извиняется за то, что наступил кому-то на ногу и с грохотом закрывает дверь.

Антон злится и не знает на кого больше – на Арсения, устроившим клоунаду, или на себя, за то, что позволил этому случиться. Он раскачивает кроссовками, сидя на лавочке. Большинство учеников уже успели дойти до дома, переодеться и плюхнуться в кровать: кто на дневной сон, кто для просмотра забавных видео. Антон через пальцы просеивает пока ещё тёплые лучи. Серебряные кольца поблёскивают, подавая спасительный сигнал. У Шастуна внутри всё горит красным, указывая на ошибку, а на лице неожиданное спокойствие. Юношеский трепет стёр свои отпечатки. Антон ждал этого дня, зачёркивал перед сном цифры в календаре, репетировал «Ты мне нравишься» с Глебом и строил счастливые отношения, в которых Ира его обнимает, целует и улыбается так чисто, как никому другому, только ему, застенчивому, неуверенному, но любимому. Арсений всё уничтожил, сам того и не подразумевая. Парень вытирает рукавом кровь с губ. В горле пересохло. Он замечает Ирину с подругами и направляется к ним. Раз загорелась хата, то и сарай не жалко. 

- Кузнецова, мы можем поговорить? – нелепый: от ног до макушки. Тело не слушалось, выдавало то неестественную эмоцию, то дёргалось не впопад. 

- Это что, тот мальчик-слюнявчик? Ир, ты не говорила, что общаешься с Шастуном, - девочки хихикают, глумятся, ощущая собственное превосходство. Антон не отвечает, знает, что против них не выстоит, в любом случае останется проигравшим.

- И не общались. Антон, у тебя что-то срочное? 

«Не общались». Парень фразу про себя повторяет, делит её пополам, путая с «Ты мне нравишься», и вот получается уже совсем иное, колкое «Почему ты врёшь?». У Антона всё рушится, кирпичик за кирпичиком, в глазах жжёт, а хрупкая надежда, которую он усердно оберегал, начала отравлять, парализуя каждую клеточку. 

- Не особо, - тихо и вкрадчиво. 

- Тогда можем это в другой раз обсудить? Мне нужно идти, – Ирина виду не подаёт, игнорируя склонённую голову к её ногам и капли на асфальте в солнечную погоду.

- С днём рождения. 

- С-спасибо. До завтра, Антон, - доносится гулом в ушах. 

Четыре разноугольные, в особых местах округлённые, фигуры с каждым шажочком туфелек удалялись прочь со школьного двора, пока Шастун в оцепенении, как на старом проекторе, плёнку прокручивал в пределах двух-трёх кадров. Внутри всё скукожилось. Влага в уголках глаз предательски застыла – печальный след, в котором можно было различить и обиду, и детскую невинность, впервые столкнувшуюся, с поражающим лёгкие, ударом незначительности. Антон напоминает поплавок в сильном течение, головой кивает, но с чем именно соглашается не знает. Он перебирает между пальцев гравированный браслет, постепенно возвращаясь в реальность: образовавшийся ранее вакуум рассасывается, позволяя вторгнуться уличном колёсам, журчащей листве и низкому баритону за спиной. 

- Почему не подарил? Милая вещица. 

- Не ваше дело, - Антон отвечает вдаль, морщится, губы поджав, не разворачивается. – Вы всё похерили, - грубо, но искренне, - опозорили перед Ирой. А у меня был шанс, - он минорность душевную в силу неумелости выдаёт. 

- Не было бы.

- Откуда вам знать? 

- Потому что любовь не терпит молчания, - и вот Арсений уже перед ним: подбородок поближе к приветливому солнышку, причёска, идеально уложенная воском, винтажный пиджак с бронзовыми запонками, который подойдёт, кажется, только ему, и лукавая ухмылка с взрывным превосходством в синих глазах. – Арсений Сергеевич, - мужчина протягивает руку – жест скорее благотворительный, чем радушный. 

