что мы задолжали друг другу?

— И как долго это будет длиться? 

— Сложно сказать. Думаю, не больше недели, но обещать ничего не могу. 

Нахида и аль-Хайтам кидают короткий взгляд на Кавеха, переминающегося с ноги на ногу. 

— Прости. — Нахида неловко пожимает плечами. 

Аномалия. 

Если бы аль-Хайтаму пришлось описывать Кавеха одним словом, это была бы «Аномалия»

(всей его жизни.) 

И сейчас эта аномалия — её молодая версия — стоит, наблюдая за их с Нахидой беседой. Переминаясь с ноги на ногу. 

— Пойдём… 

Аль-Хайтам хочет сказать «Домой», но прикусывает язык. Кавех, погруженный в себя, похоже, не обращает на это внимания, и аль-Хайтам мысленно благодарит Архонтов. 

Дорога проходит в непривычной — неправильной — тишине: Кавех не жалуется на очередного заказчика и не выпрашивает напитки, уговаривая пропустить по стаканчику в таверне. 

— Тебе я не нравлюсь, — заявляет он, стоит им переступить порог. 

«Нравишься, — молчит аль-Хайтам. — Даже слишком». 

— На каком основании ты сделал подобное умозаключение? 

— Я не слепой, Хайтам. 

Аль-Хайтам облизывает губы. 

— Что случилось? 

«С нами», — остаётся висеть между ними, подобно грозовой туче. 

(Все тучи обрушиваются, да?) 

— Ничего. 

Ложь. Он убеждает себя: «Все лгут». И по крайней мере он честен сам с собой. 

(Разве это не главное?)

Кавех, вздохнув, отворачивается. 

(Идеальное описание их отношений, думает аль-Хайтам.) 

— Где моя комната? 

— Направо и прямо по коридору. 

Кавех на расстоянии вытянутой руки; и всё же далеко как никогда — за стеной, выстроенной ими же. Украденная юность, наполненная ошибками.

Аль-Хайтам выстраивает стратегию поведения с Кавехом: никаких вопросов и ответов. Нахида, к счастью, выделила аль-Хайтаму несколько выходных, пока проблема не решится. Пока Кавех не станет собой — громким, эмоциональным и ярким. 

(Кавех — взрыв красок.) 

Но он молчит, и аль-Хайтам не смеет давить на него. 

— Почему? — спрашивает за обедом он, ковыряясь ложкой в супе. 

— Что почему? 

— Почему ты пригласил меня жить с собой, если терпеть меня не можешь? 

— Это не так. — Правда. 

— Но что-то не так. Почему я живу с тобой? 

Вопрос всплыл бы в любом случае. Зная Кавеха — а Кавех отнюдь не глуп, — аль-Хайтамне не надеялся на «поздно» — выучил его от корки до корки, (словно) любимую книгу. 

— Жизненные обстоятельства. — Лаконично, и даже не ложь. 

Кавех поджимает губы и замолкает; видимо, понял, что выжать больше информации у него не выйдет. 

Они расходятся — снова — без криков, и всё нормально 

(не считая выброшенного в мусорку — вместе с едой Кавеха — даже не доел свой любимый суп — сердца аль-Хайтама). 

Вечером он слышит шелест бумаги, раздающийся из кабинета: Кавех работает. Или пытается, судя по тому, как летают туда-сюда карандаши, отскакивая от стен. 

Он не бросил заказ — сказал, что у него остались заметки. Аль-Хайтам знает: Кавех просто ни за что не отказался бы от проекта; даже в студенческие годы, несмотря на постоянную занятость, он был таким же. Некоторые люди — Кавех — не меняются. 

(И аль-Хайтам принял это — поздно.) 

Лишь Архонты знают, как он злился на Кавеха, кинув ему те слова. Последствия его собственных действий, с которыми он столкнулся впервые — никто не учил его быть взрослым. Мягкость никогда не была его сильной стороной. 

(В отличие от Кавеха.)

