февраль

— Не всем дано быть настолько умными, как ты, аль-Хайтам, — последнее, что говорит Кавех в тот злосчастный день.

(Аль-Хайтам. Не «Хайтам». Не «Хараватат».)

Последнее, что Кавех делает — разрывает титульный лист диссертации на глазах у аль-Хайтама. Тот — что для него не типично — молча уходит, даже не удостоив Кавеха взглядом.

Вот тогда Кавех понимает разницу между полётом и падением; он падает — остаётся только ждать, пока он разобьётся оземь.

Так заканчивается их — когда-то давно сегодня — февраль.

***

На календаре — седьмое февраля, когда Кавех заговаривает со студентом в библиотеке.

— Хараватат, — он слышал название факультета от других и надеется, что не ошибся, — нужна помощь?

— На каком основании ты сделал подобный вывод?

Кавех на мгновение теряется — не такого приветствия он ожидал.

— Ты сидишь один, и я подумал…

— Что мне одиноко? — продолжает незнакомец, выгнув бровь. На его лице — что-то, отдалённо напоминающее любопытство — Кавех силится дать ему точное определение.

— Глянь-ка, безотцовщина нашёл себе компанию.

За спиной раздаются смешки. Кавеху не требуется поворачиваться, чтобы узнать, кто это: лишь один человек его так называет.

— Зато ты без своей свиты никуда. — Кавех вперивает удивлённый взгляд в младшего. — Боишься?

Кавех затылком чувствует, как закипает Генри. И цедит:

— Не нарывайся, сирота. — Кавех впервые слышит, как слово «сирота» используют в оскорбительном ключе. Впрочем, он не то чтобы удивлён — это Генри.

Кавех таки оборачивается, но всё, что видит — удаляющаяся фигура и несколько приспешников Генри.

Обменивается взглядами с Харавататом — уголки его губ приподняты в намёке на улыбку. Когда тот кивает на стул рядом с собой, Кавех, приняв это за приглашение, садится рядом.

— Кавех, — кусая губы, тихо представляется.

— Аль-Хайтам. — Кавех в ответ пожимает протянутую руку.

Иногда двум незнакомым людям достаточно мелочи, чтобы почувствовать друг к другу симпатию.

Так начинается их — аль-Хайтама и Кавеха — дружба.

Кавех отводит аль-Хайтама в сад Разан на его день рождения спустя год их знакомства. Юные и безрассудные, они пробираются в него под покровом ночи: Кавех тянет аль-Хайтама за собой, тот не сопротивляется. Оба не задумываются о том, что их могут поймать — Кавеха некому искать. Аль-Хайтама тоже.

Они наблюдают за звёздами, — сидят на ступеньках, голова Кавеха покоится на плече аль-Хайтама, — когда Кавех решается заговорить:

— Давай это будет нашим местом? — предлагает смущённо.

Сжав ладонь Кавеха в своей, аль-Хайтам выводит на ней одно простое слово. «Да».

Отчего-то сердце Кавеха разлетается взрывом конфетти.

Третий — со дня их знакомства — день рождения аль-Хайтама они празднуют дома у Кавеха. Алкоголь — к вящему удивлению Кавеха — приносит именно аль-Хайтам; сам он пить не намеревался и никогда не пробовал.

— Ты теперь взрослый, Хараватат, — шутит Кавех, но бутылку из рук Хайтама покорно принимает. Сделав первый глоток, ощущает, как алкоголь ударяет в голову: он словно воспаряет в небесах.

— Держи. — Аль-Хайтам протягивает ему кусок сыра.

Из разговор плавно перетекает с одной темы на другую, пока не спотыкается на планах на будущее — через год выпускной Кавеха.

Сердце Кавеха останавливается.

— Мы сможем вместе участвовать в проекте, — говорит аль-Хайтам, откусывая сыр.

И бьётся вновь.

Кавех едва касается ноги аль-Хайтама под столом — совершенно случайно, не находит в себе сил — желания — отстраниться.

Растерянные и слегка опьянённые — алкоголем и(ли) друг другом — как бывает только в юности, — они переглядываются. На губах аль-Хайтама играет улыбка, и Кавеху кажется: он никогда не был счастливее, чем в это мгновение.

