Я встретила его случайно на одной из террас. Он стоял, облокотившись на перила, задумчиво прикрыв глаза, а потом поднес к губам флейту, и над долиной поплыла тихая нежная мелодия. Я не успела уйти, завороженная ею. Вдруг он оборвал мелодию и обернулся. Глаза его блеснули любопытством. Однако на вопрос: «Man elye?»* я ответить не смогла. У него были серо-синие глаза, цвета грозового неба, а ресницы — любая девушка обзавидуется. Он стоял вполоборота ко мне, и в темно-каштановых волосах рыжиной запуталось солнце. Аж, неловко как-то стало за свои обрезанные косы и облупившийся от загара нос. Эльф разглядывал меня с не меньшим интересом. Хм… И что же он во мне такого углядел: серые волосы, серые глаза, ну ладно, серо-зеленые. Довольно невзрачная внешность. Блин, до чего же трудно не комплексовать рядом с представителями этого народа. Хорошо хоть я была в платье, а то снова недопонимание бы вышло. Так бы мы и играли с эльфом в гляделки, если б не появился Гэндальф, который нас познакомил. В обеденную залу мы шли втроем, и волшебнику пришлось побыть переводчиком. Линдир оказался любопытен и общителен. Как я потом узнала, это у него профессиональное — уболтать кого угодно. И в процессе болтовни выяснить все интересующее. В следующий раз я наткнулась на него на тренировочной площадке. Он буквально танцевал с двумя мечами сразу. Это было невозможно, пугающе прекрасно…

Странно так далеко от дома найти родственную душу. Найти, чтобы потерять. Ведь я вернусь домой. Я надеюсь, что вернусь, и хочу вернуться…

Еще страннее найти друга в эльфе, которому не одна сотня лет…

Однако именно Линдир стал моим первым другом в этом мире. Из всех жителей Имладриса с ним было проще всего общаться. Иногда мне казалось, что мы знакомы всю жизнь, так легко мне было с ним. Линдир мог казаться для всех рубахой — парнем, веселым, открытым, шутником и балагуром. Я знаю его другим — спокойно-серьезным, задумчивым и молчаливым. Он умеет слушать, и его безмолвная поддержка придает мне сил.

В круговороте дней и событий мне некогда скучать по дому. Однако ночами, во сне приходят воспоминания. Я просыпаюсь с ощущением невозвратной потери… Тогда я ищу Линдира и прошу его сыграть. Как и все здешние эльфы, Линдир любит музыку, и долго упрашивать его не приходится. Кроме того он цепким взглядом разведчика замечает мою печаль. Он все замечает и молчит, позволяя мне рассказать самой. Флейта в его руках поет и плачет. И я плачу вместе с ней. Выплакиваю все свои огорчения, страхи и тоску по дому. При нем я не стесняюсь плакать. Линдир не жалеет, не осуждает — понимающе молчит. За него говорит флейта. Музыка окутывает меня, растворяя грусть и принося покой. Наверное, это магия, магия эльфов, вплетенная между нот.

Как-то незаметно я втянулась в ритм моих тренировок. Может не так уж все и безнадежно. Учитель, до того не удостаивающий меня своего внимания, впервые заговорил со мной. Он сказал: «Ты не должен бояться, мальчик. Поверь в себя, и ты станешь сильнее.»

Что?! Мальчик? Мальчик?! Я представила себя со стороны — мешковатая рубашка одолженная, ну ладно стыренная у двоюродного брата и джинсы, коротко обрезанные волосы, обгрызенные ногти. Пожалуй и в самом деле, «мальчик»…

Узнав об этом казусе, Линдир долго и от души ржет. Именно ржет, неподобающе для такого утонченного создания, как эльф. И вот такой, залитый солнцем, смеющийся, с легкомысленно запрокинутой головой, он вдруг показался мне совсем юным.

Интересно, а сколько ему лет? Ой, я это вслух сказала? Менестрель посерьезнев, отвечает:

— Полторы тысячи.

«Сколько?! Да столько не живут!»

— А мне шестнадцать… — растерянно сообщаю я.

Теперь удивляется Линдир. Оказывается у них совершеннолетие наступает в 50. А мне даже двадцати нет… То есть…

— Я не ребенок! — привычно вскидываюсь я и тут же остываю. — Простите, мастер Линдир.

В глазах менестреля мягкая насмешка.

— Вы — человеческие дети — быстро взрослеете, — утешает меня он. — Через год, другой и ты вырастешь в прекрасную аданет. А пока, ты уж не обижайся на Лаурафиндэлле, но ты действительно похожа на мальчика из нашего народа. Красивого мальчика.

Солнце в зените, значит скоро обед. Я прощаюсь с Линдиром и бегу в столовую. Здесь полное самообслуживание, а еще как в любой большой семье — кто первый встал — того и тапки. То есть, например, медовые коврижки любят все, а на всех не хватает. Если я не поспешу, то придется обойтись без сладкого. Менестрель улыбается мне вслед.

