Скара ненавидит шумные сборища, особенно, если это мероприятия для толстосумов, потому что слушать, как они словесно облизывают свой чаще всего нечестным образом нажитый капитал — тошно и скучно. Что он там не слышал? Незаконный ввоз и торговля алкоголем, махинации с облигациями, спекуляции? Люди богатеют по-разному, и это очевидно всем, кроме, видимо тех, кто любит кичиться новенькими золотыми карманными часами или автомобилем. Со смешком изо рта вылетает облачко дыма, тут же растворившееся в воздухе.
Аякс говорит, что будет весело, но, если в его понимании весело — сидеть в закрытом клубе и пить запрещённый алкоголь, дожидаясь облавы полицейских, то Скара снимает с себя все полномочия ответственного взрослого. Потому что купился ведь. Надел дорогой костюм, сшитый на заказ, за счёт матери, само собой, и даже пережил пытку в виде укладки волос воском под негромкое: «чтобы волосы не лезли в глаза» от дорогой сестрицы.
В баре шумно: посетители слишком громко разговаривают под аккомпанемент не менее громкой джазовой композиции о невероятной любви, как будто все присутствующие пытаются перекричать друг друга. Ну или довести Скару до состояния раздражения. Как минимум с этим они справляются более-менее успешно. Официанты носятся по камерному залу спикизи, по чистой случайности едва не врезаясь друг в друга. Единственное, что сейчас радует — полумрак и успокаивающая смесь терпких запахов кожаных диванов, алкоголя, свежего, ещё не повидавшего на своём веку сигары и драки во время облав, лака на столах из красного дерева и мускуса — от Аякса, который будто вылил на себя половину флакона дорогущих духов, не так давно появившихся на прилавках парфюмерных домов и, очевидно, украденных, потому что позволить себе заплатить несколько тысяч за них Аякс не в состоянии. Как и, видимо, попросить Скару ему их купить, потому что уж он-то, будучи сыном владелицы сети отелей, такую трату бы и не заметил.
Но Аякс — гордый.
Он не обращает внимания на то, что Скара, скорее всего его даже не слышит, и щебечет драматичный рассказ о том, как он совершенно случайно познакомился с хозяином этого закрытого клуба, почти над ухом, пользуясь преимуществом в комплекции даже когда они сидят, допивает уже третий бокал виски, лёд в котором даже не успел подтаять. То ли решил напиться вусмерть, то ли для храбрости, никогда не знаешь. Скара к своему бокалу даже не прикоснулся за всё время их пребывания и, несмотря на то, что он даже не пытается делать вид, что ему здесь нравится, уходить почему-то не хочется.
— У тебя такое лицо кислое, как будто кто-то умер, — у Аякса язык заплетается, но он со всей ответственностью выполняет свою работу, пока его, очевидно непослушная, рука скользит вверх по бедру — как хорошо, что они сидят в самом тёмном углу из возможных и никто этого не увидит при желании — из-за чего на бледных щеках Скары проявляется румянец.
— За руками следи, — Скара надеется, что звучит достаточно грубо, чтобы тот убрал свою руку, но, видимо, не такое он впечатление производит, раз рука просто останавливается где-то на середине бедра. Это не причиняет дискомфорт, но Аяксу сейчас знать об этом незачем.
— Можем уйти, если хочешь, — он пытается заглянуть прямо в глаза, как будто в таком состоянии сможет вообще сфокусировать свой взгляд, не то что что-то там вычитать. Но пусть пытается. Не жалко.
— Ты слепой? Я ещё не доел, — Скара отворачивается, чтобы не видеть это глупое лицо и демонстративно отправляет в рот кусок отвратительнейшего стейка, который он не доест не то что сегодня — никогда. Кухня здесь просто ужасна, не удивительно, что Аякс так быстро напился.
На губах Аякса появляется странная ухмылка, как будто он прекрасно понимает, что перед ним только что разыграли сцену, но он — удивительно — ничего не говорит на этот счёт и продолжает свой рассказ ровно с того места, на котором остановился. Скара смотрит на него краем глаза и не может не подметить, что есть в нём что-то такое… располагающее.
Аякс — бедствие. Его слишком много: он громкий и унизительно высокий рядом с ним. У него дурацкое имя, нелепые рыжие волосы, расчёсывать которые он даже не утруждается, огромные блёкло-синие блюдца глаз, как у мертвеца, невыносимая улыбка, отвратительно сияющая до цветных пятен в глазах, и большие шершавые руки. Уродец, каких мало, и непонятно вообще, откуда вот у него столько внимания от девушек и — возмущённый вздох следом за невозможно сухим куском стейка стынет в горле, когда официант с ухмылкой передаёт ему записку — парней. Аякс давит дежурную улыбку, убирает записку в карман уже порядком помявшихся брюк и так обжигает его холодом Атлантического океана во взгляде, что этот парнишка не смеет даже смотреть в их сторону весь оставшийся вечер.
И этот диссонанс всегда выбивает Скару из колеи.