(Его лучшей половины.) 

Теперь его лучшая половина — её молодая версия — по его же вине — ходит поблизости, задаваясь (не)правильными вопросами. 

Когда Кавех на следующий день принимается разбирать книги — новая-старая привычка, — он находит то, что аль-Хайтам пытался похоронить 

(как когда-то похоронил их дружбу.) 

Кавех молчит, но его глаза блестят грустью; крутит книгу в руках, аккуратно, так будто нашёл нечто ценное. 

«Что мы задолжали друг другу». 

Аль-Хайтам не находится с ответом, безнадёжно теряясь. 

(Может, он затерялся уже давно, потеряв Кавеха.)

Ждёт, пока тот задаст вопрос; 

(он спрашивает, аль-Хайтам отвечает), но этого так и не происходит. 

Аль-Хайтам из временной линии юного Кавеха ещё не совершил самую большую ошибку в своей жизни, и эта мысль выбивает воздух из его лёгких, оставляя после себя тупую боль в груди. 

— Что мы задолжали друг другу? 

Аль-Хайтам читал в библиотеке, когда к нему подошёл студент из Кшахревара. Когда к нему подошёл Кавех. 

— Не против компании? 

Он безразлично пожимает плечами, не отрываясь от книги. Смущённый тишиной, нарушитель спокойствия неловко уточняет: 

— Это же философия? 

— Как видишь. 

— Я читал её, — уже смелее озвучивает он. 

Аль-Хайтам откладывает книгу, переводя взгляд на незнакомца. Выгибает бровь. 

— Аль-Хайтам. 

— Кавех. 

Позднее они будут спорить до хрипоты, настаивая каждый на своём. 

Спустя годы аль-Хайтам думает: «Я ошибся с ответом». Он знает двадцать языков, но так и не научился понимать Кавеха. 

— Я не знаю, Кавех, — признаётся он, и Кавех слабо — невесело — улыбается. — У меня много работы. 

Аль-Хайтам (в который раз) отпускает его, предпочитая углубиться в дела. Выходные закончатся; задерживаться в Академии — себе дороже. 

Кавех продолжает держаться тенью, и это самое худшее, что аль-Хайтам мог сделать с ним: не стоило брать его собой в экспедицию. Кавеха не должно было быть с ним, но он поддался уговорам Кавеха — тревоге Кавеха за него. 

— Мой младший повзрослел. — Взгляд аль-Хайтама приклеен к Кавеху — юному и родному. Когда Кавех гладит его по щеке, в груди разливается тепло. Аль-Хайтам отстраняется. — Сколько тебе сейчас? 

— Двадцать пять. — Сухо. 

— Ты меня перерос, — смеясь, игнорируя повисшее между ними напряжение, комментирует Кавех.

(Прости, Кавех. Мне так жаль.)

— Расскажешь, что не так? — Кавеха хватает на четырнадцать дней. 

Аль-Хайтам уже успел выйти на работу: вечно сидеть дома — не вариант. Кавех не маленький — хотя всё ещё юный — и начал постепенно привыкать — по крайней мере аль-Хайтаму хочется в это верить — к их проживанию под одной крышей. 

Мехрак — верная спутница Кавеха — стоит, забытая и покинутая. Аль-Хайтам временами наблюдает, как Кавех присматривается к ней, но не трогает. Необходимости в ней пока нет — аль-Хайтам ещё не провалился как друг 

(опять). 

Кавех не берёт новые проекты: так и не закончил старый. Аль-Хайтам ночами слышит ругательства Кавеха — мешающие ему спать, к слову, — но не находит в себе силы использовать наушники. 

Он видит, во что превратились ладони Кавеха: мозоли, кровавые трещины и сошедшие ногти — механические травмы. Каждая рана — новый шрам на сердце аль-Хайтама; на все попытки поговорить Кавех отстраняется, делая вид, что так и должно быть. 

Аль-Хайтам никогда не хотел такого для него. 

