Тележка, доверху – и даже с горкой – набитая продуктами: жестяными банками пива, обтянутыми плёнкой, и такими же банками колы – снизу; повыше – запасами мясных полуфабрикатов и разного вида консерваций (одного только горошка единиц шесть); упаковками майонеза, которые растекаются вокруг оранжевых отблесков мандаринов; крабовыми палочками и печеньем в шоколадной глазури, а ещё всем тем, на что Дилюк просто не успел обратить внимания – медленно прокатилась мимо, проскрежетав колёсами на повороте. Одно из них, похоже, не шибко хотело вертеться. Как не хотел и Дилюк ввинчиваться в узкие проходы между стеллажами и лавировать среди людей, толкающих вперёд такие же гружёные тележки. И в добавок к этому попробуй не зашибить чьего-нибудь ребёнка, уставившегося на ряды тёмных бутылок, или на выставленные посреди торгового зала наборы конфет, или на разноцветную упаковку стирального порошка – да на что, мать его, угодно!
И пока апатия, с которой Дилюк переступил порог супермаркета, сменялась раздражением и невнятной тревогой, Кэйа уверенно шёл вперёд, время от времени складывая что-то с полок в корзину. Если удавалось подойти к нему поближе, а не плестись где-то сильно позади, проходя боком мимо очередной тележки, можно было различить, как он напевает что-то себе под нос. Ох, а ещё он порой коротко оборачивался и по-дурацки улыбался, прищуривая глаза, как если бы забыл надеть линзы. А может, и правда забыл – Дилюк ему не нянька, чтоб по утрам следить.
— Люк, как думаешь: пластик или стекло какое-то? — Кэйа потряс цилиндром из тонкого, прозрачного пластика, с яркой наклейкой посредине, содержащей в себе заодно зебру штрихкода. Ни один из шести тёмно-синих ёлочных шаров не двинулся в тесноте промявшейся под пальцами упаковки, испещрённой характерными заломами вдоль и поперёк.
Как они оказались в отделе с новогодними украшениями, Дилюк не понял. Он лишь следовал за Кэйей, иногда зачем-то подмечая кто что упрятал за условно арендованной решёткой. И вот мишура, ёлочные игрушки, свечи, мерцают образцы гирлянд, стоят олени с тонкими ватными ногами и пластмассовые снеговики. Превосходно. Особенно пенопластовые снежинки в пурпурных блёстках, которые ещё в пакете начали отлетать с них.
— Зачем тебе? — буркнул Дилюк.
— Ну как зачем? — засмеялся Кэйа, — Ну вот ты представь, держишь ты этот шар, думаешь куда повесить, и вдруг тебя подводит нитка, которую ты плохо завязал.
— Нитка, которую ты плохо завязал.
— Или нитка, которую я плохо завязал. Тут главное другое: отскочит вверх этот шар, — Кэйа ещё раз потряс упаковкой, — и наш пол будет просто в серебряных блестючках, или мы будем ползать собирая осколки.
— Ты собрался их брать? — спросил Дилюк, скрестив руки.
— Ну а почему нет? Они мне нравятся, — ответил Кэйа, шмыгнув носом. Для уверенности, вероятно.
— На стипендию.
— С которой ты чуть не слетел?
— Которой у тебя никогда не было, — услужливо напомнил Кэйа.
Дилюк закатил глаза, но ничего не сказал, когда Кэйа припечатал мандарины этой отвратительно длинной упаковкой. Ну и зачем только она ему? Да, у них не так уж много игрушек, но и ёлка – отнюдь не гигант, так что минус на минус давал здравый минимализм. Кэйа же, вероятно, полагал, что их квартира совершенно потонула в принципах здравого минимализма, и теперь это море пора разбавить бесполезным и беспощадным хаосом. Может, с этой же целью он разбрасывал вывернутые наизнанку носки, кто ж в его мотивах разберётся. Дилюк и сейчас не шибко понимал, на кой чёрт нужно таскаться после пар по магазинам, если можно было вернуться домой, закинуть в себя холодной гречки и давно уж валяться в кровати, пусть даже под какую-нибудь глупую новогоднюю песню, если Кэйе страсть как захочется включить такую.
***
Дилюк в действительности всегда любил людей и никогда не терзался ненавистью к человечеству. Однако продолжал ворчать на длиннющую очередь, уже складывая ключ на полочку. Звучал он при этом как последний человеконенавистник, изредка разбавляя речь цензурными словами. И когда петелька пролетела мимо крючка, матерных слов сделалось ещё больше. Шумно выдохнув через нос, Дилюк поднял куртку с пола, глянул на мокрое пятно, которое позже останется серо-белым разводом, и повесил-таки её нормально. Стянул сапоги, взял пакет, с вытянувшимися едва не до белой лески ручками, всучил Кэйе, стянувшему разве что пушистый капюшон, его дурацкие синие шары и сам пошёл на кухню – стал молча разбирать пакет.
Дилюк любил людей. Но уже физически не мог выносить их. Переполненные автобусы по дороге на учёбу и обратно домой, снующие туда-сюда толпы в центре и злосчастная очередь в магазине… Да даже дома Дилюк не может просто побыть один! Тут Кэйа, суетящийся с наступающим – видимо, ему на пятки – праздником. Уже вон успел включить какую-то новогоднюю песню. Это что – «ABBA»? За мандаринами громко захлопнулась дверца холодильника, бутылочка сливок наверняка испуганно вздрогнула. Потом пакет полетел под раковину: не в мусор, но в пакет с пакетами.
