Тело сковывает страх. В мыслях властвует ужас, — он оставляет свои липкие следы на каждом доступном кусочке, заполняет собой все. Просачивается все глубже и глубже, поселяется во всех клетках организма. Я больше не дышу. Ловлю воздух ртом, панически цепляясь за холодную мокрую стену. Ногти врезаются в камень, в стыки меж блоками. Я держу перед собой нож, как единственное спасение. Призрачное, совсем неуловимое.

Она смотрит на меня и вновь смеется. Только теперь это не мой сон. Мы не в окружении людей. Не на маскараде.

Розария становится моим кошмаром. Делает шаг ко мне. А я зажат меж двух огней: ее хищной фигурой и мертвым телом позади, хранящим свои тайны.

Я дрожу, хочу кричать, но не могу: то ли что-то внутри легких, в гортани, в потяжелевшем языке перекрывает воздух, то ли осталась какая-то здравая часть меня, — один взгляд на ее бледное лицо, на красную помаду, и она кажется застывшей коркой крови. Только вот не трескается от улыбки, а лишь растягивается вместе с кожей.

— Ну, тише, mon ceour. Давеча ты был не таким пугливым.

В попытках закричать или, напротив, унять бесконечные хрипы, я лишь хлопаю ртом, как рыба, выброшенная на сушу. Сердце зашивается в груди. Кровь скользит по венам с такой скоростью и силой, что, кажется, начинает разрывать меня на куски. Я чувствую все это, чувствую собственное тело и пытаюсь загнать страх обратно в клетку из черных прутьев. Чтобы он визжал и корежился где-то там, далеко, а сознание могло формировать куда более рациональные мысли, нежели те, что крутятся в голове сейчас.

Розария неспеша подходит ко мне с такой грацией, будто шагает по подиуму на показе мод.

Я прыскаю в кулак от этих мыслей и понимаю: истерика уже подступает. Меня здесь убьют и поминай, как звали.

— Спокойно.

От ее взгляда, — холодного, хищного, — тело в миг обмякает, — я приваливаюсь к стене. Глаза близко, светятся малиновым оттенком.

— Я ведь не собираюсь лишать тебя жизни. Мне это ни к чему.

— Что ты от меня хочешь?..

Мой сбивчивый шепот разносится по залу. Я слышу капли, разбивающиеся о каменные плиты, гул ветра вдалеке.

— Всего лишь дружеская помощь. Не волнуйся, от тебя не убудет. И, быть может, я даже щедро отплачу после.

Она проходит мимо и манит меня пальцем за собой. За ней следует шлейф из ароматов свежей вишни, крепкого алкоголя и ладана. Сочетание невозможное, но до одури притягательное.

Я отрываюсь от стены и скомкано, слишком нерешительно, делаю пару шагов по ступеням. Теперь, когда я ближе к телу, мне видны алые кольца волос, вьющиеся по пыльному полу карминовым золотом.

Это он, это человек из сна. Тот, чью маску я без стеснения забрал себе.

— Признаться, ты порядком рассмешил меня. Давненько я не видала людей, но ты необычный экземпляр.

Я тихонько, но твердо говорю:

— Сочту за комплимент.

— Кажется, мои чары уже начали действовать, — она выглядывает из-за плеча, из-за темных волос и бархатной ткани, струящейся по спине, и улыбается. — Что за прелесть!

Носки моих кед остановились у самого края белых линий. Дальше, — ни шагу. Я не хочу вступать в эту пентаграмму, но уже сейчас понимаю, к чему Розария клонит.

— Какой догадливый… Но я заверю тебя: ты не освободишь вселенское зло. Я лишь прошу пробудить ото сна моего брата, вот и все.

— У меня, кажется, нет выбора.

— Нет, — она встрепенулась; застыла на месте в задумчивости, приложила пальцы к губам, но ее взгляд метнулся ко мне. — Выбор у тебя есть: можешь уйти отсюда, будто ничего не было. Вернешься в свою тухленькую квартирку на седьмой Браун Стрит и продолжишь и дальше наслаждаться всеми прелестями обучения в своем Калифорнийском Университете Искусств…

Я беззвучно задаю ей вопрос, откуда она это знает, лишь шевеля губами.

— Дурашка. Я прочитала все мысли в своей голове, — Розария расхаживает взад-вперед. — Или же поможешь мне вернуть брата к жизни и все так же преспокойненько уйдешь отсюда, но с куда более ценными вещами, нежели с потрепанной книжонкой о критике рыцарских обычаев. Ни в том, ни в другом случае мы тебя не побеспокоим.

