Если было ещё непонятно: у Эвелин с диапазоном чувств проблем — как в перегретой колбе зелья. То есть, через край. Обжигает пальцы и выдавливает недовольный, раздраженный стон.
Эвелин — мастер зелий, на самом деле. В самом деле. А потому от каждой неудачи хочется заклеймить себя разочарованием: до кусания рук доходит, настолько обидно. Напоминает о безрадостном детстве слепого ребенка с фамилией.
У Эвелин нет ничего, кроме чужих эмоций. Эвелин прекрасно их распознает, на слух и на ощупь, на запах даже может; это её работа, в конце концов — определять самочувствие пациентов и обещать им, что всё будет хорошо. Она улыбается выверено, отточено, и если что-то Эвелин и умеет, так это убеждать — ну, или манипулировать, если вы хотите быть более честными. Через взгляд ей информацию не передать, потому приходится делать это через любые другие жесты, какие только возможно.
Проблема в том, что за притворством ты начинаешь немного забывать, какого это — ощущать что-то по-настоящему. Или, может быть, это какое-то врождённое, или из-за воспитания, или из-за чего-то ещё. Но дело в том, что Эвелин не очень привыкла к любви или горечи. Любовь и горечь заставляют её делать что-то непредсказуемое, и поэтому они в этом доме не приняты.
Эвелин держит всё под контролем, а если всё из под контроля выходит, то начинается хаос, и Эвелин понятия не имеет, что с этим делать, так что её план: просто держать всё под контролем сильнее, и надеяться, что это сработает.
. . . Ну, в её защиту: это работало.
. . .
— Я абсолютно не понимаю, что ты делаешь.
Эвелин тоже не совсем понимает, если честно. Но она только строит лицо посерьёзнее, когда отвечает:
— Ты и не должен.
Джордж издает звук: хмыканье или хихиканье? Эвелин не имеет ни малейшего понятия, и, чтож — это и есть их проблема, да?
Джордж был нечитаем. До странного и практически аномального.
Его голос всегда фальшиво расслаблен, фальшиво насмешлив, он всегда саркастичен и никогда не зол по-настоящему — с ней, по крайней мере. Он делает слишком мало "звучащих" движений, и они всегда слишком тихие, из-за чего тяжело отслеживать его местоположение, и он просто. . .
Черт возьми, это тяжело.
Почему с кем-то, кого она знает с детства, так тяжело?
— Подай паучий глаз, — командует она, протягивая руку в пустоту, и в её ладонь послушно вкладывают орган.
— Я думал, мы делаем зелье исцеления, — сообщает Джордж, и она искренне не может разобрать, говорит ли он это с намеком на то, что она что-то делает не так, или просто снова сетует на собственное непонимание.
В любом случае, Эвелин держится уверенно.
— Нам нужно зелье вреда. Для лечения заражённых.
Собеседник протягивает "а-а", и она даже не хочет задумываться, что это значит в этот раз.
Это утомляет. Иногда это забавно и интересно, занимает на часы: банальное разгадывание чужого настроения, прыжки вокруг да около. Но сейчас она бы всё на свете отдала, чтобы просто понимать этого человека.
Она не знает, зачем ей это.
Эвелин снова распределяет ингредиенты и включает огонь. Главное сейчас запомнить, что у неё не очень много времени — в смысле, да, зелье вреда можно передержать. Многие не видят разницы между "отрицательными зельями" и "плохими зельями", а разница в них — как между мышьяком и камнем.
От запаха голова кругом. Немного.
— Открой окно, — говорит, опираясь на стол.
— Оно открыто, — отвечает Джордж, и она искренне надеется, что это не обман.
Она тяжело вдыхает. Зелье вреда пахнет превратно, но что же поделать.
— Знаешь, что, Джордж?
Она приподнимает голову, и ответа нет, но она знает, что люди иногда просто забывают издавать звуки внимания. Джордж — особенно. С его неразговорчивостью можно было только смириться.
— Ты — феномен.
