— Будешь? — улыбчивый парнишка протягивает сигарету и участливо поглядывает на сидящего рядом. — Выглядишь отвратно.

Высокий худощавый юноша чуть вздрагивает от внезапного обращения в свой адрес, вопросительно поворачивает голову и брезгливо морщит нос, отказываясь от подсунутой наполовину пустой пачки самодельных папирос. Он потирает ноющую затекшую шею, устраивается на земляном отвесе удобнее, ерзая животом на расстеленном скользком брезенте, и продолжает тоскливо всматриваться в уже светлеющий горизонт.

С небольшого пригорка вьющимися змеями стекает сизый утренний туман, впитывается губительным холодом в едва теплеющие легкие и расползается по уставшему телу. Серебристое марево крадется, воронкой утягивает в свое покрывало всю небольшую поляну перед холмом и, как опасное дикое животное, осторожно подползает ближе, жадно проглатывая мокрую от ночной прохлады низкую всклокоченную траву.

Тусклое небо, еще не тронутое рассветными лучами, уже безнадежно затянуто плотными, словно льняное полотно, дождевыми тучами — они собираются густыми ватными сгустками, грозно надвигаются ниже и ниже, готовясь обрушиться хлесткими каплями с минуту на минуту. И кажется, если протянешь руку вверх, растопырив пальцы, то непременно вляпаешься в липкий грязноватый сироп грозовых облаков.

— Как думаешь, пальнут по нам сегодня? — не унимается черноволосый парнишка и, беззаботно затягиваясь крепким смоляным дымком, тоже плюхается на земляной вал окопа. — Вчера затишье было. Значит, сегодня будут рубить. Эх… — он безучастно оглядывает своего невольного собеседника и, замечая болтающийся у того на шее серебряный кружок медальона, кивает: — Под гимнастерку спрячь. Если кто из наших офицеров увидит, то палками побьют за отклонение от устава.

Молчаливый юноша машинально ойкает, моргает несколько раз, словно выныривая из глубины размышлений, спохватывается неловко и поспешно засовывает длинную тонкую цепочку поближе к телу — просовывает медальончик под гимнастерку, но потом, передумав, запускает под хлопковую майку. Прохлада выгравированного серебра заставляет кожу покрыться миллиардами пугливых мурашек, и юноша привычным движением трет грудину, наивно надеясь, что неприятные колючки внутри так исчезнут быстрее.

— Ты ведь нездешний, верно? — паренек выпускает колечко дыма и секундно любуется его рваными краешками, которые мгновенно растворяются в утреннем воздухе.— Из столицы? Или из ближайшей провинции? Я городских сразу вижу. Они все друг на дружку похожи: неулыбчивые, угрюмые какие-то и почти не разговаривают с остальными. Вот как и ты…

Болтливый неугомонный парнишка умолкает на пару минут и долго возится на распадающемся отвале неглубокого окопа, стараясь прилечь комфортнее. Он откидывает слипшиеся комья земли из-под ребер, которые сотнями острых иголок впиваются даже через затертую темно-зеленую гимнастерку, затем подкладывает перепачканные невесть откуда взявшейся сажей руки под подбородок и замирает, с вынужденным интересом разглядывая тихого юношу рядом с собой — на утреннем дозоре выставили только их вдвоем. Обычно на этом месте по утрам топчется человек пять караульных, но… Недавнее наступление северян неизменно переворачивает привычный мирок с ног на голову. С каждым новым пурпурным рассветом людей в этом богом забытом укреплении становится меньше, а свеженасыпанных холмиков с тонкими прутиками крестов — всё больше. У самого края поля, в редком осиновом пролеске, что чернеет мутным пятном по правую руку, этих безымянных могилок, упрятанных между тонкими стволами хилых деревьев, уже давно перевалило за сотню. Чей-то друг или брат. Школьный приятель или просто земляк. В короткие минутки свободного времени каждый из оставшихся в живых успевал добежать до этого пролеска, чтобы сесть на колени около одного из насыпанных холмиков, и немного помолчать о чем-то своем. Никто не вечен. Всем тут суждено умереть со дня на день.

