С шумным вздохом Кавех падает на софу, утыкаясь носом в декоративные подушки; он как никогда рад, что уговорил — заставил — аль-Хайтама их приобрести.
Последние клиенты будто копии друг друга: злые, недовольные и хамоватые. Аль-Хайтам говорит, что Кавех может отказаться от заказов; Кавех стабильно отказывается от его предложения — дело принципа. Его не устроит промежуточный результат: либо идеально, либо никак — третьего не дано. Кавех сбился со счёту, сколько раз он вносил правки и переделывал по-новой.
Он продолжает неподвижно лежать, когда чувствует, как чужая рука прочёсывает в его волосы – аль-Хайтам мягко заправляет чёлку Кавеха за уши. Фыркнув, Кавех поворачивает голову в его сторону.
Аль-Хайтам выгибает бровь, его рука опускается ниже, оглаживая спину Кавеха и тем самым посылая мурашки по его телу.
— Да-да, я могу бросить проект, — подражая голосу аль-Хайтама, произносит Кавех.
Аль-Хайтам пропускает колкость мимо ушей.
— Твои родители прислали письмо.
Кавех моргает. Игнорирует вспышку боли где-то под рёбрами; чувство кажется чересчур знакомым, даже родным. Смутная мысль крутится в голове, ускользая и оседая на языке, но так и не срывается с него.
Кавех списывает это на усталость.
— Что они пишут?
— Я не вскрывал. Держи. — Пожав плечами, аль-Хайтам тянется за конвертом, который всё время лежал на столе, и протягивает Кавеху.
Слово «Нельзя» стрелой пронзает его, Кавеха, сознание.
— Почему бы тебе не прочитать его? Я устал. — Маскируя нарастающее внутри напряжение — явно не от работы, — Кавех принимает жалостливый вид.
Аль-Хайтам вздыхает — «Ну что с тобой поделаешь». Кавех ему благодарен.
— «Дорогой…
Стоит ему начать зачитывать письмо — Кавех ощущает, как медленно уплывает, будто окунаясь в воду, через её толщу до него доносятся лишь отголоски, сливающиеся в белый шум.
«Что-то не так», — последнее, о чём думает Кавех, прежде чем погрузиться в сон.
Наутро из памяти выветривается почти весь прошлый день — Кавех знает, что забыл нечто важное. Фантомное ощущение, свинцом наливающееся в теле, парализует его.
Кавех обнаруживает себя за обеденным столом, рядом с аль-Хайтамом, спокойно доедающим пасту. К своей еде он не притрагивается.
Одно простое слово, не дающее Кавеху покоя — письмо. Он не знает, почему оно проигрывается на повторе — словно заевшая пластинка, — мешая пробиться другим мыслям.
— Что было в письме? — непроизвольно вырывается у Кавеха. Его взгляд блуждает по кухне, украдкой касается открытого окна и останавливается на аль-Хайтаме.
Тот ровно — подозрительно ровно — произносит:
— Твой отец обещал заглянуть в гости через неделю. У Фаранак слишком много работы, она, вероятно, не приедет.
Кавех пытается вникнуть в сказанное аль-Хайтамом. Отец обещал. Отец.
Отец умер.
Осознание лавиной обрушивается на Кавеха, накрывая с головой.
Одно предложение — два слова — бьёт Кавеха наотмашь, но он знает — это правда. Уродливая правда, окрашенная в сожаление и вину.
— Как мы начали встречаться? — интересуется Кавех, подавляя тошноту — в спешке ловит мысль за хвост.
— Мы и не начали, — отодвинув тарелку, легко констатирует аль-Хайтам.
Кавех открывает рот, словно выброшенная на берег рыба, но слова так и не срываются с его губ.
— Что ты помнишь? — спрашивает не-аль-Хайтам.
Кавех недоумённо хмурится, воскрешая в памяти все недавние события.
— Думай.
Вдох-выдох. Проект. Реликвия, найденная и украденная кем-то из команды. Ощущение полёта в бескрайнее ничто.
— Мне не следовало оставаться дольше положенного, да? — заранее зная ответ, спрашивает Кавех. Он должен был уехать раньше, но решил задержаться — убедиться, что всё пройдёт гладко.
Не-аль-Хайтам отрицательно качает головой.
