В чём-то, может быть, они похожи. Прячущие глаза и не способные полностью видеть, сподручные, о ком сплетни множатся — о волшебстве на кончиках пальцев. Может, поэтому и поладили. Двум детям надо было прятаться от мира.
Они больше не дети, и проблемы у них не те. Эвелин не клеит пластыри ему на разбитые коленки, Джордж не помогает ей найти кружки на захламлённом столе. Они не прячутся в кустах роз и не меняются вещами: очки при нем, повязка при ней. Больше никаких догонялок среди колонн.
Джордж на войну — за братство, за свободу, за предательство. За сотни тысяч слов ему обещанных, в которые он верит. Должен верить.
Эвелин в доме — слишком большом для маленькой девочки. С разбитыми склянками да испарениями, в закрытом пространстве циркулирующими.
Он приходит к ней раз в месяц, может, даже реже. С другими людьми и другими просьбами. Эвелин всегда здесь, на одном месте. У неё тут никого нет.
«Насколько концентрированное зелье Вы можете сделать, Эвелин?»
Ей не нужно особых знаний, чтобы догадаться — никому не нужны ее услуги в столь простой вещи, как зелье огнестойкости. У каждого в доме есть своя зельеварка. Она знает, что не Джорджу думать о чём-то столь примитивном.
Он здесь впервые один за долгое время. В порядке исключения она может притворится, что не слышит его тревоги. Ради хорошего друга.
Через несколько дней он придёт за зельем. Ещё через несколько — приведёт с собой друга. Парня со стучащей о доспехи маской Эвелин не так хорошо знает, и она не уверена, что хочет знать.
Ей не нужны новости и газеты, приходящие в её глушь раз через раз, чтобы почувствовать призрак заключения.
Вы знаете, у слез обсидиана очень выразительный и едкий запах.
Хочется обоих положить в палаты на первом — вместо этого спальни на втором впервые получают владельцев.
Впервые с тех пор, когда они детьми были. Когда ей было меньше пятнадцати. Когда ещё кто-то кроме неё жил в этом доме.
Мечтатель запирается в комнате, лишь изредка спускаясь на кухню. Джордж почти всегда на втором, роется в книгах и склянках, будто все это ему интересно.
Эвелин не знает, правда ли ему интересно, и не ведёт ли его в лабораторную чувство вины вместо любопытства. Её проницательность хромает с каждым годом, а может, это все вокруг стали более закрытыми. После войн чувства нараспашку — фатальная ошибка.
«Чем мне заплатить?»
Ничем, у тебя нет ничего, что бы мне было нужно. Стой здесь и, черт возьми, не двигайся.
Она хоть к крайнему порталу за «спасибо» пойдёт. Просто потому что дружба. Просто потому что делать больше нечего.
Она выдумывает просьбу только из вежливости.
«Знаешь, где ближайшее кладбище?»
Хорошие девочки скорбят пять дней в неделю и ходят по воскресеньям замаливать грехи в церковь Прайма. Хорошие девочки шепчут «папенька, маменька, простите меня» и воют по ночам.
Эвелин проводит пальцами по и так знакомой ей фамилии.
Ей бы расплакаться — закричать от боли, от усталости, она знает, что чего-то подобного от нее ждёт Джордж: истерики или хотя бы легкого озноба. Дрожащего голоса, надломленных извинений за эмоции.
Ей нечего сказать.
«Скучаешь по ним?»
«Я не знаю.»
С двумя в доме становится проще и интереснее жить. Она замечает, что Мечтатель снял маску, а Джордж уже хорошо ориентируется в коридорах. Она замечает исчезающие и появляющиеся в раковине две чашки. Разговоры ни о чем хоть чем-то заполняют разум.
Может быть, она скучает. Скучает по времени, когда в доме всегда кто-то был. Скучает по времени, когда кто-то подбадривал ее. Говорил, что все у неё получится. Что она делает что-то действительно стоящее.
Знание о небольшом рядке могил рядом с родительскими — под рёбра кинжалом. Она держала их в кроватях до самого конца, не давая наконец-то покончить с жизнью. Она мучила их, пока не заносила ошибки в лекарствах в блокнот. Муки совести — разве что за промахи.
Джордж ловит ее на кухне застывшей над раковиной. Она не плачет, но кажется, что могла бы.
Не дети они больше, и нету больше никаких разговоров про звёзды — Эвелин их не видит, а Джордж ещё способен отличать белый от чёрного. Он ей рассказывал мифы о созвездиях и далеких галактиках.
Они сидели ночью в саду, едва шепотом переговариваясь — теперь по ночам только кошмары у троих поочередно. Джордж ей говорит, что скоро они уйдут, и она вздохнёт спокойно. Будто ее так сильно раздражают посторонние.
Джорджу много позже — снова на фронт, вновь-снова-опять, и в порядке исключения Эвелин тоже наконец-то уходит из дома. Оставляет наследство своих предков ради полевых условий и сумки с красным крестом. Она уходит намного дальше — там люди готовы ведьм сжигать за взгляды.
Ещё позже, может быть, они снова встретятся где-то на пороге центра реабилитации. С новыми шрамами, с новым проблемами — ещё один период жизни позади. Больше никаких пыльных комнат и зелий, никакого чая и, возможно, никаких войн.
В чём-то, может быть, они похожи. Не в цвете глаз и неспособности видеть, не в отношении к людям, не в слухах деревенских — любимчик бога и маленькая провидица. Но есть в них что-то схожее.
Может, именно поэтому они и поладили.
Двум людям надо было прятаться от мира.