На мгновение, повисает тишина.
А после Джордж смеётся. Громко и заливисто, по-детски, словно Эвелин сейчас сказала что-то ужасно смешное. Так искренне, что у Эвелин всё внутри замирает от звука и щеки вспыхивают — метафоры не подобрать, это просто. . . Красиво? Захватывающе?
Это просто звук.
(Эвелин нравятся звуки.)
— Сказала мне — кто? — спрашивает он с улыбкой, тяжело дыша и не отойдя ещё от припадка, и да. Эвелин в очередной раз не улавливает посыл.
Ей нужно несколько секунд, что бы попытаться понять. Потом ещё несколько, чтобы выкинуть это из головы, или хотя бы попытаться, потому что она забита звуком смеха и щеки всё ещё предательски пылают — душно просто в комнате, вы не понимаете!
А потом ее пальцы обжигает бурлящая масса, и она шипит, тут же одергивая руки.
Это хаос. Вот он. Точка кипения, отсутствие контроля; Эвелин закусывает губу и хмурится, снимая колбу с аппарата, пока комната заполняется ещё большим смрадом и звуком масла. Кошмар. Просто позор.
— Ох, боже, — шаги на этот раз весьма отчетливы; Джордж перехватывает её запястья и проводит полотенцем, звуча и впрямь обеспокоенно, — Ты в порядке?
— Пустяки, — вздыхает она, — Я в порядке, стол спасай.
— Да что ему будет, дерево деревом.
— На этом столе мой дед разделывал дракона. Я бы сказала, что он весьма раритетный.
Ещё одно хмыканье. Её руки продолжают вытирать, и это. . . Дискомфортно? Странно? Нет, вроде нет — но Эвелин неловко, и она все же отстраняется, забирая полотенце.
Что такое? Что с тобой, черт возьми, не так?
— Ничего. Начнем с начала.
Да, конечно. Просто старайся лучше.
Начнем сначала.
. . .
С тех пор, как их в доме стало трое, всё изменилось.
В смысле — конечно, всё изменилось, ведь прошло так много времени, и мир закрутился так сильно, что всех их просто заносит. Но Эвелин снова видит пятна во снах. Эвелин снова что-то слышит, чувствует, знает — и при этом она не знает ничего. Она не понимает.
В её доме — преступник и его сообщник, враг сервера номер один и её друг, незнакомец и кто-то, кого хочется назвать знакомцем, но. . .
Ха.
Прайд милосердный, почему всё настолько сложно?
Джордж снова нечитаем. Всё ещё, но словно по другим причинам — это больше не двусмысленность и колкость на языке, а скорее отстранённость, несвойственная апатичность. Может быть, так кажется из-за напряжения в доме: никто ни с кем почти не общается, всегда наготове, всегда боятся — но. . .
Может быть. Может быть-Может быть-Может быть.
Может быть, Джордж просто изменился за все это время, и Эвелин не заметила. Он ведь уже был таким, когда пришел просить зелье огнестойкости, верно? Может быть, это наигранное, чтобы специально Эвелин запутать. Зачем? А черт его знает.
Эвелин уж точно не знает.
На самом деле, он ведь и с Мечтателем — абсолютно такой же.
Может быть, это его защита психики. Такой вариант был бы наиболее простым, и наиболее. . . Волнующим.
Хочется схватиться за свою привычную нормальность, вернуться к одиночеству без загадок и вопросов. Или провалиться в воспоминания: кометы и звёзды, метеориты и планеты. Но это слишком далеко, и Эвелин не любит вспоминать.
Ей просто хочется, чтобы всё было понятно. Хочется, чтобы был контроль. Не в плане повеления кем-то, а в плане. . . Порядок, может быть.
Хаос. Сплошной хаос.
Он стучит каблуками по скрипящим старым доскам, поднимается на второй этаж. За ним остаются дорожки из мухоморов и одуванчиков, что Эвелин не смеет трогать. Она следует за ним, невесомо и тихо, шаг в шаг. Слышит тяжёлое дыхание, напряжение в каждом движении.