— Почему я здесь? Я умер? — Кавех осматривает окружающую остановку. Он не знает, что ищет; тишина оглушительно давит на уши.
Ответ не-аль-Хайтама всё тот же:
— Думай.
Это не реально, напоминает себе Кавех. Что-то иначе, не может не быть иначе.
Переводит взгляд с места на место, прежде чем останавливается на стопке книг — на крае кухонного стола; ни автора ничего, абсолютно пустые обложки.
Кавех не помнит, как они здесь оказались. Это что-то значит. Должно значить. Он резко понимается с места, подходя к книгам.
Открывает верхнюю на первой странице; одно слово тысячу раз— «ты». Кавех пролистывает её, но ничего не меняется. Вторая книга — «медленно», третья — «умираешь». Кавех отбрасывает книги одну за одной — в реальности он бы ни за что так не сделал. Четвёртая, последняя — «во сне».
Выдохнув, Кавех рассматривает не-аль-Хайтама. Никаких примечательных отличий.
— Кто ты? — Мысли в голове Кавеха мечутся в разные стороны — подобно загнанному зверю.
— Ты сам знаешь.
— Ты моё подсознание? — скорее спрашивает, чем утверждает Кавех.
Кивок.
— И почему в такой форме? — Кавех наконец задаёт интересующий его вопрос. И ответ — на удивление — прямой, раздражающий — как раз в стиле аль-Хайтама:
— Ты всегда считал Хайтама своей лучшей частью.
Кавех склоняет голову набок так резко, что щёлкают челюсти — всегда не любил называть вещи своими именами.
Он легко может высчитать вероятность, но с аль-Хайтамом это не работает — никогда не. Аль-Хайтам — самое невероятное, что случилось с Кавехом. Сколько бы он ни старался, сколько бы ни считал — результат неизменен: аль-Хайтам — константа.
— Ты сам знаешь ответ, но упорно отвергаешь его, — ровным тоном сообщает не-аль-Хайтам.
— Мне не нужно твоё мнение, — огрызается Кавех.
Докатился, думает он, спорит с самим собой как с аль-Хайтамом. Тот бы нашёл над чем посмеяться.
— Как мне отсюда выбраться? — Кавех поворачивается и обнаруживает, что больше не стоит посреди кухни.
— Что за…
Родительский дом — словосочетание отдаёт горечью в горле, Кавех перекатывает его на языке, до тех пока слова не потеряют какой-либо смысл.
Дом с пылью на всех поверхностях, вещами, сложенными слегка неопрятно; тот Кавех — маленький Кавех — правда пытался сделать всё идеально.
(И снова провал.)
На столе ваза с увядшими розами, тронь — и вот-вот рассыплются. Кавех грустно усмехается: он точно так же засушил свои юношеские мечты. Не удивляется, когда видит перед собой мать — пустой взгляд, трясущиеся руки. И тот самый маленький Кавех, который из-за угла, наблюдает за ней.
Развернувшись к входной двери, он безуспешно дёргает входную ручку — заперто. Взглядом ищет место, где мог бы лежать ключ, но натыкается на пустоту. Кавех обходит всю комнату и пытается открыть окна, дёргает за все дверные руки — безрезультатно: дом превратился в клетку.
(Возможно, это случилось гораздо раньше, мелькает на периферии сознания.)
— Должен быть способ выбраться отсюда. — Голос предательски срывается на последних нотах — всё равно никто не услышит, Кавеху не привыкать.
Он стучит по двери едва ли в полсил, напоминая себе дышать: вдох-выдох-выход.
Кавех знает — иррационально знает, — что кошмар ещё не окончен.
(Может, потому что он считает всю свою жизнь сущим кошмаром. Ещё до того как в Сумеру вернулись сны, кошмары пробрались в его голову и стали отражением в зеркале.)
Кадры сменяются — Кавех растёт, а мать… морщинки становятся заметнее, но пустой взгляд по-прежнему с ней.
Кавех будто стоит посреди чащи и кричит — кричит так, что разрывается сердце, а лёгкие горят, — слова отлетают от стен, эхом отзываясь в пустом доме. Он невидим. И так до тех пор, пока заросли не опутывают Кавеха; чаща становится непроходимой. Это чувство не притупляется с годами — Кавех всё ещё учится терпеть.
(И каждый раз проваливается.)
— Выпустите меня, — Кавех продолжает стучать в дверь — стучит, пока не заболят руки.