Спустя две недели Кавех приходит к нему в кабинет — дополнительная работа; — чтобы поговорить. 

— Я хотел спросить это у тебя. 

— О нет. Я не поведусь на это. 

— На что, Кавех? — Аль-Хайтам кладёт документы на край стола. 

— Я не буду с тобой спорить. 

— Хорошо. — Смирение. — Я виноват перед тобой, — признаётся он. 

Кавех, закусив внутреннюю сторону щеки, скрещивает руки на груди. 

— И почему же ты виноват?

— Я должен был заботиться о тебе. 

Аль-Хайтам не добавляет: «Всегда». 

(Тогда. Сейчас.) 

— Нет, не должен, — категорично заявляет он. — Мы ведь… никто друг другу? — Кавех облекает это в форму вопроса, но горло аль-Хайтама по-прежнему сдавливает. 

Этот вопрос всплыл бы в любом случае — как всплывает мёртвое тело (их дружбы); — аль-Хайтаму хотелось бы верить, что никогда не. Но. 

— Ты прав. — Он сжимает руки в кулаки. — Мы никто друг другу. 

Взгляд Кавеха тускнеет. 

— Вот мы и выяснили всё. 

— Аль-Хайтам! — Кавех в ярости. — Мы ещё не всё выяснили. Даже не думай уйти от разговора. 

— Я думал, ты уже высказал все свои недовольства мне. — Легко усмехнувшись, аль-Хайтам закатывает глаза. Возвращается к готовке, продолжая вслушиваться в ворчание Кавеха. 

— Это просто ужасный ковёр… Насилие над личностью. 

Аль-Хайтам понимает, что, не мигая, смотрел в одну точку, когда в глазах появляется резь; а сосредоточиться на заполнении бумаг не выходит. 

(На двери его кабинета легко можно повесить табличку: «Ушёл в себя и не вернулся».)

Нахида говорит «Это пройдёт», но не уточняет что именно. Аль-Хайтам не спрашивает и забирает дополнительную работу на дом под её проницательным взглядом. 

К сожалению — или счастью? — аль-Хайтама, — Мехрак возвращается: словно частичка прежнего Кавеха оживает. Осторожно, Кавех подзывает Мехрак к себе и даёт команды, будто увидев механизм впервые. 

Но где-то в душе аль-Хайтама поселяется жгучее чувство. Он не друг Кавеха — всегда не, — Мехрак — да. 

Он просыпается в свой выходной, когда понимает, что дом ощущается безлюдным: ни скрипа половиц, ни бурчания Кавеха. Явление не новое, пусть и не привычное — с того-самого-инцидента дома поселилась пустота. 

Вопреки своей привычке лежать по полчаса аль-Хайтам поднимается с кровати проверить Кавеха, но натыкается лишь на незаправленную постель. 

Тревога узлом завязывается в животе. 

Переодевшись, аль-Хайтам решает наведаться в таверну. Может, Кавех снова Кавех. Может, ему наскучило сидеть в четырёх стенах. Аль-Хайтам прикидывает вероятность всех возможных исходов; математика — специальность Кавеха, однако. 

Чего он точно не ожидает, так это того, что Кавех — всё ещё юный Кавех — завалится в дом в крови. Судя по ране на виске, своей. Пол под его ногами противно скрипит. 

— Я не стану сейчас спрашивать, что произошло. Просто дай мне обработать рану. 

Кавех кивает, позволяя утянуть себя вглубь дома. 

Аль-Хайтаму хватает пяти минут. Кавех только шипит — сидит, не проронив ни слова. 

— Расскажешь, что случилось? 

Он морщится. 

— Банда пустынников пыталась обокрасть девушку. 

— И тебе не пришло в голову вызвать матр? — мрачно спрашивает аль-Хайтам, игнорируя нарастающее в груди жжение. Стирает запёкшуюся кровь с щеки Кавеха. — Сиди. 

Сейчас, возвышаясь над Кавехом, он ощущает себя старше, чем есть на самом деле. 