Очень некстати он вспоминает, что так и не отдал аль-Хайтаму подарок, и с тяжёлым вздохом — и сожалением — поднимается со своего места, едва второпях не уронив стул.

— Я быстро.

Из гостиной Кавех возвращается с увесистым прямоугольным свёртком.

— Можешь не заморачиваться с упаковкой, — нетерпеливо произносит Кавех, протягивая подарок. Внутри него всё трепещет.

Вопреки словам Кавеха аль-Хайтам аккуратно распаковывает подарок, постепенно разворачивая бирюзовую подарочную бумагу; перед ним — «Руническая письменность времён царя Дешрета». Первое издание.

Кавех из-под ресниц наблюдает за реакцией аль-Хайтама; ловит каждое движение, каждый вдох и выдох.

— Это…

Нахмурившись, Кавех спрашивает:

— Тебе не понравилось? — Тревога клокочет в груди.

Аль-Хайтам смеётся — низко и тихо, чем приводит его в недоумение.

— Разве мне могло не понравиться, старший? — Он переводит взгляд на застывшего Кавеха. Встаёт с места и обнимает его, предварительно положив книгу на стул.

— С днём рождения, Хараватат.

Идёт конец января, когда аль-Хайтам находит Кавеха — потерянного и разбитого — в таверне Ламбарда.

Кавех делает то, что выходит у него лучше всего — по крайней мере ему хочется так верить: притворяется — улыбается, — пока аль-Хайтам не задаёт ему вопрос.

— Как успехи с воплощением твоих идеалов?

Маска улыбки даёт трещину и разваливается на куски, выпуская наружу свидетельство бесконечного хаоса, творящегося в душе.

«Ты был прав».

Слова костью застревают в горле.

Но аль-Хайтам понимает его — как всегда тогда, раньше; Кавеху ничего не остаётся, кроме как выложить карты на стол: сбивчиво и сумбурно он рассказывает о долге, о том, что потерял дом родителей

(но не говорит: свой дом — тебя — я потерял ещё раньше),

и остался на улице без гроша в кармане.

— Ты можешь остановиться у меня, — предлагает аль-Хайтам.

«Ты уверен? — висит в воздухе. — Я тебе никто».

(А ты по-прежнему для меня всё.)

Аль-Хайтам, уловив его колебания, добавляет:

— Будешь платить аренду, как и положено.

Кавех смотрит на аль-Хайтама и вспоминает, как будучи маленьким бегал с ножницами — «Ты кого-нибудь поранишь», предупреждала мама, — и думает: вот они, острые углы и последствия. Он лично обрезал тонкую нить, соединяющую их.

Наступает февраль — во всей своей неизбежности.

Кавеху требуется полгода, чтобы разобрать коробки — постепенно; он осторожно наблюдает за каждым жестом аль-Хайтама, ожидая, что его прогонят

(он знает: заслуженно.)

С замиранием сердца достаёт фотографии, покоящиеся на самом дне чемодана, — напоминание о счастье, что давно ушло. В глазах Кавеха собираются тучи, горем выливающиеся наружу, словно летним дождём.

Потеряв счёт времени, Кавех сидит за новым проектом, когда чувствует, как голову пронзает резкая боль, а глаза застилает пеленой: будто он смотрит в окно с треснувшим стеклом.

Застонав, Кавех зажмуривается. Принимается массировать виски, надеясь облегчить нарастающее давление — бесполезно.

— Архонты, — бормочет под нос.

Звук приближающихся шагов набатом бьёт в голове. Дверь отворяется с громким скрипом — Кавеху хочется скулить.

— Всё хорошо?

Впервые голос аль-Хайтама вызывает в нём желание сбежать. Физически.

Кавех мотает головой. Одно слово:

— Голова.

Аль-Хайтам уходит, — Кавех не удивлён — хотя и немного разочарован, — но спустя пару минут возвращается со стаканом воды.

— Пей. — Кавех окидывает его непонимающим взглядом, когда тот протягивает ему таблетку. Изображение перед ним по-прежнему мутное.

