Это не было хорошей работой. Я просто никогда не могла от них отделаться.

Иностранцы, наглые руки и нож в моей правой ладони, который хорошо помогал напомнить им, что я тут всего лишь проводник.

У меня всегда была яркая мимика, я хорошо привлекала внимание и развлекала...

Честно говоря, это было омерзительно.

С другой стороны, деньги того стоили: я всегда до одури их любила. Звенящие монетки, шуршащие купюры, даже иностранные чаевые, которые можно разменять или припрятать на чёрный день — они делали меня счастливой одним только фактом того, что я буду ими владеть. Деньги были похожи на смысл, украшающий мою пустую жизнь.

И, всё-таки, это было тошнотворно: улыбаться, шутить и размахивать руками, показывая на местные достопримечательности.

— А это — самая важная пизда, ой, дырка в мире! Я вас в неё сегодня не поведу, звиняйте, это отдельно надо оплачивать!

Наверное, я никогда не отличалась от прочих орсовчан, готовых за достойную плату сделать всё , что угодно, даже если презирала их всех. Может быть, себя я тоже презирала, но это что-то вроде привычки: если я ненавижу себя, это подпишет мне индульгенцию. Так что, если честно, я всегда была той ещё неисправимой мразью.

В своё оправдание мне нечего сказать: нет ни единой причины относится ко мне иначе, чем к кому-то ещё.

Как только это стало возможно, я навсегда ушла оттуда: всё-таки, деньги за это платили недостаточные, чтобы корячиться долго. От тех дней мне остались нож в кармане, красивые иностранные монетки, приличное знание нескольких иностранных языков, навык переговоров с практически любыми людьми и бодрый голос.

Жалею ли я?..

Я до сих пор не знаю. Это было моим выбором: работать, даже после смерти той женщины, на Приют. В конце концов, там и правда жило всегда много детей.

А ещё...

Может быть, это было забавно, на самом деле?

Может быть, это не было настолько ужасной работой, как я бы хотела считать?

Может быть, мне на самом деле было интересно работать экскурсоводом и говорить о Бездне?

Честно говоря, я и сама не уверена.