Пока стоит ясная погода, я гуляю по Ривенделлу. Художник во мне захлебывался от восторга. Линдир, однажды узнав в чем дело, раздобыл мне красок и кисти. Нежно прижимая к груди этот драгоценный подарок, я отправилась к водопадам. Оттуда такой вид… Ну, как его не нарисовать?

Ой, мамочки как же здесь скользко! — я споткнулась и взвизгнула, когда меня от души окатило брызгами ледяной воды. Забравшись повыше, я сделала несколько этюдов, искренне наслаждаясь процессом. Я уже две недели ничего не рисовала. Какой же вид… Возвращаюсь я вечером мокрая, замерзшая и абсолютно счастливая. И по закону подлости натыкаюсь на Глорфинделла. Точнее вписываюсь в него на ходу.

— Простите, наставник…

Учитель дрогнул, но на ногах устоял и меня поддержал в вертикальном положении. Он отпустил меня, отступая на шаг. В ответ на недоуменный взгляд я почтительно опустив глаза, проклацала:

— Закаляюсь, учитель.

М-да, зуб на зуб не попадает. Широкие плечи учителя вдруг мелко задрожали. Ой-ой, что я наделала! Неужели заразиться успел? Но он… он смеялся. Наверное я бы меньше удивилась, если б Гэндальф вдруг тоже оказался юнцом. А Глорфинделл, все еще улыбаясь открыто и по-мальчишески светло, снял себя плащ. В следующее мгновение мне на плечи легла тяжелая теплая ткань. Плащ пах дымом костра и лесом. Я чихнула и, подняв глаза, сказала:

— Спасибо.

Учитель смотрит серьезно и тепло:

— Идем, Наталис.

Судя по севшему солнцу на ужин я — апчхи! — опоздала. Надо будет забежать на кухню, кухарка непременно мне что-нибудь оставила.

У дверей я вежливо распрощалась с учителем и направилась на кухню. Кухарка, увидев меня, снова всплеснула руками и заахала. Я уже привычно пропустила мимо ушей ее причитания. В кухне было тепло, в печурке, у которой устроила меня добрая женщина, весело потрескивал огонь… Я вздохнула, устраиваясь поудобнее: жар, исходящий от печки, согревал до самых кончиков замерзших пальцев. Блаженство… Кухарка принесла мне молоко и булочки. В подогретое молоко она добавила какие-то травы и мед — мол, помогает согреться, когда внутри холодно. И в самом деле молоко разлилось внутри приятным теплом. Уютное тепло окутывало меня со всех сторон, и я сама не заметила, как начала клевать носом. «Может все-таки обойдется, и я не заболею?» — подумала я на грани дремы и сна. Вдруг сквозь сон я почувствовала, что меня поднимают и куда-то несут. Но шевелиться и открывать глаза было лень. Чья-то прядь волос упала мне на лицо, и я чихнула, отворачиваясь, уткнулась носом в чье-то плечо. «Папа?» — обрадовалась я, прежде чем окончательно провалиться в сон.

На следующий день я вдруг обнаружила, что забыла у водопадов краски и кисти. «Лучше б я здесь их и оставила! — подумала я, соскальзывая с мокрого камня в воду — Ой, холодно!!! Хорошо, что неглубоко и плавать я умею…» Однако сильное течение не давало выбраться на берег. Я уже мысленно составляла завещание, когда за поворотом увидела Линдира. Он сидел на берегу и любовался пейзажем. Я, судя по его округлившимся глазам, в общую умиротворяющую картину не вписывалась. Надо отдать должное его реакции  — в следующее мгновение меня буквально за шкирку отбуксировали на берег. Не задавая лишних вопросов, менестрель потащил меня куда-то… Я тихо всхлипывала, оплакивая утонувшие кисти и краски.

Линдир возводил глаза к небесам и вслух сочувствовал моим родителям:

— Ты — не ребенок, ты — стихийное бедствие! Какие краски?! Ах, те которые я дал? Но зачем в реку? — кажется он не может найти слов. Скорее всего цензурных… — Тебе не говорили, что в ноябре купаться холодно? Да еще в одежде… — Менестрель привел меня в эээ… сторожку?

Затопил печку и достал запасную одежду, кажется свою:

— Переодевайся.

Он деликатно вышел наружу, оставив меня одну. Его рубаха оказалась мне как платье, длинной до колена, хорошо хоть ворот стягивался шнуровкой. В штаны же можно было впихнуть двух меня. Пока я прикидывала как их надеть, заглянул Линдир, оценил мои посиневшие коленки и босые ноги. Тихо выругался, судя по интонации, сгреб в охапку и одним ловким движением завернул в теплое шерстяное покрывало. В таком виде я была заботливо устроена поближе к огню. Я чихнула и виновато шмыгнула носом. Линдир достал фляжку:

— Пей.