Без лишних разговоров — всё равно хуже не будет, — даже если там яд — из рук аль-Хайтама он бы принял всё — послушно глотает, запивая водой. Притягивает стакан назад.

— Какая противная. — Кавех кривится: горько.

Аль-Хайтам массирует переносицу.

— Пожалуйста, иди спать, — понижая голос, советует он.

Кавех не решается спорить — ощущение, будто в его голове стальная кочерга не норовит отступать.

— Ладно.

— Доберёшься до кровати?

В другой ситуации Кавех бы отказался — он уже причинил достаточно неудобств аль-Хайтаму. За всю жизнь он не расплатится за его доброту — пусть и ни за что не признает вслух, насколько благодарен. Нет.

— Не знаю.

Аль-Хайтам предусмотрительно ставит стакан на дальний край стола — подальше от чертежей, — и медленно помогает Кавеху встать; до комнаты они добираются черепашьими шагами. Аль-Хайтам, подхватив Кавеха за локоть, — доводит его до самой кровати. Свет включенной им лампы отдаёт резью в глазах. Кавех стонет, пытаясь разместиться поудобнее.

— Сейчас выключу, только ложись.

Таблетка начинает действовать: Кавех проваливается в царство снов.

Утро начинается с головной боли — терпимой, но; — поднявшись с постели, Кавех избавляется от заколок, оставшихся со вчерашнего дня. Выдыхает: ему становится лучше. До тех пор, пока он не вспоминает о недоделанном эскизе.

С выражением великой скорби на лице Кавех утыкается в подушку.

Заказчицы — приятная пожилая пара; Кавех каждый раз с улыбкой наблюдает за тем, как они спорят — с любовью спорят — касательно ремонта и будущей обстановки дома, с улыбкой и искрой в глазах, которая заполняет пространство вокруг.

Роскошь — состариться вместе. Кавеху она недоступна; он (почти) смирился с тем, что закончит свою жизнь в одиночестве.

— Она вечно ворчит, — шутливо жалуется Агнесс, сжимая руку Глории.

— Это ты ворчишь, что я якобы ворчу.

Забавное зрелище.

Так и не позавтракав, — сроки сдачи поджимают, — Кавех направляется в кабинет, чтобы продолжить работу; смотрит на рабочее место, пытаясь понять, что изменилось со вчерашнего дня.

Спустя пару минут до него доходит. Аль-Хайтам предусмотрительно убрал стакан. Чертежи по-прежнему лежат на столе, в беспорядке.

Кавех моргает и принимается за дело.

Часы — минута за минутой — работы проходят впустую — он перечёркивает один чертёж за другим, начинает по-новой и так по кругу. Линия за линией. Чёрточка за чёрточкой. Кавех запускает пятерню в волосы и ложится лицом на стол.

Стопка смятых листов валяется на полу.

У Кавеха мало страхов, один из них — обратиться в ничто.

(Возможно, он уже. Возможно, так и должно быть.)

Кавех понятия не имеет, сколько времени он провёл за работой, когда в дверь стучатся. Не получив отклика, аль-Хайтам — кто же это можнт быть ещё — заходит внутрь.

— Если ты решил себя угробить, чтобы не платить аренду, я вынужден тебя огорчить.

Не поднимая головы:

— Наслаждаешься моими мучениями?

— А если нет? Не веришь в мои намерения?

Издёвка.

— Уходи.

Стоит входной двери закрыться, Кавех зажмуривается.

— Мне не нужна твоя помощь, Хайтам.

— Посмотри на себя. — Кавех впервые слышит, как аль-Хайтам повышает на него голос. Он не из тех, кто кричит — никогда. — Так не может продолжаться.

— Ты прав, наша дружба не может продолжаться.

Кавех поднимается с места, не уверенный, стоит ли последовать за аль-Хайтамом. Вместо этого он прислоняется к той самой — неправильной — стороне двери.

Головная боль возвращается к нему с новой силой.

Не предупредив аль-Хайтама, Кавех уезжает в пустыню. Так будет лучше — для них двоих; он жадно хватается за возможность привести мысли в порядок.

(Безнадёжную. Как и он сам.)