Сползая вниз по двери, он замечает, что всё замерло — он один.
— Наконец-то, — шепчет на выдохе, прикрывая глаза, погружаясь к темноту.
Усталость — мягкая, словно тёплый плед — окутывает его. Кавех не знает, сколько времени он так проводит, прежде чем знакомый голос вырывает его оттуда.
— Кавех.
Он с трудом открывает глаза и осоловело моргает; перед ним — Нахида.
— Это часть моего сна?
Нахида мягко улыбается.
Среди всего она кажется само близкой к реальности.
— Как посмотреть. — Кавех всматривается в Архонтессу, пытаясь уловить эхо сна. Не сдержавшись, зевает: усталость пробирает до костей.
— Нельзя засыпать, иначе провалишься в глубокий сон. Если уснёшь тут — умрёшь.
— И как у-уйти, — зевок, — отсюда?
— Единственный путь в реальность — проснуться. Будут и другие сны. Не доверяй всему, что видишь и слышишь.
Кавеху требуется несколько секунд на осмысление.
— Я не хочу. — Он отрицательно качает головой.
Не хочу видеть, что могло бы быть. Не хочу никуда идти. Не хочу, чтобы было больно.
— И как я пойму, что это не очередной сон? Сон во сне. — Звучит резче, чем Кавех планировал. Ему (почти) жаль.
— Сны иррациональны, их можно контролировать.
Кавех трёт глаза, когда замечает песчинки, сыпящиеся с него.
— Твоё время ограничено, — констатирует Нахида. Нехотя Кавех кивает — знает, что пожалеет об этом.
Он жалеет об этом ровно в ту же секунду; не сон — воспоминание: он — прежний он — стоит рядом с аль-Хайтамом, злой и взъерошенный. В этот тот день Кавех лишился всего.
— Я передумал, — тараторит, зная, что последует дальше.
Нахида всё ещё рядом, Кавех натыкается на её проницательный взгляд. Ей не нужны слова, чтобы понимать его — и Кавех благодарен ей за это.
— Как великодушно с твоей стороны поделиться своей мудростью с простыми смертными, — шипит змеёй он. Руки (беспомощно) сжаты в кулаки. — Только ты забыл, что никому это не нужно. Я жалею, что стал твоим другом.
Сердце Кавеха разбивается о пол во второй раз.
«Больше всего я жалею, что отпустил тебя. Дружба с тобой стоила каждой потраченной секунды», — думает Кавех. Сожаление, словно кислота, разъедает его изнутри.
— Порой быть человеком невыносимо больно, — говорит Нахида. — Но у тебя получается.
Нет, не получается, хочет сказать Кавех — кожа обтягивает рёбра, а вылезти из неё он не может. Может, плохо пытается. Может, не достоин.
У него нет ответов, и Кавех сомневается, что когда-либо их получит.
Не сдержавшись, он снова трёт глаза.
— Мне одну бутылку красного полусладкого.
Ещё одно воспоминание. Кавех без труда понимает, о чём оно; зажмуривается на пару секунд.
У него вылетает горький — точно такой же как вино, что он сейчас пьёт — такое не забывается — смешок.
Когда рядом появляется аль-Хайтам, в груди разливается знакомое тепло — Кавех скучал. До сих пор скучает.
Нет нужды прислушиваться — он до мелочей помнит тот разговор с аль-Хайтамом. Увидеть его со стороны — всё равно что встретиться с призраком.
— Иногда призраки — не более, чем горе, злость, вина. — Нахида улыбается ему — и в её улыбке Кавех читает нечто родное.
— Жизнь несправедлива, — аль-Хайтам бесстрастно озвучивает факт, и Кавех впервые не чувствует злость, растекающуюся по телу. Вместо этого он допивает вино в один глоток.
Справедливо ли заявление аль-Хайтама? Пожалуй. Но, не значит ли это, что справедливость таки есть?
Хмыкнув, Кавех качает головой. Он слишком пьян, чтобы спорить.
Этот вечер Кавех закончит дома — дома у аль-Хайтама. Проснётся с ужасным похмельем, рядом на тумбочке — записка и стакан воды с таблеткой.
Его будет ужасно тошнить, но он почувствует: оцепенение растворяется — как растворяется таблетка в воде.
(И всё же он по-прежнему одинок.)