Короткостриженный чернявый парнишка мотает головой, разгоняя свои мрачные мысли и, оторвав задумчивый взгляд от далекого горизонта, снова шарит глазами по своему напарнику. Он будто совсем не из этих краев. Не похож на всех остальных ребят, у которых, как под копирку, грубо рубленные черты лица — нос прямой, губы обязательно тонкие и плотно сжаты, а взгляд суровый и отстраненный. Нет, этот юноша совершенно на них не похож. Кожа у него слегка поцелованная солнцем, мягкая и нежная, аккуратный нос чуть вздернут вверх, а губы светло-розовые и по-девичьи полные. Обычно прищуренные раскосые глаза смотрят на всех с тихой печальной задумчивостью и несвойственной для молодости едва ли не монашеской мудростью. Иногда, особенно в те поздние вечера, когда усталые мальчишки-солдатики кружком садятся у тусклого костра и скрипуче затягивают дурацкие песенки, в них пробегают искорки былой ребячливости, но тут же потухают. На войне не место детству.

Когда этот юноша хмурится, на его покатом, чуть выпуклом лбу залегает еле заметная складка, а широкие брови сводятся к переносице и грозно опускаются. И вот тогда этот ангелоподобный юноша из наивного простачка за мгновение оборачивается каким-то грозным хищником, который готовится к смертельному прыжку. Из-за этой диковинной особенности его за глаза и прозвали хамелеоном.

Но, если уж начистоту, не только это послужило причиной. Виной всему светлые волосы, которые в этих краях встретишь нечасто. Это справедливо считается удивительной ошибкой генов и природной аномалией, а при внезапном появлении светловолосого человека в толпе людей все взгляды, как по команде, прочно приковываются к нему. Не чудо ли?

Светловолосому юноше на вид немногим больше, чем самому парнишке — восемнадцать, наверное, недавно стукнуло — иначе и на фронт не отправили бы. От правительства всего можно было ждать, но, нужно отдать должное, возрастного ценза эти бездушные псы все-таки придерживались до конца. Поначалу, конечно, старались не отправлять на северные границы сопливых малолеток, которые только вчера окончили школу, но потом от безнадежности и очевидного поражения начали штамповать слепыми приказами — «есть восемнадцать — держи повестку». Только эти забавные мальчишки, которым еще пожить надо успеть и с девчонками впервые поцеловаться, становились тупым пушечным мясом.

Безликими тысячами они пропадали на выжженных войной полях, бездумно шли впереди всех и ловили собой шальные пули. Эти невинные дети топтались на протянутых лесках бомб-ловушек, а потом захлебывались кровавой кашей из своих внутренностей. Мальчишки-новички смотрели на всех слегка наивно, до последнего веруя, что бессмысленная война закончится со дня на день, и они вернутся к своим семьям до конца недели.

Молчаливый юноша, что сейчас нервно оглаживает кончиками пальцев начищенное дуло автомата, был таким же — улыбался неловко и даже пару раз смеялся над чьей-нибудь шуткой, когда взвод сидел перед потухающими углями костра и, по обыкновению, травил неуместно пошловатые байки. А через день, в первом для него бою, он потерял школьного приятеля, вместе с которым его и распределили в эту местность. Точно такому же безусому мальчишке оторвало руку и часть лодыжки, когда он подстреленным зайцем неловко повалился на вспаханную землю незасеянного поля и попал на брошенную гранату. Ему бы доползти до своих и, задохнувшись, умереть на чьих-нибудь заботливо подставленных руках, но кто-то свыше решает иначе, и он истекает бурой тепловатой кровью, пачкая замызганную гимнастерку своего плачущего школьного друга. А потом… Его не стало.

