Verloren

С того дня, как Одасаку умер, Дазай не проронил ни слезы.

Он кричал, рвал волосы, челюсть сводило, в горле стоял мешавший дышать ком, а глаза болели от хотевших вылиться слëз, но Дазай так и не смог заплакать. Он, казалось, сломался, не в силах выразить всю ту боль, что испытал, и потому она осталась внутри, мучительно убивая.

Дазаю казалось, что в тот день время остановилось. Застыло и больше не пошло. И всë вокруг стало ещё более блеклым, будто бы выцвело, но выцветал, на самом деле, он сам. Точнее, на его и без того почти затухшем, но державшемся на крепком плече Одасаку, месте души не осталось совсем ничего, когда крепкого плеча так резко не стало. Осаму начал седеть в свои восемнадцать.

Одасаку умер десятого января. Дазай ненавидел десятки, ненавидел зиму, ненавидел Мори, ненавидел себя, он ненавидел весь мир, но так устал, что эта ненависть и не казалась ненавистью. Усталость и не более. Осаму хотел отдохнуть.

Каждое когда-либо сказанное Одой слово крепко отпечаталось в памяти, всплывая в голове родным голосом в любой момент и заставляя морщиться от усилившейся больной тоски. Каждое его слово было невероятно значимым для Дазая. И поэтому, даже учитывая, что у него совсем не было на это сил, он прислушался к его словам и нашëл работу в агентстве.

Сотрудники относились к нему с настороженностью, Дазай это чувствовал и не винил их. Вероятно, он выглядит так, будто сбросится с первого встречного моста, и он бы правда так и сделал, но ему хотелось поверить словам человека, который знал его лучше всех, и найти красоту в хорошем, о которой он говорил.

Появившись в жизни Дазая, Одасаку незаметно для них обоих подарил ему смысл, заполнил пустоту на месте его сердца собой. Он ошибался, произнося последние слова. Правда, ни добро, ни зло не заполнили бы эту пустоту, они не имеют значения, но Одасаку был вне этого. И всë же, умерев, он вырвал сердце Осаму, и теперь там зияла чëрная дыра даже больше той, что была до его появления.

Быть честным, помогать людям и правда чуточку красивее, чем убивать в них всë живое, но Осаму не раз просил прощения, сидя у могилы Одасаку:

— Прости меня, прости, но даже с этой красотой без тебя жизнь невыносима.

Никто в агентстве не заговаривал с ним о чëм-то, не касающемся работы. Никто, кроме Йосано. Она, казалось, понимала его. Понимала? Ох, нет, это до смешного глупо, единственный понимающий его человек гниëт под землëй. И всë же, почему-то он согласился с ней выпить. Почему-то рассказал об Одасаку. Почему-то она поняла.

Йосано, оказывается, тоже прошла смерть близкого, но потом появился Рампо, словно ангел, он выслушал еë и поддержал. Она смогла выплакаться ему в плечо, и ей стало легче. Но Дазай всë ещё не мог проронить и слезы.

Со дня смерти Одасаку прошло два месяца. Время текло невероятно медленно и мучительно, но всё же не стояло на месте. Жить было пыткой, но Дазай лишь брал на себя больше работы, оставляя меньше времени на мысли, чувства и самого себя. Седина у корней стала очень заметной, и Йосано предлагала закрасить еë, но он лишь отмахивался, не придавая значения тому, как выглядит.

Его мучили кошмары, разные, но одинаковые в сути – Ода всегда уходил. Он закрывал глаза и исчезал, бросал его одного, убивал одиночеством.

Дазаю было невероятно больно это видеть, но он и без этого чрезвычайно мало спал – засыпать стало тяжелее, так ещё и просыпался он через пару часов без возможности снова уснуть. Он стал пичкаться седативными, но чтобы не ходить слишком сонным, вливал в себя больше и больше кофе и энергетиков, снижая эффективность лекарств. Сердце болело теперь по двум причинам, а под глазами залегли тëмные круги. Одасаку бы назвал его глупым, потрепал по волосам и лëг с ним вместе, обнимая, чтобы Дазаю было спокойнее, и он легче заснул.. Но Одасаку больше нет. Надо справляться самостоятельно, вот только ни желания, ни сил не было.