— Было бы поздно. — Кавех говорит с лёгкостью человека, который вышел из ситуации целым и невредимым.

— Даже если так, ты мог умереть. Это безрассудно. 

— Ты такой взрослый, — переводит тему он. Кавех пристально наблюдает за каждым движением аль-Хайтама, и тому кажется: он видит отражение звёзд в его глазах. 

— Время беспощадно, — констатирует аль-Хайтам; противится желанию добавить «злобно».

(Как рассыпаются манускрипты на древних мёртвых языках, так рассыпалась их дружба.)

— Я почему-то таким тебя и представлял. — В словах Кавеха — тепло.

Юность делает его более откровенным, вызывая давно позабытое чувство трепета в груди аль-Хайтама. 

— Занудным? 

Кавех смеётся, искренне и звонко — как умеет только он. 

— Строгим. Ты не особо изменился. 

Где-то под сердцем колет: аль-Хайтаму нравится верить, что он изменился. Что он не совершит одну и ту же ошибку дважды.

Аль-Хайтам осматривает Кавеха — нет ли других ранений; не найдя таковых, направляется в ванную убрать аптечку. 

 — Какой он? 

— Кто? — Хмурится, оборачиваясь. Бросает взгляд на окно, где завывает ветер — Кавех вовремя вернулся домой. 

— Взрослый я. 

Кавех — воплощение непосредственности — ёрзает на месте. 

— Как всегда. 

«Самый лучший», — остаётся меж строк. 

— Это не ответ! — Он, кажется, успел забыть о своей травме, и сидит, задыхаясь в возмущении. 

— Кавех? 

— М? — Закусывает губу — привычка, выдающая, что Кавех нервничает. 

Слышится первый стук капель о крышу. 

— Оставайся таким же. 

Это самый честный разговор за то время, что они живут вместе. Не факт, что Кавех вспомнит всё происходящее, когда вернётся в свои годы. И всё же. 

Аль-Хайтам оставляет растерянного — оно и к лучшему — Кавеха сидеть в гостиной. 

Раздаются первые раскаты грома. 

На обед аль-Хайтам готовит Кавеху дал с чапати, а себе — бирьяни. 

— Спасибо. 

Есть что-то особое в интонации Кавеха — аль-Хайтам ищет этому название и не находит — ни в одном из языков. 

— Говорят, что искренне благодарить нужно трижды, так что ещё два раза, пожалуйста. 

— Спасибо. Ещё раз спасибо. 

Аль-Хайтам давится соком, чем зарабатывает странный взгляд со стороны Кавеха. 

Тот доедает свою лепёшку, когда на него нападает зевота. Аль-Хайтам не выдерживает к тому моменту, как Кавех успевает зевнуть пять раз. 

— Отдохни. Ты мало спишь в последнее время. — Он принимается собирать посуду со стола. 

— И вовсе не… — зевок. — Чёрт. — Не нужно обладать силой провидения, чтобы сказать: ещё немного и Кавех уснёт. 

— Я приготовлю тебе твой любимый суп, если ты пойдёшь спать. — Ва-банк. 

Кавех медленно — сказывается недосып — встаёт из-за стола. 

— Ладно-ладно. — Поднимает руки в знак капитуляции. 

Он уже в дверях, когда аль-Хайтаму прилетает вопрос: 

— Почему ты добр ко мне? 

Аль-Хайтам на пару секунд замирает с тарелками в руках. 

— Добрых снов, Кавех. 

Ответ покоится на дне его души. И, возможно, там ему самое место. 

Остаток дня Кавех не показывается на глаза. Аль-Хайтам решает проверить его ближе к вечеру — прошло больше семи часов с их разговора. 

Сквозь темноту комнаты аль-Хайтам разглядывает, как Кавех, укутавшись в одеяло, словно в кокон, и обняв подушку, крепко спит. Тихо хмыкнув под нос, он прикрывает за собой дверь, мысленно делая пометку смазать петли — скрежет. 

Ещё один день закончился. 