Когда аль-Хайтам спрашивает — ирония: обычно вопросы задавал — прошедшее время — Кавех, а он — отвечал: — «Где ты был, когда весь Сумеру нуждался в тебе?», — Кавех подавляет порыв уточнить: «А ты? Ты нуждался во мне? Хоть немного». Трусливо играет в высокомерие.

«Твои друзья не расскажут? Передай им: пусть не болтают об этом».

Ему не стыдно, нет. Просто Кавех знает: он опозорит аль-Хайтама, рано или поздно. Аль-Хайтам — без пяти минут Великий Мудрец (навсегда, несмотря на то, что отклонил эту должность); человек, который спас Сумеру, и всегда им будет. Не его уровень.

Аль-Хайтам — Селестия, к которой Кавех никогда не вознесётся.

— Тебе пора вырасти. — Слова аль-Хайтама лавиной накрывают Кавеха.

Он заглушает нарастающую в груди панику — так и не научился быть взрослым — стуком молотка, до тех пор пока в ушах не начнёт звенеть, а в голове не останется ни единой мысли.

С другой стороны стены раздаётся: «Хватит»; Кавех выстукивает: «Наушники».

«Нет».

Шум прекращается, и Кавех замирает в удивлении.

— Если ты не спишь, не значит, что сон не нужен другим. — Зевая, аль-Хайтам опирается на дверной косяк. Растрёпанный и сонный.

— Воспользуйся своим шумоподавлением, — Кавех взмахивает свободной рукой. Игнорирует боль во всём теле от долгой работы.

— Это мой дом.

— Правда?

Аль-Хайтам поправляет мешающуюся чёлку; и, не намереваясь продолжать разговор, кидает, прежде чем уйти:

— Не забудь об аренде за этот месяц.

Кавех борется с желанием кинуть молоток в стену. Он не уснёт этой ночью — переключится на очередной заказ, убегая от реальности.

— У меня ничего нет. — Кавех садится на скамью, отводя взгляд от могильной плиты.

— У тебя есть я, — твёрдо заявляет аль-Хайтам, сжимая его руку с своей.

И почему-то Кавех ему верит.

Кавех надавливает на веки пальцами; когда-то данные ими обещания обратились в пыль.

(пожалуй, как и они сами — лишь часть чердачной пыли.)

Кавех сколько угодно может жаловаться на выбор мебели аль-Хайтамом, его скептицизм к искусству — а вкус у него есть. Кавех знает это как никто другой, — пытаясь урвать осколок его внимания, но мечтать о прощении — проворачивать нож в животе, вскрывая старые раны.

Кавех всегда был мечтателем. Пусть его надежды и рассыпались как карточный домик — необратимо и безвозвратно. Вся жизнь Кавеха — необратимость со знаком минус.

Он только заканчивает проект по строительству библиотеки, затянувшийся на семь месяцев, когда ему на голову сваливается заказ — поместье для состоятельного чиновника из Лиюэ.

Кавех тратит каждую секунду, пытаясь выжать из себя хоть каплю вдохновения, но результат один — выжженная пустошь; единственное, что его держит, — деньги. Их хватит на то, чтобы покрыть долг Дори и наконец-то съехать от аль-Хайтама.

— Ты которую ночь подряд не спишь.

Кавех смотрит на аль-Хайтама в дверях невидящим взглядом; всё плывёт перед глазами.

— Что?

— Ты мешаешь мне спать.

Кавех тяжеловздыхает.

— Просто… оставь меня в покое. Я не буду тебе мешать.

Аль-Хайтам открывает рот, чтобы что-то сказать — Кавех уже готовится спорить, — но, так и не проронив ни слова, разворачивается и уходит.

Работая, Кавех теряет счёт времени. Спустя — примерно — два дня аль-Хайтам повторно заглядывает к нему.

— Я думал, что просил тебя не трогать меня. — Не отрываясь от работы.

Кавеху кажется, что молоток стал продолжением его руки.

— Что с твоими руками?

Он промаргивается. Только сейчас, оторвавшись от модели, Кавех замечает: на двух пальцах не хватает ногтей, а на правой руке до крови содрана кожа. Видимо, поранился, когда забивал гвозди.