Видя его состояние, Йосано предлагала свою помощь, как врача, но Дазай всякий раз отказывался, и она, вздохнув, отставала, но когда он посреди задания упал в обморок от усталости, Акико всë же настояла на том, чтобы он пил все снотворные, успокоительные, витамины.. Всë, что она пропишет. она действительно волновалась, и Дазай это понимал. Он молча согласился.

***

Из зеркала на него смотрели так горячо любимые голубые глаза. Дазай всегда сравнивал их с морем, чистым, невероятно красивым и глубоким. Но сейчас они были стеклянные, будто кукольные, мëртвые. Одасаку лишь смотрел и молчал, а Осаму сполз по стене за спиной и нервно теребил низ рубашки. Внутренне он бился в истерике.

— О-Одасаку.. Одасаку, я знаю, что это не ты, пожалуйста, не мучай меня, — голос сорвался и звучал так, будто Осаму рыдал, но его глаза оставались сухими.

Одасаку в зеркале облокотился на такую же стену за его спиной, сложив руки на груди, и лишь смотрел своим мëртвым взглядом на сжавшегося и начинавшего дрожать Дазая сверху вниз.

Постояв так некоторое время, он оторвал руки от груди и начал складывать в смутно знакомые Осаму знаки. Ещё в мафии он выучил язык жестов, так, на всякий случай, — не знал, что ты тоже его знаешь, — пронеслось у него в голове, а потом он понял фразу, сложенную Одой. «Так ты мне не рад». Дазай, отвлëкшийся было на свои мысли, резко поднял голову, чтобы посмотреть на Сакуноске, но в зеркале увидел лишь себя.

Стало ещё больнее. Теперь Ода ушëл из-за него.

***

В Йокогаме отовсюду видно море. Дазай любил прогуливаться по набережной с Одасаку, они были там в любое время года, и всегда им было хорошо. С Одасаку тепло даже в лютый холод, хотя он, конечно, не повëл бы никуда Дазая в такую погоду, заботясь о здоровье.

После его смерти Осаму старался обходить набережную и не видеть море, которое так напоминало о нём. У Одасаку глаза цвета моря, Осаму много раз говорил ему это. Он их так любил.

Сегодня, спустя полгода после смерти Оды, у него было задание рядом с набережной, и он, уже закончив, возвращался в агентство, как взгляд невольно заметил волны. Сегодня шторм. Он застыл, стеклянными глазами глядя на них. Он не мог оторваться и, продолжая смотреть, подошëл ближе, так, что волны иногда добивали до его ног.

— Одасаку..? — его голос хрипел даже в шëпоте от огромного количества выкуриваемых в последнее время сигарет. Он понимал, что ему не ответят, но знакомая фраза, которую он видел в черновиках Одасаку, резко всплыла в его голове:

«Немое море просит, чтобы я себя в нëм немедленно утопил»

— Аах! — Осаму вздохнул как-то радостно и вдохновлëнно. Он, словно самый счастливый на свете человек, искренне улыбнулся и пошëл вглубь. Когда он зашëл уже по грудь, его кто-то заметил и окрикнул, но Дазай даже не обернулся.

Всë время, пока он шëл, пока не потерял сознание, в его голове лишь крутилась мысль, что вот-вот они с Одасаку встретятся. Он ждëт его. Обязательно ждëт и будет ему рад.

Тот человек, что заметил его с берега, вызвал спасателей, и они смогли его откачать. Когда Дазай очнулся и понял, что жив, он правда был готов заплакать.

***

Поздний вечер, холодает. Уже конец сентября, а волосы Дазая почти полностью седые. Весь день шëл дождь, но сейчас он прекратился, оставив после себя огромные лужи. Осаму глянул в ту, в которую случайно наступил, идя по какому-то парку домой, и увидел их с Одасаку, радостно гуляющих здесь год назад.

Привычно, галлюцинации сопровождали его теперь почти всегда. Хотелось упасть в эту лужу, закрыть глаза и больше их не открывать, видя только ту счастливую сцену из его жизни. Но Осаму лишь достал сигарету и закурил.