Картинка замирает — сердце Кавеха тоже, тогда и сейчас, — стоит тогда аль-Хайтаму оказаться ближе к Кавеху из воспоминания — он тянется оплатить счёт, пока тот молча — с восхищением — наблюдает за ним.
Аль-Хайтам — самый невыносимый человек из всех возможных, но пара мгновений рядом с ним стоят всего на свете. Кавех готов остаться в этом моменте навсегда.
— Аль-Хайтам много для тебя значит. — Нахида собирается сказать, что-то ещё, — Кавех видит, — но останавливает себя.
— Он спас мне жизнь. — Он пожимает плечами, стряхивая чувства.
— Тебе пора возвращаться, — напоминает Нахида.
Возвращаться к нему, — читает Кавех.
Он поджимает губы.
— Сны бывают обманчивы. Тебе всё ещё нужно проснуться.
Кавех открывает рот, чтобы ответить, когда картинка перед ним — подобно стеклу — разлетается на осколки.
Отвернувшись и закрыв уши руками, он зажмуривается. Спустя пару минут Кавех, отмерев, рассматривает окружающую обстановку. Старый дом, хотя он и выглядит живее — прямо как в детстве, до того, как жизнь Кавеха раскололась на «до» и «после». Треск стекла ещё стоит в ушах, и Кавех сжимает челюсти. Оглядывается — образ Нахиды исчез: он один в гостиной; дёргается, когда из-за спины раздаётся:
— Кавех.
Этот голос…
— Мама? — Кавех резко выдыхает. Она старше, чем он помнит: пара седых прядей, паутинка морщин возле глаз — от улыбки.
— Мы тебя ждали, — в её голосе — нежность — незнакомая нежность.
— Мы? — Кавех хмурится, чувствуя, как по спине ползёт холодок. В комнату бесшумно заходит отец Кавеха и приобнимает жену.
— Да, Кавех. — В его идеальной улыбке есть что-то от звериного оскала — как у хищника.
— Я сплю, — озвучивает он. Грудь сдавливает чувство, которому Кавех силится дать название — слово вылетает из головы, обращаясь комом в горле.
— Да. — Словно приклеенная намертво, улыбка не сходит с лица не-матери. — Ты можешь здесь остаться. У тебя будет всё, что ты пожелаешь.
Не-отец продолжает за неё:
— Аль-Хайтам. Семья. Жизнь, о которой ты мечтаешь.
Слово наконец-то обретает форму в голове Кавеха.
Ужас.
Прежний он — прежний Кавех — принял бы этот дом, а дом принял бы Кавеха. Но. Это больше не его дом — то, что когда-то им было, могло быть, но так и не стало.
(Возможно, пора простить себя за всё, чем ты не стал. Возможно, пора простить себя.)
— Я не хочу.
Кавех отрицательно мотает головой, хотя часть его хочет согласиться; так будет лучше — легче — всем: и ему, и аль-Хайтаму. Он не будет занимать место, беспокоя его лишь одним своим существованием.
— Давай, — подталкивает его не-отец.
— Позволь ему самому решать. — Кавех с облегчением выдыхает, услышав знакомый голос. Ему иррационально легче — это всё ещё не аль-Хайтам, но он рядом. Иллюзия неодиночества. Кавех вперивает в него взгляд, несмотря на то, что помнит каждую черту; и вряд ли сможет когда-либо забыть. Не может не смотреть — со времён Академии.
— Тебя легко заменить. — Тон не-матери остаётся прежним.
Кавех не то чтобы с этим не согласен.
— Ты бы смог заменить аль-Хайтама? — его подсознание, похоже, не намерено сдаваться.
— Нет. — Кавех хочет добавить «Разве это не очевидно?», но знает, что это бессмысленно.
«Где я свернул не туда?» — думает Кавех: снова спорит сам с собой.
— Тогда почему ты думаешь, что тебя можно заменить?
Кавех не находится с ответом. Сонливость волной накатывает на него, унося в реальность, где нет места снам.
Кавех просыпается, жадно глотая воздух — словно он всё это время задерживал дыхание, сам того не замечая. В комнате темно, и Кавех промаргивается, давая глазам адаптироваться.
До Кавеха не сразу доходит: его держат за руку. Он ясно ощущает тепло чужой ладони, и так же ясно ощущает, как оно исчезает.