Я смотрю на бледное лицо, закрытые глаза и темные ресницы. Его кожа настолько белая, что при контрасте с красными волосами приобретает мутно-синие оттенки. Жуткое зрелище. Взгляд цепляется за грудь, посреди которой торчит деревянный обрубок, — кол. Наверняка осиновый.

— Так ты согласен?

Я нервно вздыхаю и смотрю на нее.

— Да.

Как бы это решение не вышло мне боком.

— Ну что за дивный молодой человек!

Розария весело хлопает ладонями, потирает их.

Она указывает на ножик, что все еще сжат в моей ладони, и говорит, что нужна всего лишь пара капель крови на четко выведенных белых линиях, чтобы разорвать пакт. Я без страха рассекаю собственную плоть и спрашиваю:

— Почему ты сама не могла все это сделать?

Почему-то ее присутствие больше не пугает, а наоборот, лишь успокаивает. Взгляд убаюкивает и заставляет подчиняться.

— Я не смертная, Кэйа Альберих. И никогда ею не была. Здесь я бессильна.

Когда кровь растекается в моей ладони и она непроизвольно сжимается в кулак, я спрашиваю:

— И кто же ты, если не человек?

Капли падают вниз, на плитку, на часть слов, заключенных в пентаграмме. По залу проносится дрожь: следы белой краски трескаются, что-то рушится и ломается. На меня все больше и больше давит темнота, спертый воздух.

— Дьявольское отродье, — она показывает клыки. — Вампир, если угодно.

Я падаю рядом с телом, почти задыхаясь, а Розария лишь безразлично смотрит, наблюдает со стороны. Моя окровавленная рука тянется к колу, — уже и сам не ведаю, что творю.

Если здесь творится какая-то чертовщина, то уж точно не мне противостоять ей.

Если она все-таки соврала, одурманила меня своими чарами, — то в этом нет моей вины.

Быть может.

Я чувствую сотни рук, вдавливающих меня в землю; слышу голоса, кричащие проклятия. Вижу алый взгляд, — последнее, прежде чем темнота потолка растекается перед глазами.

* * *

Пахнет ладаном и догорающими свечами. Запах жженого фитиля растворяется в воздухе, бьет в нос с двойной силой. Я морщусь, но из-за слабости не могу открыть глаза. Сразу вспоминаю бессонные ночи перед просмотрами на зимней сессии, чашки кофе, которые не успевал убирать со стола, заваленного черт знает чем. Сплошной бардак. И в мыслях тоже.

Все кажется безумным сном, — а когда таковым не казалось?

Начиная со внезапного решения поехать в Чехию, выбраться, наконец, из обыкновенных серых будней после закрытия всех экзаменов, заканчивая старинным замком.

Мне вспоминаются все байки местных, но ни в одной из них я не нашел упоминания этого места. Будто оно изжило само себя вместе с хозяевами. Интересно: это и есть смерть, которая была мне предначертана?

Я тихонько прикладываю ладонь ко лбу, потираю переносицу и пытаюсь открыть глаза. На потолке все те же ангелы, все те же восхваляющие их люди. Я лежу и рассматриваю их одежду, позы, эмоции, не замечая ничего вокруг. Двигаться не хочется, как после хорошей тусовки, которая непременно окончилась где-то часов в шесть утра.

Сколько сейчас времени?

— Два часа по полудню.

Голос из ниоткуда разбивает стройные размышления. Приходится пошевелиться: сесть на кровати, свесить ноги вниз и найти источник моего раздражения.

Когда я вижу его на кресле в окружении свеч, голова идет кругом. И непонятно: из-за совсем уж фантастических воспоминаний или из-за его сосредоточенного вида, носа с горбинкой, на который так красиво падает свет. Хоть бери и выставляй в музей. Я собираю еще больше деталей: кудри у самого лица, прищуренный глубокий взгляд в бумаги с моими зарисовками. Длинные аристократические пальцы, их сжимающие. Серебряные кольца на них.

Он смотрит на меня, и становится нечем дышать.

— Весьма недурно.

Я киваю, с благодарностью принимая его похвалу. В душе рождаются червячки гордости: одно дело собирать восторженные комментарии преподавателей и совсем другое, — слышать их от кого-то, кто был знаком с искусством того времени, жил в нем.

— Я думаю, мое имя Вы уже знаете, но вот Ваше мне неизвестно.

— Отнюдь, — он качает головой, откладывая листы. — Я не исследовал Вашу голову. Всего лишь краем уха услышал мысли.