Утром аль-Хайтама будит настойчивый стук: кто-то яро пытается попасть в их дом. У двери раньше него оказывается Кавех — взрослый Кавех, — всё ещё в полусне и, очевидно, не осознающий, что он делает. 

— Кавех, не… 

Поздно. На пороге показывается один из студентов Академии. Тот самый, что последнюю неделю третировал аль-Хайтама своей заявкой на финансирование проекта Вахуманы. По его словам, с позволения Мудреца его даршана. 

— А секретарь Академии… 

Кавех захлопывает дверь. Не просыпаясь, роняет: 

— Это к тебе. Можно идти спать. 

И удаляется в свою комнату. 

Аль-Хайтам недолго раздумывает, стоит ли поговорить с Дарием насчёт того, что он совершенно точно не видел здесь Кавеха. 

— Мистер аль-Хайтам. — Выходец Вахуманы сияет улыбкой. 

Аль-Хайтам потирает переносицу. 

— Во-первых, заполни заявку верно. Во-вторых, тебе нужна более чёткая цель, чем «Исследование руин». Подробнее распишу в Академии. 

Дарий открывает рот. 

— Нет, ты не видел здесь мистера Кавеха. 

— Понял. 

Хотя бы что-то, мысленно комментирует аль-Хайтам и, не попрощавшись, запирает дверь. 

Направляется в комнату Кавеха, который уже провалился в неглубокий сон. 

— Снова кругом беспорядок, — бормочет, сворачиваясь в клубок. Аль-Хайтам поднимает одеяло с пола и укрывает им его. 

Его Кавех вернулся. 

Взъерошенный и помятый, он выходит из спальни, когда аль-Хайтам планирует отправиться за покупками на большой базар. 

— Привет. — Робкая улыбка. Стук сердца, эхом отдающийся в ушах. 

— Ты не платил аренду в этом месяце. 

Выражение лица Кавеха меняется на нечитаемое. 

— Чего я ожидал, действительно. — Ворчит, закатывая глаза.

Кавех разворачивается, чтобы уйти, когда аль-Хайтам окликает его. 

— Кавех? 

— Да? — Он замирает. 

— Завтрак на столе. И с возвращением. 

И, не дожидаясь ответа, уходит. 

Аль-Хайтам не требуется много времени, чтобы заметить изменения, произошедшие в Кавехе. Взгляды украдкой, настороженные и опасливые. 

— Ты пойдёшь к Ламбарду? 

— Нет. 

— Я иду за мебелью. 

— Ага. 

— Я купил новый диван. 

— М. 

Односложные ответы и гнетущая тишина. 

Кавех ускользает, и аль-Хайтам второй раз в жизни чувствует себя бессильным. 

Похожий и в то же время не похожий на него, Кавех стал лекарством от одиночества. Их расставание ощущалось словно ампутация: болезненно пусто — аль-Хайтам учился заново ходить, по привычке ища — не находя — опору. 

Он не готов лишиться её — его — снова. 

Аль-Хайтам слышит, что Кавех взял новый проект, когда по городу начинают расползаться слухи, что безумный архитектор за бесплатно согласился воздвигнуть поместье для семьи приезжего чиновника из Лиюэ. 

Якобы погибшего от рук похитителей сокровищ. Аль-Хайтам достаточно быстро выясняет, что это не первый случай мошенничества с их стороны.

Кавех спокойно — показательно спокойно — реагирует на новость. С каменным лицом — трескающейся маской — сообщает, что не успел ничего начать делать. 

(Ложь.) 

Что нетипично, он не просит заглянуть к Ламбарду, не заваливается домой пьяным в попытке забыться алкоголем и не остаётся в таверне дольше положенного, так, что аль-Хайтаму приходится забирать его. 

Аль-Хайтам волей случая узнаёт, что компанией Кавеха стали Тигнари и Сайно — те приводят его в состоянии нестояния. 

— Он на тебе. — Под тяжёлым взглядом Тигнари аль-Хайтам подхватывает Кавеха под мышки. 