Я послушно глотнула и закашлялась — по горлу словно жидкий огонь пробежал.

— Что это?!

— Настойка, — невозмутимо ответил менестрель. — Согрелась?

Я прислушалась к себе:

— Почти. Мастер Линдир… Мне так стыдно… Я. Я не хотела доставлять Вам столько хлопот…

Я всхлипываю, Линдир вздрагивает. От порога доносится:

— Каких хлопот?

— Учитель?

— Лаурэфиндэлле, — со вздохом подтверждает Линдир. — У нас гостья. Выловил в речке.

— Вижу, — невозмутимо отзывается Глорфинделл. — Она так закаляется.

Лицо учителя предельно серьезно. Ой, сейчас меня кажется бить будут…

— Мастер Линдир, это не так! — сиплю, пытаясь оправдаться — Я нечаянно…

Учитель деланно огорчается:

— А я думал, ты решила укрепить свой организм…

В повисшей тишине не выдержав, фыркает Линдир, и спустя мгновение к нему присоединяется Глорфинделл. Он хохочет, запрокинув голову, громко и от души, а Линдир рядом вдруг замирает, словно боясь спугнуть.

Потом мы, обжигаясь, пьем травяной чай. Я смотрю из-под опущенных ресниц на спорящих о чем-то Линдира и Глорфинделла и чувствую себя в полной и абсолютной безопасности. До тех пор пока не узнаю, что предметом спора является мое лечение. А эти двое, как воины, умеют перевязывать раны, но никак не лечить простуду. Ма-амочка, спасите, кто-нибудь!

— Это совсем не больно, — уверяет меня Линдир. За его плечом Глорфинделл кивает:

— Не бойся.

— Я стара-аюсь…

Менестрель кладет мне руку между ключиц и поет. Я непроизвольно дергаюсь — щ-щекотно! Менестрель поет, и саднящая боль в горле проходит, в тепле, исходящем от его ладони, растворяется колючий озноб, тело наполняется живительной силой. Впервые слышу, как Линдир поет. У него на удивление низкий голос. Низкий, но мягкий. Я, как завороженная слушаю, забыв обо всем. Учитель понимающе улыбается одними глазами и успокаивает меня:

— Линдир — хороший целитель.

Глорфинделлу пора идти — дела. Когда за ним закрывается дверь, менестрель задумчиво смотрит ему вслед:

— Давно я не видел Лаурэфиндэлле смеющимся… Давно. Целую жизнь.

За мгновение до этого Глорфинделл негромко обронил:

— Я давно не слышал, как Линдо поет…

С того дня отношение Глорфинделла ко мне потеплело. Он становится все больше похож на живого чело… существо. Учитель улыбается, и оживает мраморное лицо, оживают глаза и как будто становятся ярче. Они больше не похожи на льдинки, скорее на кусочки весеннего неба. Глорфинделл по-прежнему редко смеется, но смеется же. И мне совсем не обидно, что чаще всего из-за меня. Может, потому что и смех по-доброму необидный? Однажды я решаюсь и, улучив момент, когда он не занят, прошу:

— Можно… Можно я Вас нарисую?

Учитель недоуменно поднимает брови:

— Зачем?

Я путано объясняю про свою любовь к рисованию и про то, какая он — хорошая натура для любого художника. Учитель терпеливо выслушивает до конца и кивает:

— Рисуй.

Он сидит вполоборота, обняв руками колено и выбившиеся из косы кудри золотятся против солнца, как нимб. Таким он и остается на листе блокнота и в моей памяти. Навсегда.

Между тренировками я продолжаю усердно учить языки, общаясь с местными. С каждым разом мне становится все легче понимать речь эльдар и здешних людей. Гэндальф при встречах начал разговаривать со мной то на квенья, то на вестроне. Своей магией он помогает мне быстрее усваивать знания. С самого начала помогал, как оказалось. Думаю, к походу я смогу разговаривать с попутчиками, без переводчика. На днях ознакомилась с эльфийской поэзией: красивые у них баллады, только каким же поэтическим талантом надо обладать, что страниц десять восхвалять красоту природы или прекрасной девы? Так и представляю себе влюбленного эльфа, читающего своей избраннице эти стихи. Он читает, и где-то на половине избранница не выдерживает и засыпает. Романтика-а… Линдира что ли спросить? Уж, он-то как менестрель, разбирается в поэзии. Заодно можно познакомить его с нашей поэзией. Культурный обмен, так сказать.

Однако при встрече я не успеваю заговорить о поэзии, как Линдир интересуется:

— Лаурэфиндэлле учит тебя владеть оружием?

— Нет, — отвечаю.

— С одной стороны — зря, а с другой… — менестрель долго и задумчиво смотрит на меня — Колюще-режущее тебе давать опасно. Для тебя же. Хотя… Может поучить тебя стрелять из лука? — вслух размышляет он — С детским луком справишься?

Я неуверенно пожимаю плечами:

— Может быть…