— Я думаю, что умру этой осенью, Одасаку. Я сделал достаточно? Ты мной гордишься? Я надеюсь, это так.. Я очень устал.

***

Дазай знал, что это: как ощущается, какие внешние признаки, какие внутренние, последствия.. Он не употреблял их сам, но видел множество людей под действием наркотиков. Он ненавидит боль, поэтому ему надо купить немалую дозу морфина, с которым будет легче умереть.

Когда наркотик был получен, едва вернувшись домой, Дазай глубоко вдохнул и ввëл его в вену на левой руке. Второй шприц, третий, седьмой.. Уже стало не по себе, но он не может отступить, верно? Не так давно он также закинулся флуоксетином (п.а. антидепрессант), который, смешавшись с морфином, усилит его обезболивающее действие и немного подавит тошноту и головокружение, вызываемые им. Антидепрессанты и наркотики, конечно, так просто не продают, но Дазаю не составило труда их достать.

Он поставил набираться ванну, а на бортик положил лезвие. На пол была брошена одежда, следом опустились размотанные бинты. Заботиться о чистоте и порядке больше нет смысла.

На лицо наплыла кривая улыбка, по телу уже разлились тепло и невероятный комфорт, ему стало невероятно легко, и он даже был бы не против пожить ещё денëчек, но зная, что это лишь действие морфина, он уже ни за что не откажется от своей затеи.

Приятные чувства сопровождались головокружением, едва заметным тремором и сонливостью, поэтому он поспешил выключить кран и залезть в почти горячую воду.

Осаму полулежал, греясь, и, слушая своë замедленное сердцебиение, понял, что засыпает. Хотелось так и оставить всë, уснув прямо здесь. Может быть, сегодня ему бы даже не снились кошмары. Может.. Но сейчас не время думать об этом. Он тянет руку к лезвию на бортике и встречается с морем в мëртвом взгляде.

— Я ждал тебя.. Ты всегда меня поддерживаешь, спасибо. Я иду к тебе, Одасаку, — Осаму шепчет, широко раскрыв глаза, тянет руку и касается ледяной щеки, нежно гладя большим пальцем, — я так тебя люблю.

Он будто застыл в прострации, утопая в любимом море, казалось, что до этого остановившееся время исчезло вовсе, и он опомнился лишь когда вода показалась холодной. Он снова включил кран с горячей водой и подождал, пока вся ванна опять нагреется, всë ещё продолжая смотреть Одасаку в глаза.

Он наконец взял лезвие, крепко сжав между пальцев, чтобы не уронить, если тремор усилится, и ещё раз взглянул в голубые глаза, что молча продолжали за ним наблюдать.

В них он уловил немой призыв к действию и, будто, поддержку, это немного взбодрило и придало сил, и он с силой коснулся железом изрытой шрамами кожи, решительно ведя медленную линию вверх по вене. Порез выходил глубоким, и кровь, ещё и разогнанная горячей ванной, лилась блекло-красным ручьëм. По руке расползалось мерзкое чувство, поднимающее где-то в глубине души приглушëнную панику, хотелось зажать порез, удержать рядом разъезжающуюся кожу. Голова закружилась сильнее, руки продолжало едва потряхивать, в конечностях чувствовалась слабость, а перед глазами периодически совсем темнело.

Дазай бы уже расслабился и прикрыл глаза, ожидая потери сознания, но линию нужно довести до конца, ина.. — мысли прервал его же собственный тяжëлый вдох, — иначе он может выжить. Он всегда, мать вашу, выживает.

Невероятно хотелось спать. Он с трудом сфокусировал взгляд на руке и повëл лезвие дальше. Когда до сгиба локтя оставалось уже совсем чуть-чуть, лезвие выскользнуло, потерявшись в мутной красноватой воде.

— И хуй с тобой, должно хватить, — хотел сказать он, но организм будто спал и молчал. Осаму хмыкнул.

Сил почти не осталось, и он расслабился, полуприкрыв глаза, так, чтобы видеть перед собой Одасаку.

— Хеей, — голос звучал только в голове, но Осаму знал, что его слышат, — Поцелуешь меня?

Ода садится на бортик, холодно глядя на него сверху вниз.