— Я позабочусь о нём. 

— Уж постарайся. 

Его — предсказуемо — тошнит; аль-Хайтам держит волосы Кавеха, поглаживая одной рукой по спине. 

— Прости. — Слёзы стекают по его щекам. 

— Ничего. — Аль-Хайтам убирает мешающуюся чёлку за ухо. Уточняет: — Ещё тошнит? 

Кавех качает головой. 

Придерживая его за локоть, аль-Хайтам отводит Кавеха в комнату — свою, потому что, как выясняется, по его комнате словно прошёлся смерч: смятые чертежи, разбросанные карандаши. Модель дома — то, что от неё, похожей на их дом, осталось, — сломанная, лежит на полу. 

Аль-Хайтам укладывает Кавеха на кровать и накрывает пледом. 

Ночь тает, сменяясь днём. Задремавший в кресле, аль-Хайтам сквозь сон слышит возню — судя по всему, Кавех проснулся. 

— Я не хотел тебя разбудить. — Его глаза полузакрыты. 

— Не извиняйся. 

Кавех молча тянется за стаканом на прикроватной тумбочке и с жадностью — похмелье — выпивает воду. Чуть не свалившись с кровати, наливает ещё из кувшина, предварительно поставленного аль-Хайтамом, рядом. Спустя ещё три стакана воды Кавех со стоном падает на подушки. 

— Почему я в твоей комнате? 

— Потому, Кавех, что нужно меньше пить. 

Кавех резко садится, откидывая плед в сторону; аль-Хайтам задаётся вопросом, не закружилась ли у него голова. 

— Не начинай. 

— Почему ты напился? — Кавех отводит глаза. 

— Не твоё дело, — огрызается. 

— Моё, учитывая, что тебя, пьяного в стельку, привели Сайно и Тигнари. 

— Я пойду. 

Дверь оглушительно захлопывается за Кавехом. Аль-Хайтам закрывает глаза. 

Кавех играет желваками; сжимает руки в кулаки так, что на внутренней стороне ладоней скорее всего останутся кровавые полумесяцы. 

— Ты невыносим, знаешь? Неудивительно, что ты один. Я жалею, что подружился с настолько умным человеком. 

Аль-Хайтам не дурак: Кавех о чём-то умалчивает. Так что он выбирает стратегию выжидания. 

Когда посвежевший на вид Кавех выбирается на кухню, аль-Хайтам, разбивая второе яйцо, уточняет: 

— Будешь омлет? 

Тот ненадолго замирает с полотенцем — только вышел из ванной — в руках. 

— Эм, да? Спасибо. 

Молча, они завтракают; напряжение, царившее между ними утром, схлынуло, подобно волне, оставив после себя следы на песке — горькое послевкусие. 

— Передай соль, — просит аль-Хайтам. 

Кавех — тише воды, ниже травы — тянется за солонкой. Кидает взгляд из-под ресниц, прежде чем передать её аль-Хайтаму. 

— Пойдёшь на Большой базар? — как бы между делом уточняет аль-Хайтам, отпивая сок. Кавех хмурится, но после недолгих раздумий соглашается: 

— Если ты… Да, в смысле. Пойду. 

Кивнув, аль-Хайтам принимается доедать свой омлет. С надеждой, что этот день привнесёт нечто хорошее. 

(Надежда всегда умирает последней.) 

Их поход оборачивается очередной ссорой; Кавех снова попал впросак. Проект, за который ему не заплатили, и лживый заказчик, столкнувшийся с ними на Большом базаре. 

— Меня с ним познакомила Дори, — сквозь зубы признаётся Кавех, глядя на удаляющуюся фигуру. 

— Та самая Дори, что оставила тебя без гроша в кармане? 

— Это тут не причём. — Неисправимо упрямый человек. 

— Всё равно. Ты же понимаешь, что не сможешь заплатить долг в этом месяце? Архонты, Кавех. 