- Осведомлён, - прыскает Антон, игнорируя вены и покрасневшие костяшки. – Вы первый в списке «Не связываться», - он обходит равнодушного к подростковой резкости Арсения, покрепче ухватившись за лямку рюкзака. 

- Ты уж не злись, Арсюш. Тошенька – мальчик хороший, - Шастун нежные нотки в неприсущем постороннем голосе подмечает. – Он же тоже у нас писатель будущий. Ты бы ему может подсказал что-нибудь, поговорил. 

- Ольга Дмитриевна, - делает вывод парень. 

- Она самая, - подтверждает Арсений, продолжая стоять на месте. – Может я ошибся, <i>Тошенька</i>? Пока хорошего мальчика не вижу, - он смотрит на поднимающиеся и после опускающиеся плечи школьника. – Тоже меня пойми, Антон. Ты пришёл на моё выступление, нагло заснул, а потом ещё и оскорбил, - сокращает расстояние, перешагивая не залатанную ямку. - Если бы знал, что ты жертва любви, промолчал, а так, каюсь, хотел тебя проучить, - Арсений невзначай задевает локоть Шастуна. – Извини.

- Мне ваше «Извини» не упёрлось, - с раздражением отвечает парень. 

Оба не двигаются, обдумывая следующе исходы событий. Попов зиповскую зажигалку вертит, Антон за этим наблюдает, чувствуя, недосказанность в осеннем воздухе и ровном дыхании рядом. 

- Не хочешь выпить кофе? Угощаю. 

- Согласен на пирожное.

Мужчина заглатывает смешок, двинувшись к воротам, и кричит зависшему Антону: «Догоняй». 

Машину Арсения Шастун находит быстро. Трудно не заметить среди серых однотипных автомобилей двухсот восьмидесятый Mercedes. Железная старушка тысяча девятьсот семьдесят первого года выглядела под стать хозяину – лаконичная, с вызовом обществу: благородный кирпичный цвет, лаковое покрытие, в которое в фантазии Антона Арсений изредка смотрится, чтобы поправить галстук или причёску, овальные фары и диски с логотипом. Парень кружит вокруг четырёхколёсной кобылки, оценивая со всех сторон. Такие машины он видел только в миниатюре. 

- Нравится? – Арсений довольный немым восхищением победно улыбается. 

- Вам подходит, - Антон гладит блестящий капот без единой царапинки. 

Приняв сказанное за комплимент, Арсений открыл переднюю дверь пассажирского сидения, подождал, пока парень усядется, укомплектовывая длинные ноги, и убедившись, что всё в порядке, занял водительское место. 

Внутри не хуже, чем снаружи. Шастун тянет на себя ремень, а вместе с ним и время, чтобы вдоволь налюбоваться кожаным коричневым салоном. Арсений включает джазовую станцую на радио, и под звуки завлекающего саксофона и заигрывающего пианино, заводит двигатель. Антон находит мужчину гармоничным в обществе звучащей музыки, запаха сандала и мурчания ретро-автомобиля. На секунду показалось, что не будь сейчас за рулём Арсения, напевавшего, по-видимому, знакомый мотив и отстукивающего ритм указательным пальцем, всё потеряло бы цвет и форму, не было бы ничего, что смогло зацепить. Парень думает, что при иных обстоятельствах, он бы поддался влиянию фирменной поповской харизмы, как и другие, кто хоть однажды столкнулся с ней, но обида за недавний инцидент и упущенный шанс въелась достаточно глубоко, чтобы так просто её забыть. 

Пирожное хочется жутко. 