— Понятно…

Если честно, я не понимал ни черта. Что происходит, каким боком я в этом замешан, выживу ли в конце концов и сбегу ли из этого места?

Внезапно становится стыдно за свое вторжение. Я ведь варварски все здесь перелопатил, залез в чужую жизнь, а сейчас сижу в одежде, мне не принадлежащей.

— Я Дилюк Рагнвиндр, один из последних выживших нашего рода, граф этих земель и бывший Рыцарь Ее Величества.

— Я не могу похвастаться таким большим списком достоинств, — я смеюсь. — Кэйа Альберих, студент из Америки.

Его глаза вспыхивают огнем заинтересованности.

— Новый свет… Занятно, — он одергивает себя. — Я ужасно раздосадован, что не смогу познакомить Вас со своим поместьем, ведь Вы здесь все уже изучили. Но буду рад, если вы составите мне компанию на ужине.

Я сглатываю, не представляя, как это будет выглядеть: то ли кровь, разлитая по хрустальным бокалам, то ли еще недавно дышащее тело. Наверняка мой осторожный взгляд на его губы, — несомненно красные, мягкие, — меня выдает.

— Не беспокойтесь, все будет в лучших людских традициях.

— Хорошо.

Я остаюсь наедине с собственными мыслями. Провожу рукой по шее, ожидая, что наткнусь на следы от укусов, но кожа чиста. И только сейчас ощущаю подступающий комок страха, — он будто был скрыт от меня за пеленой влечения к Дилюку. А сейчас, стоило ему скрыться за дверью, истощение снова накатывает: физическая слабость вырывается в дрожи пальцев. По лицу бегут дорожки слез от паники. Я заперт в замке с двумя существами не от мира сего, которые, возможно, могут управлять мной, и уж точно читают мои мысли. Они знают, где я живу. Кто я такой. Все мои воспоминания для них, — записи в открытой книге, а я сам, вполне вероятно, стану лакомым ужином.

Мне так страшно, что я скручиваюсь на кровати в бесформенную массу из рыданий и всхлипов. Не замечаю ничего вокруг, ни шума, ни сгущающихся теней у изножья кровати. Они ползут ко мне, отрезвляют холодными прикосновениями, но тогда же заставляют вжаться в холодную стену позади и еле дышать.

Их шепот раздается в моей голове:

Нас не надо бояться, господин.

Я смотрю на смутно вырисовывающиеся фигуры из темных облаков прямо перед собой.

Мы лишь слуги.

В конце концов черные клубы рассеиваются, оставляя после себя стопку бережно выглаженных вещей. Я осторожно приближаюсь к ним и рассматриваю роскошные рубашки с кружевами и рюшами, — в разы лучше, чем та, что не мне сейчас. Среди всего прочего нахожу шкатулку с кольцами, серьгами и ожерельями. Чистое золото и сапфиры.

Когда я переодеваюсь, вижу свое отражение в зеркале, идеально сидящие брюки, переливы украшений и прочее, — не верю, что могу быть таким красивым. В моем мирке мода появилась с приходом Джинни, — ее любви к джинсам-клеш и прочей популярной одежде. Я соглашался надевать то, что она подберет мне, но несмотря на ее старания, все казалось блеклым, неподходящим.

А сейчас я принц, сошедший со страниц какого-то французского романа. Разве что белого коня и шпаги не хватает.

Но, приглядевшись, понимаю: мое лицо впитало в себя всю мирскую тоску и усталость. Дорожки слез стягивают кожу щек, под глазами залегают круги от бессонных студенческих ночей и попыток закрыть все долги и зачеты. Я будто оказываюсь на грани двух миров: того привычного и унылого, в котором жил раньше, и совершенно незнакомого, неизученного, опасного, но такого интересного.

Я осторожно выглядываю в коридор, — тени вновь сгущаются и ведут меня вниз по роскошным ковровым дорожкам, каменной плитке, паркетам из красного дерева. В просторном зале уже накрыт стол, — с одной стороны, только для меня.

Дилюк отпивает из бокала. Губы его в густом красном и глупо было бы предположить, что это не кровь. Он проводит языком, облизывает их, и я не могу понять, чего во мне больше: страха за собственную жизнь или интереса узнать о нем побольше.

— Приятного аппетита.

Мои руки разглаживают белую ткань на ногах, — остатки хороших манер, которые в меня заложила мать.

— И Вам, — Дилюк склоняет голову; губы его слегка растягиваются в улыбке, совсем малость. — Вы напряжены. Боитесь?

— Немного. Просто это все… странно.

Он кивает мне, чтобы я продолжил свою мысль.