Аль-Хайтам запускает пятерню в волосы. 

— Он сказал, что не может позволить себе дом, что у него дети. Даже привёл на встречу маленького сына. 

— Ты не можешь постоянно заниматься благотворительностью. 

— Тебе бывает больно, когда тебе не всё равно, — просто произносит Кавех. 

— Именно поэтому ты ищешь боли, словно это сокровище? — вылетает быстрее, чем аль-Хайтам успевает подумать. — Чувствуешь, что тебя будут ценить за то, что ты сделаешь, а не за то, кем ты являешься. 

— Знаешь что? — Задушенный смешок. — Пошёл ты, аль-Хайтам. Именно поэтому мы и разошлись. 

Слова — удар по голове. Когда настаёт черёд Кавеха уходить, аль-Хайтам его не останавливает. 

Возвращается домой в одиночестве — лишь за тем, чтобы оставить продукты; и сразу отправляется в таверну, зная, что скорее всего Кавех сделал выбор в пользу алкоголя. Но Кавеха там — к вящему удивлению аль-Хайтама — не обнаруживается. 

— Он сюда сегодня не заглядывал, — сообщает Ламбард, стоит ему переступить порог. Аль-Хайтам, не размениваясь на вежливости, выходит на улицу. 

Вдыхает холодный вечерний воздух — Кавех наверняка уже замёрз, мелькает мысль — в уме перебирая места, куда мог пойти Кавех. Сад Разан? Тигнари? Порт-Ормос? Аль-Хайтам отметает один вариант за другим — чтобы проверить первые два ему не требуется особо много времени. Его фантазия иссякает ближе к ночи, и аль-Хайтам вынуждено переступает порог их пустого дома. 

Сайно, отбросив шутки в сторону, обещает, что Кавех скоро найдётся. Аль-Хайтам окидывает его скептичным взглядом и уходит, не попрощавшись. 

Что действительно удивляет аль-Хайтама, так это серьга — серьга Кавеха, одиноко валяющаяся на входе в гостиную. Он трёт глаза, дабы убедиться, что зрение не подводит его: именно эта серьга — циркуль и наугольник — была сегодня на Кавехе. 

— Кавех? — имя эхом разносится по дому. 

Ответа не следует; аль-Хайтам подходит к двери в спальню Кавеха и выстукивает одно простое слово. 

Дёргает ручку двери — заперто.

— Кавех? — Три точки. — Ты меня слышишь? — Три тире. Точка-тире-точка. И снова. Тире-точка-два тире. — Я просто… хочу, чтобы ты заботился о себе. Это всё, чего я прошу. — Аль-Хайтам ненадолго прислоняется лбом к двери. Ждёт реакции — любой — безрезультатно. 

В конце концов принимает решение подождать до утра; отпроситься с работы и попытаться всё исправить. 

(Не то чтобы ему привыкать.) 

Этой ночью его не уносит в царство снов — волна воспоминаний накрывает аль-Хайтама с головой. 

Им по пятнадцать и семнадцать. 

— Все уходят, — заявляет Кавех, откладывая письмо — аль-Хайтам знает, что оно от его матери — в сторону. 

Его глаза красные от слёз, хоть он ни за что и не признается, что плакал. 

— Тогда хорошо, что я не все. 

В пустоватом взгляде Кавеха мелькает нечто незнакомое, когда аль-Хайтам подходит ближе и обнимает его. Поначалу Кавех слегка напрягается, но спустя пару секунд расслабляется, позволяя себя обнять — и обнимая в ответ — впервые. 

(Давай будем одиноки вместе). 

Аль-Хайтам только вздыхает, когда Кавех крутится — подставляя лицо солнечным лучам — но нельзя винить его за любовь к теплу. Коса получается слегка кривой — кое-кому всё же стоит поменьше вертеться, но в целом — неплохо. 

— Неплохо. — Кавех, ощупывая косичку, повторяет его же слова, прежде чем наконец-то повернуться к аль-Хайтаму. 

