Она чувствует запах гари.

Ласкающий кожу дым. Затекающий в уши треск.

Эвелин бежит.

Коридоры стали длиннее и уже, пустые комнаты стали больше, вещи стали ближе. Дом рос, отодвигая её от выхода все дальше и дальше, он подставлял ей углы и убирал двери, он опрокидывал на нее цветы и бил о пол лекарства. Бесконечное незнакомое пространство пожирало её заживо: насмехаются призраки запертых стен.

Эвелин страшно.

— Джордж! Мечтатель!

Смех. Пробирающий до ужаса, до озноба смех.

Им нужно выбраться, им нужно уходить, бежать, бежать, бежать, им нужно что-то сделать, она ничего не видит, она не понимает, ей страшно, это-

Огонь подбирается к пяткам, и он обжигает ее лицо, дым забивается в нос и лёгкие. Эвелин давится криком, но ей все ещё нужно бежать.

Это дезориентация. Она уже не знает, где она.

(Нигде, одно сплошное нигде: деревянная коробка, в которой ничего нет, сарай, в котором они её заперли, Эвелин знает, что они её заперли, конечно они сделали это, они, это они, они)

— Кто-нибудь!

Её горло болит.

Никого здесь нет.

Никого.

Никого.

Никого.

Эвелин горит.

. . .

Когда она наконец-то вталкивает в себя вдох, она просыпается.

Это больно. Дышать — больно. Но она делает это снова. И снова. И ещё раз. Она чувствует, как слезятся глаза — всё тело мерзкое и липкое.

Темнота окружает ее, но она не привычна, инородна. Эвелин резко поднимается, бешено шаря руками вокруг, пытаясь найти хоть какую-то опору. Пальцы цепляются за одеяло. Она сжимает его как свою последнюю надежду, до отрезвляющей боли. Она прислушивается к окружению, пытается убедить себя в том, что это всего лишь кошмар.

Она всё ещё дышит. В комнате холодно.

На часах тикают часы. За окном поют птицы. Шелестит ветер.

Реабилитационный центр встречает её своим обыкновением, и словно ничего и не горело, словно Эвелин не была сейчас в бесконечном коридоре стен, оставленная одна со своим страхом.

Это был просто сон. Не повторяющий реальность, это был просто сборник её страхов, напоминание: её родного места больше нет. Она сама больше не кажется себе родной.

Она давится сжатым всхлипом. Эвелин слышит, как рядом шелестят страницы, и кто-то выпрямляется на стуле.

— Я что, заразил тебя кошмарами?

Голос спокойный, бархатный, такой знакомый. У неё даже нет сил испугаться постороннему в комнате, она лишь протягивает руку в пустоту навстречу звуку, в надежде ухватиться хоть за что-то, понять, что это реальность.

Чужая ладонь: царапины, мозоли, родное тепло. Она сжимает его пальцы, и неловко их переплетает, понимая, что она сама дрожит.

— Прости, я не думал, что это заразно. Я могу уйти в другую палату.

— Не надо, — выходит слишком резким, слишком жалким и отчаянным, — Не уходи.

(Пожалуйста, не уходи)

Джордж тихо смеётся, и этот звук похож на колокольчики, или капель, или звон стекла, и Эвелин хочет навсегда сохранить этот звук в своей памяти. Он проводит второй рукой по её волосам, с той стороны, где ещё остались длинные локоны.

— Я не уйду. Я буду здесь.

— Пообещай, что будешь здесь, — выдавливает она дрожащим голосом.

Мягкий вздох. Он рисует круги большим пальцем на её руке.

— Я обещаю.

Она делает ещё один вдох, и боль в груди, наконец, пропадает. Она отпускает одеяло, для того, чтобы нащупать на его запястье спокойный, размеренный пульс.

Всё хорошо. Всё будет хорошо.

Эвелин не одна.

Всё будет хорошо.