Дремавший — судя по следу подушки на щеке и помятому виду — аль-Хайтам вздрагивает. Кавех моргает: это и правда аль-Хайтам — в кресле. Около его кровати — глаза не обманывают Кавеха.
— С возвращением, — вполголоса, мягко говорит аль-Хайтам. Кавех мысленно задаётся вопросом, действительно ли он проснулся. Но рука аль-Хайтама, снова сжимающая — будто он вот-вот исчезнет — его руку настоящая. В этом Кавех уверен.
— Мне тебя не хватало. — Завтра Кавех пожалеет, что слова сами сорвались с его языка, но сейчас это не важно — важен только аль-Хайтам — до боли в сердце близкий и в то же время далёкий. Кавеху кажется: на миг он дотянулся до звёзд.
Аль-Хайтам открывает рот, когда Кавех его перебивает:
— Не уходи. Пожалуйста. — Позволяет себе минутную слабость, желая урвать мгновение рядом с аль-Хайтамом.
— Хорошо. — На губах аль-Хайтама — лёгкая, едва заметная улыбка.
Кавех молча отодвигается — знает, что тот его поймёт — освобождая место.
Аль-Хайтам не спорит, только ложится рядом, поворачиваясь на бок — лицом к лицу.
Аль-Хайтам не спорит, только ложится рядом, поворачиваясь на бок — лицом к лицу. Он засыпает первым; Кавех заправляет его чёлку, стараясь не разбудить. Теряет счёт времени, разглядывая аль-Хайтама. Но организм решает напомнить, что Кавех давно — день? Два? — не ел.
Аккуратно, как можно тише, Кавех выбирается из кровати и направляется на кухню, где — к вящему удивлению, — находит суп из украшений — он сам когда-то научил аль-Хайтама его готовить — сердце Кавеха сбивается с ритма — и пасту с сыром. В конце концов он останавливается на первом варианте.
Съев половину тарелки, Кавех понимает, что переоценил свои силы — голод: ещё немного и его стошнит. Морщась, он выкидывает остатки.
Прежде чем снова лечь спать — Кавех чувствует, как его снова клонит в сон, а тело становится ватным, — он решает помыться.
Спустя десять минут Кавех делает вывод, что это не самая лучшая затея. Слишком сонный, он чудом не падает на пороге ванной, на выходе — тоже. Он готов молиться всем богам, если это значит, что он не разбудит аль-Хайтама — так оно, к счастью, и выходит.
Прошмыгнув под одеяло, Кавех ложится ближе к аль-Хайтаму — минутная слабость
(о которой он никогда не пожалеет).
Уже в полудрёме Кавеху чудится, будто его целуют в макушку.
Кавех просыпается в одиночестве, обнимая подушку. Он гадает — не было ли присутствие аль-Хайтама частью очередного сновидения, игрой разума. Кавех, встав с кровати, хватает первые две попавшиеся книги, покоящиеся на полке. У него откровенно плохо получается вникнуть в суть написанного — возможно, потому что это книги аль-Хайтама, возможно, потому что он достаточно сонный — но одно совершенно точно: он не спит.
На кухне он находит аль-Хайтама — ничего удивительного, — спокойно попивающего кофе, за очередной книгой.
Кавех выбирает путь наименьшего сопротивления — молчание. Он может выполнить самые сложные расчёты, достичь небывалых высот на своём поприще, но.
(Он не переживёт тишину в ответ.)
Аль-Хайтам принимает правила игры — тишину: отделывается коротким:
— Доброе утро. — Возвращается к книге.
Кавеху кажется: кто-то вскрыл его грудную клетку. Ещё будучи студентом он вычитал — уже не помнит где, — что только в юности можно влюбиться мощно, остервенело. Чего он не нашёл но в одной книге, так это того как разлюбить.
(Кавеху требуется неделя — неделя избегания аль-Хайтама — неделя безуспешных попыток — на осознание: он не хочет.)
Аль-Хайтам не тревожит Кавеха. Кавех не тревожит аль-Хайтама — обходится без потерь.
Кроме разбитого сердца Кавеха.
(Можно ли разбить то, что давно разбито?)
Первым тишину нарушает аль-Хайтам — пару дней они почти не говорят, перебрасываются парой слов. Кавех мельком спрашивает, не надо ли аль-Хайтаму на работу; в ответ одно слово — отпуск.
