Тарик всегда — ещё на родине, в песчаном жарком краю — шутил, что главной его мечтой было увидеть снег и умереть. Зейн в ответ говорил, что что-то из этой мечты исполнится раньше другого.

Кто ж знал, что в один прекрасный день после переезда в Хайгейт исполнится вся мечта целиком?

Тарик смотрел на окна, занесённые снегом до половины, на не открывающуюся дверь дома и думал, что, кажется, тут они и помрут. К весне оттают и их найдут археологи, сложат о них легенды, сделают мумии, и они войдут в историю как «Снежная Пара». Или «Снежные друзья». Пара это если повезёт. С его везением в личной жизни и различных влюблённостях он предполагает вероятность где-то в десять процентов, что сегодня произойдёт рождественское чудо (или он жёстко упорется мандаринами). Подумав, что у них есть хотя бы еда, Тарик повеселел.

— Любуешься снегом? — раздавшийся сзади голос Зейна заставил Хиляля вздрогнуть и обернуться. Осман щеголял дома в свитере с изображённым на нём Гринчем, и теперь его унылая моська смотрелась забавно в сочетании со злобной ухмылкой вязаного существа. Тарик его очень хорошо понимал: у них были грандиозные планы, включавшие в себя катание на ватрушках, снеговиков и прочие зимние прелести, а в итоге вся деревенька оказалась в заложниках у природы, решившей выкатить весь свой снег из запасов. В прошлом году такой хуйни не было, как и в позапрошлом. Зато была другая — постоянные ливни и такая грязь, что автомобили застревали на дорогах, отчаянно буксуя.

— Любуюсь, — хмыкнул Тарик в ответ и подошёл к камину, чтобы пошевелить тлеющие дрова. Ещё сколько-то лежало в корзине, до вечера должно было хватить, а дальше, наверное, придётся напяливать на себя сто одёжек с застёжками, чтобы не простыть. Зейн, видимо, думал так же, потому что из унылого выражение его лица стало совсем кислым.

— Иногда я скучаю по песку, — фыркнул он, присаживаясь на пол рядом с Хилялем и опираясь на него плечом, — совсем чуть-чуть, но по крайней мере нас не засыпало по самое не балуй. И отопление не было проблемой. Помнишь?

— Я помню, как однажды была такая буря, что чуть не посрывало крыши с домов, — Тарик повозился, устраиваясь так, чтобы им обоим было удобно сидеть, — и что ты постоянно ругался на песок в обуви и буквально везде, а ещё ныл, что хочешь нормальную погоду.

Зейн закатил глаза и затих, уставившись на танцующие языки пламени. Хиляль, почувствовав прикосновение чужой щеки к своему плечу, поблагодарил (только отчасти!) небеса за то, что у них не было болеющих детей или домашних животных, которые разрушили бы этот момент, и можно было сидеть так, пока не отвалится что-нибудь жизненно важное.

Как выяснилось, «сидеть так» это совсем недолго, ровно до того момента, пока не закончились дрова. Совсем. Выйти на улицу и набрать новых по понятным причинам не представлялось возможным; Зейн предложил спасаться под одеялом в его комнате — разве ж от такого предложения можно было отказаться? Тарик тоже считал, что нет, и потому бережно холил и лелеял приятное спокойствие, оформившееся в груди небольшим мыльным пузырём, когда они легли в кровать, плотно прижавшись друг к другу. Свитер Зейна слегка кололся, заставляя чесаться, зато снаружи было холодно, пока у них в этом коконе было тепло, и Осман обнимал его за талию, переплетя с ним ноги. Рассказывал анекдоты и перебрасывался шутками с Тариком, — «ты должен будешь жениться на мне после такого бесстыдства» — пока Хиляль щипал его за руки, чтобы не выпендривался.