— Мир очень сильно изменился, и мне непривычно видеть что-то такое.

— И насколько же все изменилось?

Я слышу скрип его стула. С противоположной стороны стола он подходит ко мне и садится рядом. В его глазах горят искры интереса.

— Ну же, расскажите мне.

— Мы больше не пользуемся свечами, — это первое, что приходит мне на ум. — Люди изобрели лампочки. Это такие стеклянные колбы, внутри которых раскаляется железо, из-за чего оно и светится.

— Вы пользуетесь магией?

— Если бы. Нет, мы используем электричество.

Дилюк явно выглядит озадаченным, пытается понять, о чем я толкую. Мне нравится наблюдать за ним: он хмурит брови, поджимает губы, но лицо не становится суровым. Я думаю о том, как мог бы часами писать его портрет на огромном холсте.

— Пойдемте, лучше я Вам покажу достояние научно-технической революции.

Я обращаюсь с ним, как с другом, совершенно позабыв о том, что он держит в руках бокал с кровью; будто мы познакомились пару лет назад на тусовке. Моя ладонь действует быстрее меня: обвивает его запястье. Я чувствую прикосновения: его белая кожа холодна как лед. Мягкая, как те бархатные платья в одном из десятков гардеробов этого замка.

Но я одергиваю руку, боязливо прижимая ее к груди.

— Простите.

Мне становится дурно. Может быть, это его взгляд так действует на меня; может, ему не понравилась моя самовольность. Но я не могу спокойно вдохнуть. Тяжесть в груди. Головокружение.

— Сэр Кэйа?

Мне кажется, что огромные часы за его спиной, вновь заведенные, отчитывают секунды до моей смерти. Я чувствую ее дыхание так явно: кажется, ее костлявые пальцы хватают меня за плечо.

Я вижу Дилюка, нечетко. Он усаживает меня на стол, роняя бокал, и тот разбивается, украшая пол осколками и кровью. Глаза закрываются.

Чувствую его прикосновения, но они становятся далеки. Мое имя слышится где-то в глубине.

Я понимаю: Дилюк целует меня.

Просто касается губ, прижимается к ним своими, и нечто темное распускается во мне, будто яд, растворяющийся в крови. Оно черное, непроглядное, горячее. Я путаюсь в ощущениях, когда открываю глаза и вижу его лицо напротив. У меня щеки горят и покрываются румянцем, что краше, чем его радужки, — теперь я могу их рассмотреть. Всплески алого и багрового в обрамлении красного бархата ресниц. Кожа алебастровая, бледная. Он был таким же красивым в моем сне.

Губы горят, а в мыслях целое кострище. Я до сих пор не могу осознать целиком, во что вляпался, но мне это определенно нравится.

Дилюк молчит, изучает меня точно так же, как я его. В конце я понимаю, что обхватил его запястье с такой силой, что мои кости, кажется, едва не потрескались от напряжения.

— Простите… — ладонь разжимается, храня призрак прикосновения. Кожа к коже. — Я…

— Все в порядке. Дело в замке, — Дилюк отступает на шаг и обводит пространство рукой. — Он медленно убивает, высасывает жизненные силы. Я отдал вам часть своих, но это не может продолжаться вечно: человеческое тело слишком слабо, чтобы постоянно принимать энергию порождений ночи. Вам необходимо убираться отсюда. Чем скорее, — тем лучше.

Я киваю, соглашаясь со всем, что он говорит. Это и правда зашло слишком далеко, и мне совсем не хочется помереть здесь. Я отвожу взгляд от его красных одежд, начинаю говорить, но резко замолкаю.

От перенапряжения у меня пошла кровь из носа.

Кровь.

Я слизываю ее языком, когда багряная капля касается губ, и медленно поднимаю взгляд на Дилюка. Но он только равнодушно наблюдает за мной, очерчивает глазами, — которые никак не изменились, в них ничего не вспыхнуло, — красную дорожку и протягивает мне атласный черный платок. Я робко тянусь к его руке. Если бы не перчатки, можно было бы почувствовать тепло его тела. Или холод. Мне не понять: Рагнвиндр выглядит так, будто только что вышел из пламени, — его алые кудри волос, рассыпающиеся по плечам, его глаза и губы; но в его манере общения, в неприступности и в глубине души царят льдистые горы, полные мрака.

Пальцы прижимают платок к лицу, я склоняю голову вниз, а он спрашивает:

— Вы боитесь, что я на Вас наброшусь?

Мне трудно набрать хотя бы немного воздуха в легкие.

— Да, немного.