— Ты своим вчера писал? — черноволосый паренек лениво почесывает щеку и искоса посматривает на человека рядом, замечая, как встрепенулись у того длинные ресницы. — Я вот решился все-таки. Ну, знаешь… Попрощался заранее. Кто знает, доживем ли мы сегодня до вечера. А так — хоть письмо у моих останется. Тебе есть кому писать?

— Есть, — наконец-то подает голос задумчивый юноша и его собеседник не сдерживает удивленного возгласа из-за приятного хрипловато-тягучего баритона. — Но я не стал отправлять письмо. Не хочу, чтобы мать или отец вспоминали меня испуганным подростком. Напишу, если выберусь отсюда живым и невредимым.

— Вот как, — озадаченно хмыкнул парень и отвернулся ненадолго, всматриваясь в пепельно-розоватую кромку рассветного неба, а потом неожиданно свернул на другую тему: — Ты извини за любопытство. Ребятам иногда в бараках заняться нечем и они треплются по всяким мелочам постоянно, — парень мнется, не зная, как лучше задать давно интересующий вопрос, а потом, словно наплевав на все приличия, торопливо вываливает: — А правда, что твой соулмейт — мальчик?

— Правда.

— С ума сойти, — парнишка удивленно таращит глаза и в задумчивости чешет затылок. — Такое ведь редко случается. Где-то слыхал, что только один из десяти тысяч получает метку с именем человека своего пола… — он молчит немного, пытаясь придумать новый вопрос. — А ты его уже встретил?

— Встретил.

— Ого! Да тебе повезло. А я вот своего соулмейта еще не видел, — непробиваемо лыбится парень и мечтательно прикрывает глаза. — У меня на руке набито явно девичье, — он вслепую задирает потрепанную манжету гимнастерки и демонстрирует бордовое, высеченное витиеватым шрифтом имя. — Паулина Боймер.

— Серьезно? — не сдерживает внезапного смешка юноша и на миг широко улыбается до милых вмятинок на еще пухлых подростковых щеках. — Ее зовут Паулина Боймер?

— А что такое? — слегка обижается парнишка и в сердцах отползает подальше. — Она иностранка, наверное…

— Ты читал Ремарка? — юноша покровительственно треплет своего надувшегося собеседника по плечу, безмолвно успокаивая и будто прося прощения за свой мимолетный неприкрытый смех, — Неужели не знаешь фамилию Боймер?

— Нет, — парнишка шмыгает носом и недоверчиво пялится на собеседника. — А надо?

— Тебе бы показалось забавным, что…

Светловолосый юноша не успевает договорить, потому что из потрескавшегося громкоговорителя, что болтается над дверьми приземистой землянки-штаба, вдруг разливается протяжный сигнал воздушной тревоги. Стайка крошечных птичек, мирно поклевывающих жухлые травинки на поле, синхронно встрепенулась и, пискляво вторя воющей на всю округу сирене, взмыла ввысь темным желтобрюхим облачком. Откуда-то послышался гул ревущей техники, а вдалеке, у самой кромки горизонта, появились несколько серых точек. С каждой секундой они меняются в размерах, приближаясь, и вот — мгновение — точки превращаются в легкомоторные самолеты и блестят в рассветном солнце начищенным серебристым пузом. Гудение становится оглушительно чудовищным, а на отполированных фюзеляжах уже можно в мельчайших деталях разглядеть герб с раскрытой тигриной пастью и черный значок сломанного солнечного креста.

— Вот и началось… — шепчет парнишка и, проворно соскальзывая с отвеса окопа, вприпрыжку устремляется за своим недавним собеседником, который, пригнувшись, уже со всех ног бежит к своей позиции, а потом успевает вскользь хлопнуть его по руке: — Удачи, солдатик.

— И тебе, — тихо отвечает юноша и грустно глядит на дрожащую улыбку болтливого паренька. — Береги себя.

В то утро они видели друг друга в последний раз.