— С чего бы это? Ты не заслужил. — Голос не его, нет-нет, это точно не Одасаку, он не сказал бы Осаму.. Такого. И, тем более, тот призрак, что он часто видел, был немым. В голове промелькнуло, что это галлюцинации из-за потери крови. Ах, вот оно что. Надо просто.. Надо просто открыть глаза и увидеть Одасаку, он обязательно поцелует–

— Ты. Не. Заслужил. Ты не сделал ничего, чтобы я тобой гордился. Ты виноват в моей смерти. Поцелуй? — Ода смотрит на него, как на сумасшедшего. — У тебя совсем крыша поехала? Я тебя ненавижу.

Осаму начал биться в истерике. Он кричал что-то несвязное и бился ногами и руками об пол и бортики ванны, пытаясь, будто бы, закрыться то ли от Оды, то ли от самого себя, а глаза сами сощурились, готовые заплакать, но всë ещё оставались сухими. Он всë ещё был сломан и не мог вылить наружу свою боль.

Соседка Дазая снизу была знакомой Йосано, которую та попросила звонить, если сверху послышится что-то странное. И вот, сейчас, услышав сверху громкий, будто бы, топот и крики, она набрала еë. Акико в это время гуляла с Рампо, пребывая в прекрасном настроении, но, увидев номер звонившего, вмиг стала серьёзной и взяла трубку.

— ..Пиздец, ты только сама туда не ходи, там всякое может быть, я тут недалеко, скоро буду, — и сбросила. Скорая не доберëтся быстрее неë, а соседка не сможет помочь, может, разве что, в обморок упадëт.

— Рампо, прости, мне надо бежать!

— Что случилось?

— Дазай.

Ему хватило одного слова.

— Я с тобой.

Йосано кивнула, и они как можно быстрее направились к Дазаю.

Осаму понимал, что это лишь галлюцинации, но ничего не мог с собой сделать, паника и страх заполнили всë тело, а сердце, казалось, рвали на части невидимые когти. Но боль была явно не физическая, ведь сколько бы он не бил руками и ногами о ванну, ему не было больно, хотя там, наверное, давно куча синяков и ссадин.

Вдруг он почувствовал мягкое касание по щеке, и ему стало неожиданно спокойно. Он смог открыть глаза. Его щеки касалась призрачная рука Одасаку. Невероятно, правда? Осаму почувствовал, как перед глазами темнеет, и он не может этому противостоять.

Последнее, что он увидел и почувствовал – Одасаку оставил лëгкий поцелуй на его губах. А после Осаму погрузился в бесконечную тьму, где наконец не было ни мыслей, ни кошмаров.

***

Йосано открыла квартиру Дазая своими ключами – они были у неë на всякий случай, обычно она лишь заходила проверить, пьëт ли Осаму прописанные ей лекарства, или же просто дружески поболтать, но была готова и к таким экстренным ситуациям, как сейчас.

— Эй, Осаму, ты тут?

Ответом послужили лишь пугающая тишина и громко слышимое в ней ускоряющееся сердцебиение Йосано. Они с Рампо обошли всю квартиру и, не найдя ни единой души, остановились у двери в ванную.

— Стой пока здесь, хорошо? — Йосано рукой преградила Рампо путь и зашла в ванную.

Еë глазам предстал вид полностью седого Дазая в воде, смешанной с кровью и естественными выделениями. Его лицо было спокойным и, будто бы, счастливым, а от уголков закрытых глаз были видны дорожки недавних слëз. У ванной лежали одежда, бинты и одиннадцать пустых шприцев..

Через несколько секунд пребывания в ванной комнате, Йосано, покачиваясь, вышла оттуда бледная. Когда Рампо подхватил еë под плечо, еë стошнило.

— О-он уже.. Всë. Мы опоздали, — еë голос дрожал.

Она бы не проявила почти никакой реакции, увидев нечто подобное с кем-то другим, закалëнная опытом, но сейчас это был Осаму, за их недолгое знакомство успевший стать близким. Йосано успокаивала себя тем, что ему наконец стало лучше; там, с Одасаку, ему точно лучше.

Но она не могла справиться со своей болью.