Этот дом очень стар, он пахнет воспоминаниями. В нем живет темнота чего-то древнего, источенного сыростью, избитого ветрами, полного забытых пространств, странно живого. 

Мы вошли в большую комнату с каменными стенами и высокими арочными сводами. Ее освещал только пылающий камин, по-средневековому огромный. Было тепло и сумрачно, пахло сухой древесиной. Огонь отбрасывал отсветы на сотни книг — они небрежно стояли и лежали повсюду. Некоторые из них были очень старые, очень редкие, многие столичные коллекционеры продали бы за такие душу. Здесь были и средневековые трактаты, и современные издания, в основном справочники по ботанике, геологии и медицине. 

— Ты читал все это? 

— Здесь не особенно много развлечений, — пожав плечами, Янко снял свой длинный черный кафтан и бросил его на спинку кресла. 

Я следовал за ним на гору без страха, готовый, как мне казалось, ко всему. Но в этом доме было так тихо и укромно, что я растерялся. Это было чужое убежище, логово, предназначенное для сна и отдыха. Зачем я здесь? 

А он сел в кресло, лениво протянув ноги к камину, и, откинув голову, и стал наблюдать за мной из-под полуприкрытых век. Его лицо в свете огня казалось резче, тени под скулами были густы, как на старых картинах.

— Ты ведь тот самый черный всадник? 

Тут он вдруг рассмеялся.

— Это когда я верхом на Сазарели. Сейчас, выходит, черный пешеход. 

— Мне говорили о тебе.

— И что ж такое тебе рассказали?

— Что ты нагоняешь страх на жителей долины. 

Он лениво улыбнулся, прищурился.

— И что думаешь? Я страшный?

Я фыркнул.

— Думаю, люди боятся тебя не напрасно. Еще думаю, что сегодня ты не намерен пользоваться своей страшностью в моем присутствии.

— Ты прозорлив, чужестранец, — он склонил голову на бок, не скрывая, что забавляется. В его волосах запуталось бледное пятнышко — подвявший цветок. Сапоги были грязными, но это, похоже, его не волновало. — Ну что ты застыл? Садись. Посиди со мной. — Он не поленился добавить просительных ноток в свой тягучий и насмешливый голос. 

Я снял плащ и сел в кресло напротив него. В тепле на меня накатила усталость, а вместе с ней — ощущение невозможности, сновидческой странности происходящего. Может, я оступился, упал в пропасть и лежу сейчас где-то на камнях без сознания, и мой агонизирующий разум выдумывает истории, чтоб отвлечь меня от умирания?

Опять стало тихо, только горели, треща, дрова в камине. За окнами густела тьма, где-то в ее мягких объятиях дремали исполины-горы. Что им снилось? И молчание казалось полным предчувствия, будто в нем крылось что-то большое и важное, пока затаенное. Янко смотрел на меня уже знакомым цепким взглядом и молчал.

— Ты давно здесь живешь? — мне вдруг стало жаль его. Я не мог представить более одинокого места — так высоко над землей, так далеко от людей, на границе вечной зимы.

— Давно. Люди понятия не имеют, что это такое. 

Вдруг в одно мгновение он стал серьезным, мрачным, как будто потухла свеча. 

— Я заметил, ты много пишешь в свою тетрадь, — сказал он. — Запишешь для меня еще кое-что.