После недолгих раздумий он оборачивается.

— Всё превосходно, просто интересный проект. Ну знаешь. Бывает.

Аль-Хайтам не убеждён.

— Кавех, — в его голосе слышится надрыв — как если было ему было больно, — и Кавех застывает. — Я тебя знаю. И я знаю, как ты выглядишь, когда занимаешься тем, что тебе нравится. Ты горишь, а не угасаешь. Не скармливай мне ложь вроде «Я просто устал».

На несколько секунд между ними повисает мёртвая тишина.

— Мора. — Кавех через силу поясняет: каждое слово душит его. — Ты сможешь избавиться от меня, и я съеду. Разве ты не хотел этого? Каждый будет свободен.

Аль-Хайтам дёргается как от пощёчины; Кавех видел это выражение лица однажды — тогда, четыре года назад.

— Так ты себя чувствуешь здесь? Как в тюрьме.

— Дело не в том, как я чусе… себя чувствую. Хватит, Хайтам.

— А в чём, Кавех? — аль-Хайтам, кажется, искренне не понимает, о чём он говорит; и Кавех ощущает, словно ходит по битому стеклу.

— Я не могу, — не хочу, — вечно зависеть от тебя. Мне нечем отплатить тебе.

— Кто тебе сказал, что ты должен платить?

Вопрос ставит Кавеха в тупик: растерянный, он замолкает.

— Мне не нужно ничего взамен. — Аль-Хайтам колеблется. — Просто… дай мне ответ. Я не прошу о большем.

— Я не могу спать, — признаётся Кавех. — У меня ужасно болит голова, но я не могу уснуть. Всё… не так.

— Как давно? — Бирюзовые глаза словно сканируют его, в них сверкает нечто незнакомое. На миг он возвращается в студенчество, когда всё было просто — их — его — было достаточно. Кавех и Хайтам, Хайтам и Кавех.

— Около недели. — Кавех прикусывает внутреннюю сторону щеки. — Мне нужна помощь, — его голос надламывается

(как и что-то давно внутри него).

— Позволь мне. — Аль-Хайтам произносит это, забирая молоток из рук Кавеха.

Кавех впервые в жизни не противится. Ни когда аль-Хайтам обрабатывает его раны, ни когда помогает дойти до ванной, чтобы Кавех мог помыться; ни когда аль-Хайтам моет ему голову и сушит волосы.

Аль-Хайтам ненадолго выходит из комнаты, чтобы вернуться со стаканом воды и розовой капсулой в руках.

— Это поможет тебе уснуть.

Кавех вопросительно поднимает брови, ожидая дальнейших пояснений.

— Ни дня без вопросов. — Аль-Хайтам хмыкает. — Когда меня повысили, я долго не мог спать и принимал эти таблетки. Должно помочь с головной болью и бессонницей.

Кавех вспоминает, как работал все эти ночи, мешая аль-Хайтаму — они не раз препирались по этому поводу, — и стыд овладевает им.

— Пей, — аль-Хайтам, будто уловив смену настроения Кавеха, протягивает ему капсулу.

Кавех послушно глотает, запивая водой.

— Почему? — шмыгая носом и мелко дрожа, Кавех заворачивается в одеяло как в кокон.

Почему ты мне помогаешь? — меж строк.

— Потому что это ты. Разве этого мало?

Кавех смеётся: «Я спрашиваю, ты отвечаешь, помнишь?». Аль-Хайтам заправляет чёлку ему за ухо, и Кавех льнёт к его руке, словно голодал годами. Его кожа сухая, с мозолями на пальцах, — издержки работы, — но Кавеху не до этого.

— Я не заслуживаю тебя.

— Прости, но я — именно тот, кого ты заслуживаешь.

Впервые за долгое время ему тепло.

— Спи, Кавех.

Кавех прижимается к аль-Хайтаму, расположившемуся рядом, и тот обнимает его в ответ.

И Кавех дышит. Дышит, будто задерживал дыхание долгие годы.

Убаюканный их близостью, он засыпает. Уже сквозь полусон чувствует, как аль-Хайтам выводит на его ладони одного слово. Пять простых букв.

«Люблю».

Так начинается их февраль.