— Я что-то сделал не так?
Кавех откладывает незаконченный скетч, поворачиваясь к аль-Хайтаму, опирающемуся на дверной косяк.
— С чего ты взял?
— Ты молчишь. Я… — Аль-Хайтам пытается подобрать нужные слова — необычное явление. — Я что-то сделал? Ты что-то видел во сне?
Словно рыба, выброшенная на берег, Кавех открывает рот, не зная, что сказать — соврать — аль-Хайтаму.
— Кавех, я знаю тебя. — Стыд жжётся в груди.
«Слишком хорошо знаешь», — думает Кавех, подавляя желание произнести это вслух.
— Что не так?
— Ты ничего не сделал. — Кавех пожимает плечами. Технически, даже не ложь — полуправда.
— Именно поэтому ты избегаешь меня?
Кавех теряется. Что сказать, если весь ответ может уместиться в одну короткую фразу?
Кавех решает поступить как обычно.
— Ты не можешь бегать от проблем. — Он предпринимает попытку уйти, когда аль-Хайтам мягко ловит его за руку — Кавех не находит в себе силы вырваться.
Кавех молчит: «Я знаю. Потому что от себя не убежишь».
(А жаль.)
— Попытаться всегда можно, — отвечает вместо этого.
— Поговори со мной.
Кавех колеблется, уловив в голосе аль-Хайтама беспомощность.
— Нет, всё было… хорошо, — впервые Кавех не врёт.
— Тогда в чём дело?
— В этом и дело, Хайтам. — Кавех прикусывает язык — он не обращался так к аль-Хайтаму со времён учёбы.
Аль-Хайтам не останавливает Кавеха, когда тот, вырвав руку, уходит.
Вопреки своим желаниям Кавех не напивается в тот вечер. Он бесцельно бродит по городу, пытаясь привести мысли в порядок. Выходит, откровенно говоря, паршиво.
Он возвращается, когда становится слишком холодно; мысли Кавеха проясняются, но эффект быстро сходит на нет, стоит ему попытаться — опять забыл ключи — зайти домой.
Кавех ощущает себя блудным попугаем — аль-Хайтам открывает ему дверь. Снова и снова — ещё одна константа. Кавех задаётся вопросом, чем он это заслужил.
— Тебе стало лучше? — всё, что спрашивает аль-Хайтам. Что-то внутри Кавеха идёт трещинами, разрушая его до основания.
— Нет.
Кивнув, аль-Хайтам пропускает его, запирая за ним дверь. Кавех застывает на пороге: дом ощущается иначе — может, дело в ночном пронизывающем свежестью воздухе; может, в близости аль-Хайтама.
— Мы, — неожиданно признаётся Кавех. Будь что будет, решает он. Аль-Хайтам бы узнал в любом случае: пьяный, он позволил бы себе поиграть с мыслью, каково быть с Хайтамом, не скрывая свои чувства, и (не)вольно выдал правду — нет смысла откладывать неизбежное. — Вместе.
— Ты не пьян, — сложив руки на груди, утверждает аль-Хайтам. Кавех, пожав плечами, качает головой. Смотрит в глаза вставшему напротив аль-Хайтаму. Приподнимает брови.
Думай.
Аль-Хайтам без труда сопоставляет факты — Кавех в нём не сомневался.
— В твоём сне мы…
Кавех заканчивает за него:
— Да.
Аль-Хайтам чувствует его, неизменно; со времён их юности и до этого момента.
Смотри, вот он я. Останови меня, пока не поздно.
Кавех протягивает ему своё сердце, не ожидая ничего взамен. Прикрывает глаза на пару мгновений, когда чувствует ладонь на своей щеке. Льнёт к чужому теплу — летит, как мотылёк летит на свет. Второй рукой аль-Хайтам оглаживает скулы Кавеха, прислоняясь своим лбом к его. Кавех мягко обхватывает его запястья, но не отстраняется. Тёплое чувство разливается в груди — Кавех жадно желает, чтобы оно — аль-Хайтам — они остались такими навсегда.
— Добро пожаловать домой, — шепчет аль-Хайтам и целует его.
Почти что аккуратно, будто боясь вспугнуть. Будто долго ждал этого.
Он легко — счастливо — усмехается, когда Кавех отвечает.
И Кавех знает, что он абсолютно счастлив.