Дилюк вообще-то и Новый год всегда любил. Шипел недовольно, разматывая гирлянду, но с гордостью потом зажигал огоньки, окрашивающие тоненькое стекло игрушек в синее, зелёное, красное. В детстве Дилюк засыпал под ёлкой, пытаясь поймать Деда Мороза, но наутро всегда просыпался в своей постели. Потому что отцовские руки «Деда Мороза» утаскивали непослушного ребёнка, а вместо него складывали подарки. Потом мальчик стал старше, шастающие по домам мистические деды перестали для него существовать, но любовь к празднику оставалась прежней, не нужна была младшему Рагнвиндру вера в новогодние чудо, чтобы разноцветные светодиоды продолжали радовать его. Дилюк со скрипом отодвинул стул и сел. Стянул резинку с волос, сложил руки на столе и уронил на них голову. Рыжие волны ложились аккурат на хлебные крошки, которые никто не смахнул утром. Не до того было, особенно учитывая, что Дилюк, принципиальный дурак, упрямо продолжал варить себе кофе по утрам. Хорошо бы встать помыть турку…
— Хэй, Люк, не против, если я закурю? — в проёме показался Кэйа с пачкой, мерцающей чем-то о выпадении зубов, кажется. В кармане у него был телефон, и Шевчук негромко завывал про метель.
Дилюк нахмурился, подобрал себя со стола. Вот уж нет, не сегодня. Он терпеть не мог табачный дым, но порой, когда был настроен более тепло, всё ж таки баловался пассивным курением, позволяя Кэйе зажечь при нём сигаретку. Они в такие моменты, как правило, душевно болтали о том да о сём. А вот сегодня Дилюк категорически не хотел травиться никотином, то ли недосып так сказывался на нём, то ли настроение песни, но ответил он прямо, несколько, пожалуй, резко:
— Нет, Кэй, катись куда-нибудь подольше со своими сигаретами, вали куда-нибудь на улицу.
Кэйа, тяжко вздохнув, спрятал обратно уж было вынутую сигарету. Он прекрасно знал, как негативно на самом деле его партнёр относится к курению. А оттого вовсе помышлял бросить, да всё как-то не складывалось. Как-никак вредная привычка тащилась за ним с девятого класса. Не так уж, конечно, и долго, если посчитать.
— Ты давай-ка, хватит сидеть на кухне, выходи ко мне, — сказал Кэйа с улыбкой, прежде чем его свитер с белыми оленями скрылся в коридоре, оставляя Дилюка в покое.
Дилюк откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Цветными пятнами осталась перед ним лампа. Как же он оказывается устал. Уснул бы прям так, и бог бы с тем, что свалится на кафель.
— А зачем я тебе? — крикнул, повернув голову.
Без ответа. Дилюк сперва подумал, будто тот наверняка побежал-таки курить. Только вот входная дверь бесшумно открываться не умеет.
Кэйа нашёлся в гостиной, оборудованной одним диваном, двумя рабочими столами и теперь вот метровой ёлкой, стоящей на табуретке. А сам он, Кэйа, сидел на полу – под ёлочкой, как подарок. Обёрткой ему служили отсветы гирлянды, плавно перебегающие по свитеру и бритым смуглым щекам. В зубах он сжимал незажжённую сигарету.
— Знаешь, что сказал бы об этом Фрейд? — усмехнулся Дилюк, подкрадываясь в полутьме поближе.
— Чтобы ты тащил свою задницу ко мне, Люк.
Кэйа потянул Дилюка за руку, прося опуститься рядом. Дилюк сел, и Кэйа обнял его со спины. Он не зажигал сигарету, и от него всё ещё пахло мятными жвачками, а из кармана играли песни «Наутилуса». Помимо цветастой гирлянды слабый-слабый свет тянулся из коридора – то Дилюк, уходя из кухни, забыл щёлкнуть выключателем. Нехорошо вышло, но выбраться из крепких объятий Дилюк уже не мог – совершенно не хотел. Кэйа прижимался к нему грудью, а подбородок пристроил ему на плечо. И принялся осторожно, не роняя сигареты, хрипло подпевать:
Я слушаю наше дыхание
Я раньше и не думал, что у нас
На двоих с тобой одно лишь дыхание
Когда Кэйа замялся, отплёвываясь от распущенных Дилюковых волос, попавших в рот, Дилюк посмеялся над ним. Однако аккуратно перекинул волосы на другую сторону и легко подхватил:
Я пытаюсь разучиться дышать
Чтоб тебе хоть на минуту отдать
Того газа, что не умели ценить
Но ты спишь и не знаешь
Кэйа, благодарно погладив по плечу, присоединился к нему снова:
Что над нами километры воды
И что над нами бьют хвостами киты
И кислорода не хватит на двоих.
Зажав сигарету между пальцами, Кэйа безосновательно украл короткий поцелуй, затем – вернул как было. В тихом вечернем спокойствии они жались друг к другу под ёлкой, перехватывая друг у друга знакомые слова.