До кафе они доехали молча. Арсений не отвлекался от дороги, как правильный водитель, Антон занимал себя видом из окна, фокусируясь то на заинтересованных людях, впервые увидевших редкого гостя на трассе, то на архитектуре города, считая количество прямоугольников жизни. В районе, куда привёз их мужчина, Шастун никогда не был. Тихое место с молодыми счастливыми семьями, небольшим парком и естественным спокойствием. Здесь никто никуда не спешил. Антон смотрит на задумчивого Арсения, гипнотизирующего женщину с ребёнком, заливавшихся открытом смехом, по середине улицы. У Попова лицо мягкое, нежное, хоть и обрамлённое острыми чертами, а в улыбке прячется тоска, вызывающая сожаление, и Антон боль ноющей раны другого сердца чувствует.

- Кажется, мы на месте, - констатирует Шастун, аккуратно вытаскивая Арсения из запутанных размышлений.

- Выбери себе пока что-нибудь. Я подойду чуть позже, - мужчина глушит машину, но руки с руля не убирает, будто мечется между остаться и уехать, смотрит вперёд, пробивая лобовое стекло, наполняя салон спёртой, отравляющей безучастностью, и распадается сначала по кусочкам, затем до атомов, а после и вовсе испаряется.

Антону хочется выйти из автомобиля как можно скорей, глотнуть свежего воздуха и бежать так далеко, чтобы в лёгких неприятно садило, а в глазах меркло. Он отстёгивает ремень безопасности, вытаскивает один кроссовок, другой, ощущая устойчивую почву под ногами, дверью не хлопает, совсем легонько прикрывает и направляется в сторону кафе, не оборачиваясь, перебарывая желание вновь посмотреть на Арсения, напоминающего беспокойный океан перед штормом, спросить о самочувствии, добавив глупое: «Не переживайте, я почти не обижаюсь», а если и это не поможет, то отказаться от пирожного, от всего, что сделает Арсению больно. 

Мотор старого автомобиля молчит. Не уехал. Антон скрывается за дверьми здания в надежде, что его не бросят. 

- Добрый день, - за барной стойкой, натирая стаканы марлевой тряпочкой, стояла девушка, на вид чуть старше Антона, в фартуке с названием кофейни «Альбатрос» и аниме-значками. Она приветливо улыбнулась, показав еле заметные ямочки, и отвела взгляд в сторону. 

Внутри было по-семейному уютно: играла приглушённая фоновая музыка, дощатая отделка стен издавала запах молодого дуба, круглые столики грибочками разрослись по всему залу вперемешку с белыми стульями, гирлянды, развешанные по периметру, завораживали невесомым свечением, вороша приятные ассоциации с тёплым какао и мягким пледом, в который можно накрыться с головой, забываясь. Антон рассматривал витрину со свежими, ароматными сладостями. Глаза разбегались от количества предложенных угощений: эклеры с глазурью, сочный медовик и фисташковое пирожное – хотелось попробовать всё, до скрежета зубов и боли в животе. Шастун заглянул в окно. Арсений, спрятав руки в пальто, слушал женщину, ранее смеявшуюся в унисон с ребёнком, окидывая прозрачным взглядом цветные колготы и красный берет. На её лице вместо недавней радости застыл ужас, взбаламученный с вкраплениями скорби на сведённых бровях и цветных зенках, уставившихся напротив в хладнокровное равнодушие. Незнакомка отгораживала напуганного мальчика пласированной юбкой, вырастая стеной, хоть и шаткой, перед Поповым: худые ножки дрожали, подгибаясь, будто приклонялись перед иконой в церкви, губы отталкивались друг от друга невнятно, в быстрой скороговорке с неуместными паузами, чтобы набрать побольше воздуха, а потом продолжить в той же манере – безумной, истеричной. Арсений терпел, пропускал через себя крики, постороннее, но понятное, отчаяние, разбивающееся о грудь ударами слабых кулаков; обнимал, не прилагая сил, чтобы окончательно не сломать обмякшее тело в руках; ждал, когда слёзы больше не будут пятнить уязвимую шею, отзываясь грехом, удушьем и в без того порочной обличи. 