Аль-Хайтам, закатив глаза, вручает ему лишнюю заколку. 

— Я не был уверен, что поступлю в Академию. — Принимаясь нервно теребить кончик косы, Кавех выдыхает; безуспешно пытается сдуть чёлку с глаз. Аль-Хайтам убирает мешающиеся пряди Кавеху за ухо и двигается ближе, позволяя ему положить голову себе на плечо. 

— Что заставило тебя так думать? 

— Я посредственность. — Он указывает на лежащую рядом папку чертежей. — Мистер Забини с этим согласен. 

Аль-Хайтам сжимает челюсть. Мерзкий старикашка. 

— Однажды ты станешь известен на весь Тейват, и не будешь зависеть от его мнения. 

Аль-Хайтам знает: Кавех улыбается, но эта улыбка больше походит на гримасу. Он находит чужую ладонь и сжимает её в своей. 

«Я рядом». 

Смотря в потолок, воскресшая в памяти давно забытые моменты, аль-Хайтам лежит в постели до самого утра. На часах половина одиннадцатого, когда он слышит скрип полов: кто-то — Кавех — ходит по кухне. 

— Кавех. 

Тот медленно — будто его застали на месте преступления — поворачивается. Мнётся, выискивая пути к отступлению. 

— Я сейчас… 

— Нет, — отрезает аль-Хайтам. 

— Почему? 

— Нам нужно поговорить. 

Кавех грустно усмехается, облокачиваясь на столешницу и складывая руки на груди. 

— Почему тебе не всё равно на то, что происходит со мной? — Он, кажется, искренне недоумевает, в чём дело — его искренность — самоненависть, возведённая в абсолют, — проворачивает нож в животе аль-Хайтама. 

— Потому что я должен оберегать тебя. 

В глазах Кавеха — неподдельное удивление; аль-Хайтам готов поспорить: он не ожидал от него подобной откровенности. 

— Я никогда не просил об этом. — Фыркнув, Кавех мотает головой. 

— Тебе и не обязательно. 

Делает дрожащий вдох. 

— Кавех… — Он сглатывает. — Поговори со мной, — тихо просит аль-Хайтам. 

Пара минут проходит в тишине, прежде чем Кавех делает шаг ему навстречу. 

— Когда воспоминания вернулись… когда я вернулся, на миг я позволил себе подумать о том, что было бы, не разбежись бы мы тогда. — Он смотрит куда угодно, но не аль-Хайтама. — Кем мы могли бы стать, но не стали. Так что не давай обещаний, которые не сможешь сдержать, аль-Хайтам. 

Аль-Хайтам готов развалиться на тысячу осколков. Сердце в груди заходится в бешеном ритме, как если бы он пробежал марафон. 

— Вопрос в том, что мы задолжали друг другу. — Аль-Хайтам протягивает Кавеху руку. 

И Кавех, покосившись на него, берёт её, осторожно, будто боясь вспугнуть момент. 

Аль-Хайтам сжимает его руку в своей.

— Можно я тебя поцелую? 

Когда Кавех трётся носом о его нос, аль-Хайтам делает самую глупую — и смелую — вещь в своей жизни: целует Кавеха. Касание губ, короткое и лёгкое, словно перо. Дыхание щекочет кожу. 

— Ты нашёл ответ? — шёпотом. 

— Да. В тебе. 

(Ответ всегда был в тебе.) 

— Я люблю тебя. 

— Ты же понимаешь, что меня тяжело любить? — Кавех прячет лицо в плече аль-Хайтама, который обнимает его. Так их разница в росте заметнее, но аль-Хайтам чувствует, что Кавех встаёт на носочки. 

— Тебя тяжело не любить, а с остальным я справлюсь. Обещаю. 

— Тебе тяжело не дать шанс. 

Кавех тихо посмеивается, — словно аль-Хайтам случайно нашёл его перебитый бурей смех, — и аль-Хайтам думает, что готов пересечь весь Тейват, лишь бы услышать этот звук снова.