Потому что Аякс почти никогда не решает проблемы мирно. Он постоянно лезет в разборки, выходя из драк победителем, с этой дурной довольной ухмылкой и какой-то печалью в глазах, будто его цель не выиграть бой, а проиграть, оставшись лежать распластанным на мокром асфальте в какой-то подворотне с пулей во лбу.
Потому что ему Аякс дарит тепло, о котором его не просили, дарит безвозмездно, не прося ничего взамен, кроме бестолково-нежного «полежи со мной». И это раздражает. До скрипящих зубов, до дрожи в руках, до грубых толчков в плечо и таких же грубых слов. Принимать любовь, если это она, его не учили. Мать считала проявление чувств слабостью и вдалбливала это в голову двадцать лет. Скара должен был быть идеальным старшим сыном в глазах общества: сдержанным, ухоженным, уметь правильно подать себя, чтобы, не дай бог, не опозорить их семью.
Вот только Скара сидит в подпольном клубе с мелким воришкой, нарядившемся в костюм на размер меньше, чем нужно, украденный у кого-то в прачечной, облитым украденными духами, непрерывно что-то болтающим ему почти на ухо, ненароком касающимся его своими аномально горячими руками то плеча, то запястья. И думает только о том, что пустота в груди реагирует на него тремором рук, румянцем на щеках и желанием.
Врезать.
Потому что Аякс неожиданно поддевает его подбородок пальцем, вырывая в реальность, и Скара вздрагивает от прикосновения чужой руки к его коже — лёгкого, невесомого. Аякс даже не придерживает, давая возможность при желании отвернуться, но почему-то Скара не в силах отвести взгляд. Глаза напротив — синяя гладь океана, в которой он, кажется, не прочь утопиться.
На его щеке свежая царапина. И когда только успел?
Хочется коснуться, провести ногтем по мягкой коже, надавить с такой силой, чтобы услышать шипение, увидеть такой редкий блеск в глазах — сигналящий о том, что Аякс всё ещё жив — и привычную ухмылку. Хочется, чтобы это наваждение пропало.
Но делать ничего не приходится. Аякс отворачивается сам и убирает руку от подбородка, напоследок погладив щеку большим пальцем. Ловит что-то в другом конце зала взглядом и, бросив всё ещё замершему Скаре тихое:
— Подожди на улице, — встаёт и, лавируя между столиками, в какой-то момент исчезает в небольшой группке толстосумов. А это может означать только одно: он решил что-то стащить прямо на виду у всех.
И кто знает, бесстрашный он или просто дурак.
Несколько купюр летит на стол, когда Скара встаёт с места, накидывает пиджак на плечи и начинает продвигаться к выходу, проклиная всех любителей пропустить по десятку стаканчиков, певицу на сцене, глупых официантов, дважды его едва не сбивших, и больше всех — придурочного Аякса, сюда его затащившего. Он всё же решается посмотреть в ту сторону и встречается с ним взглядом: Аякс довольно скалится, и Скара понимает, что как всегда оказался прав.
На улице свежо, пахнет прибитой дождём к асфальту пылью, отголосками алкогольного кумара из бара и мусором из бака — отвратительно. Но стоять здесь в шелесте редких капель дождя всё ещё лучше, чем оставаться внутри.
Аякса долго ждать не приходится, он почти вываливается на улицу, опираясь о косяк — количество выпитого даёт о себе знать. От него сильно веет терпким запахом сигар, от которого хочется закашляться. Захватить свой пиджак он даже не подумал, и теперь его рубашка постепенно мокнет от непрекращающегося моросящего дождя, обрисовывая очертания его тела. Скара даже не успевает открыть рот, чтобы отчитать его, как оказывается прижатым спиной к стене. За шиворот стекают капли воды, дискомфортом расчерчивающие влажные полосы на спине под рубашкой. Хочется дёрнуть плечами, но Аякс, нависающий тенью, не позволяет двинуться, вжимает Скару в шершавую кирпичную стену. Наконец он ослабляет хватку — только для того, чтобы накинуть ему на шею холодную цепочку, от которой по многострадальной спине бегут мурашки.
— Что ты… — продолжение застревает в горле Скары, когда ему всё-таки удаётся рассмотреть, что там Аякс ему на шею повесил. Карманные часы.
Как банально.
Он скрещивает руки на груди, смотрит усталым взглядом на Аякса и думает.
Как же его так угораздило.
Влюбиться вот в него.
Аякс его мыслей, к счастью, не слышит, только улыбается довольно, как будто только что стал самым богатым человеком в мире, в глазах рокочет Атлантический океан, будто пытаясь его поглотить как небезызвестный «Титаник», разговоры о котором в квартирках по вечерам до сих пор не утихают. И Скара поддаётся. Ему всё ещё непривычно получать столько нежности от такого «неблагонадёжного джентльмена», как бы выразилась маменька, но так уж вышло, что именно этот «неблагонадёжный джентльмен» заполняет пустоту внутри, где беспрерывно воет ветер, и формирует суррогат сердца. В голове мельком проносится последняя сознательная мысль перед тем, как Аякс, уже битую минуту пытающийся сфокусировать свой взгляд на его лице, наконец, наклоняется, опаляя духотой алкоголя губы, и целует: «Костюм после такого будет безнадёжно испорчен».