Антон замечает, как тонкая корка колючего инея наседает на поверхности, проникает в кофе-машины, забирается ему под кожу через рубчатую подошву, ступни, затормаживая приток крови. Он наблюдает за гостями – никто не подаёт виду. По-прежнему гремят чайные ложки о блюдца, звенят сахарницы и переплетаются чужие голоса. На меловой доске, с выведенными образцовыми буквами, суммируются в единый калейдоскоп из разных полярностей названия горячих напитков: «Эспрессо», «Латте», «Марочино». Шастун обнимает себя длинными руками, растирая озябшее тело через бомбер. Он проходит сквозь прозрачное стекло. Арсений стоял один, без женщины и ребёнка только с не ушедшей вслед за собеседниками – отрешённостью, вылетающей вместе с дымом через приоткрытые губы. Если Попов и пьёт кофе, то только потому, что на фоне жизни он кажется сладким утешением. 

Через некоторое время, когда старые гости, нагревшие места для будущих посетителей, ушли, а Антон успел посмотреть короткий видеоролик про факты о диких животных, со звоном приветствующих колокольчиков появляется Арсений. Он находит Шастуна среди пустеющих столиков, маневрирует между ними, присаживаясь рядом. 

- Уже надумал чего хочешь? – мужчина цепляется за уголок салфетки и начинает скручивать её в жгутик. – Извини, что заставил ждать – неожиданно нагрянувшее прошлое, - между большим и указательным теперь уже крутилась самодельная розочка. 

- Вы ничем мне не обязаны, - Антон убирает телефон во внутренний карман, - кроме Праги. 

- Что? 

- Вы спросили, что я хочу. Прагу, - парень смотрит на погнувшийся стебель искусственного цветка. Сломать собою породившее намного проще, чем думалось. 

- Прагу значит, - Попов отрывает краешек губ. – Как будто название снежного города, - голос стал ниже, глубже, а ресницы застыли в воздухе вместе с недоговорённой мыслью. 

- Что? – Шастун свёл брови к переносице, не понимая, почему город, известный своей готической и барочной архитектурой, вдруг стал снежным, ещё и осенью. 

- Это всё? – проигнорировав вопрос, мужчина достал кошелёк. 

- На сегодня да.

- У меня не было в планах извиняться перед тобой больше одного раза, - фырчит Арсений. 

- Но вы уже извинились передо мной дважды. 

И правда. Арсений посмотрел в зелёную простоту с кучерявыми волосами и растянувшейся улыбкой. Мужчина пробубнил себе что-то под нос. Антон уловил еле слышное «Похожи». 

- Слушай, - Попов кладёт несколько бумажных купюр на стол, - я не смогу составить тебе компанию. Деньги за пирожное и такси я оставил. Остальное можешь не возвращать. 

- Пришельцы прошлого тоже не были частью вашего плана? – Антон не хотел лезть в дела Арсения. Они могли бы молча разойтись, не обещая ничего друг другу, без притворной любезности и каких-либо дальнейших обязательств, но Шастун укололся: первый раз – в школе, второй – в машине, третий – сейчас. Ему не нужны были деньги, не нужны и извинения, только искренность, присутствие человека рядом, и Арсений, остановивший его на пороге школы, показался ему тем самым лучиком света, который на мгновение сможет отвлечь от безответной любви. 

- Пришельцы, Антон, никогда не приходят с предупреждением, - он подмигнул мальчику, сделав вид, что не заметил потускневших глаз и острого лезвия, зажатого между розовых лепестков. – Понадоблюсь – звони, - поверх банкнот оказалась визитка. 

- До свидания, Арсений Сергеевич. Счастливо оставаться вам в прошлом Антона Шастуна. 

Мужчина ничего не ответил. Воздух встрепенулся от резкого взмаха подола пальто. Он поклонился на прощание девушке-бариста, всё это время наблюдавшей за ним, и распахнув дверь – исчез, забирая вместе с собой мелодию колокольчиков, расстроенный образ Шастуна и завывающую ностальгию.

Антон вертел в руках увядшую розочку. 

Арсений ушёл без кофе.