— Я понимаю. Но могу заверить Вас, что уже больше двух столетий не пробовал человеческую кровь на вкус. Чего нельзя сказать о моей сестре…

— Вы никогда не «ели» людей?

Его спокойное лицо на миг тускнеет, словно по нему крадется тень прошлого и болезненных воспоминаний. Моя смелость подвела меня, нельзя было этого спрашивать.

— Всего один раз. Я пожалел об этом, — Дилюк хмурится, но быстро переводит тему. — Кажется, Вы хотели мне что-то показать.

— Да, верно… — шепчу я. — Пойдемте.

Мы идем в обоюдном молчании. Я чувствую, какая завеса смущения повисла между нами. И если Дилюк хоть на мгновение прикоснулся к моим мыслям… Даже представлять стыдно, что он думает, после моих восхвалений его тела.

Я включаю ему «Killer queen» и, судя по приподнятым уголкам губ, Дилюку нравится. Он смиренно дослушивает до конца и снимает с себя наушники, причудливо рассматривая их.

— Удивительно…

— Рад, что смог Вас заинтересовать.

Рагнвиндр поднимает голову.

— Я бы хотел тоже кое-что вам показать, — говорит он, протягивая мне руку. — Вы не боитесь высоты?

— Нет, а что…

Я не успеваю договорить, как Дилюк прижимает меня к себе так близко, что я могу всмотреться во вкрапления алого в его радужках. Неловко кладу ладонь ему на грудь. Вокруг нас сгущается тьма. Секунда, — и мы уже на каком-то балкончике.

Отсюда открывается великолепный вид. Черный-черный лес, будто покрытый угольным пеплом, и багровое небо. Такое странное: не видно ни облачка, но цвет его не похож на закатный. Ни звезд, ни луны нет.

— Мои владения скрыты от человеческих глаз, поэтому ночью в окрестностях небо принимает такой оттенок.

— Раз замок скрыт от людей, тогда как я смог попасть сюда?

— Без малейшего понятия, сэр Кэйа.

Странно.

— И все же здесь красиво, — я хмыкаю, решаясь осторожно спросить: — Каким это место было раньше?

Дилюк проводит рукой по каменному бортику балкона, скользит до ужаса прекрасными длинными пальцами по остаткам от статуй маленьких ангелочков. Мои щеки горят, когда я вспоминаю о нашем, пусть и вынужденном, поцелуе.

— При отце оно было роскошным. По несколько балов за один сезон, только самые знатные гости. Сюда съезжались особы со всего света. Женщины в кринолинах, мужчины в парадных мундирах.

Я следую за ним внутрь: мы в огромной зале, которая, кажется, когда-то была столь же красивой, как и в моем сне. Сейчас же здесь сплошные сплетения паутин, пыль и грязь.

Рука Дилюка красуется в изящном жесте, с пальцев срывается тьма. Она клубится, собирается в неясные очертания слуг, почтительно склонившихся перед ним. Они начинают играть вальс, да так безупречно, будто это живые люди.

— Я не умею танцевать… — тихонько говорю я. — И скорее оттопчу Вам все ноги, нежели получится что-то путное.

Рагнвиндр улыбается, все так же протягивая мне ладонь, — приглашая на вальс.

— Прошу, не отказывайте мне. Я помогу вам.

Как будто причина только в моих неуклюжих ногах. Я чувствую, как медленно превращаюсь в квашню от того, что нахожусь рядом с ним. Без сомнения, это не магия замка, это мои тихие воздыхания по его глубокому тембру голоса и горделивой осанке. Одно его прикосновение ко мне, — и я уже готов кинуться ему на шею, потому что колени трясутся так сильно, что невозможно стоять.

И, да, когда он кладет руку на мою талию, я забываю, как дышать. В мыслях на секунду проскакивает напоминание, что он легко может мной управлять.

Ну и что с того? Я бы и без всякого вампирства втюрился бы в него по уши, — мои щеки уже предательски краснеют от того, что я могу думать только о нем.

Мне как-то удается держаться, почти не наступать на его ноги, но от близости я постепенно сгораю. Смотрю на его губы и не сознаю, что говорю.

— Поцелуйте меня.

Его глаза сверкают. Идти на попятную уже поздно, так что у меня есть только один выход: только вперед.

— Не так, как вы целовали меня до этого. Поцелуйте меня так, как одну из девиц, которую вы наверняка водили на этот балкон.

Я склоняюсь к его уху. Тихо шепчу:

— Дилюк, поцелуйте меня так, чтобы я страдал, когда Вы остановитесь.