Она почти его видит.
Она может его догнать.
Она может протянуть руку, убедится в этом сама, нащупать пульс, сжать-
— Джордж.
Резкая остановка, отсутствие дыхания, пульс запредельный — его рука такая горячая, это странно, это очень странно. В доме холодно. Она не должна быть такой горячей.
Эвелин хмурится.
— Что такое? — спрашивает он, и в голосе даже не сквозит оттенка эмоции, но вот сейчас, в эту секунду, Эвелин чувствует. Кристально чисто и ясно.
Она тянет руку к его лбу, и она чувствует, как он делает шаг назад.
— Джордж.
— Эвелин.
Приходится дёрнуть за руку, чтобы до лба таки дотронуться: он горячий, конечно он горячий, она поняла это и так.
Он пытается скрыть болезнь в доме у врача. Это немыслимо. Просто кошмар.
Она вздыхает:
— Я разочарована, — говорит, как можно спокойнее, — Но не удивлена.
— Со мной всё в порядке, — утверждает Джордж, пытаясь отстраниться, — Мне нужно посмотреть, нету ли никого вокруг.
— Я знаю, что ты не доверяешь мне, спасибо, — слетает с языка быстрее и проще, чем Эвелин может себе позволить.
На самом деле, она не знала. Но догадывалась. Предполагала.
Джордж делает свистящий вдох, и от этого практически больно. Он явно думает, что она не слышит. Он точно предполагает, что может улизнуть от неё с этим.
Эвелин мотает головой, снова беря его за руку и направляясь дальше по коридору.
— Предписываю постельный режим, чай и лекарства. Никаких приключений.
— Я в-
— Приказ доктора.
Дверная ручка под её рукой кликает.
— Ты в моем доме. Тебе не нужно сражаться. Я не пущу тебя сражаться, пока ты болеешь.
— Я не болею, — слабо протестует Джордж.
— Пока нет. Но будешь.
Она подводит его к кровати, встречая слабое сопротивление.
— Ты ложишься. Я приношу тебе лекарство и чай. Ты веришь, что я не травлю тебя.
Она всё ещё чувствует его пульс, быстрый и громкий в её ушах. Джордж не двигается, и она накрывает его пальцы второй рукой, в надежде, что этот жест окажет более доверительный эффект.
Его кожа очень горячая по сравнению с ней. Ей почти кажется, что она сама стала теплеть.
Джордж не доверяет ей — нет, Джордж не доверяет всем. Джордж — солдат, Джордж не может говорить о том, что ему плохо. Сейчас. В этот момент времени.
Сейчас Джордж пытается доказать себе, что он ещё может что-то сделать в этой ситуации, когда они заперты в кирпичных стенах и вынуждены думать, слишком много думать.
Эвелин разжимает его запястье, и делает ещё один шаг к кровати, снова потянув его за собой. На этот раз нет сопротивления. Скрип матраса — Джордж сел.
— Хорошо, — шепчет она, — всё будет хорошо. Ты просто устал, но скоро ты снова будешь здоров.
Вздох Джорджа, и больше скрипа — видимо, он лег.
— Я поверю тебе.
Награда, стоящая всех её лекарств и ночных кошмаров.
Через час Джордж засыпает, и она накрывает его одеялом, снова аккуратно нащупывая пульс.
Он спокоен.
Джордж дышит.
Эвелин дышит вместе с ним.
. . .
У неё больше нет контроля.
Совсем.
— Ты в порядке? — спрашивает Джордж, звеня ложкой, и Эвелин едва к нему поворачивается.
Они в какой-то гостинице на хаб-сервере, что принимает всех кого попало. Тут шумно и неуютно, если вы спросите Эвелин, но она успокаивает себя тем, что они не задержатся тут надолго.
— Да, всё хорошо, — кивает она, — Ты как? Только честно.
Их новая встреча показала ещё одного "другого" Джорджа — но он не был другим. На самом деле, он был намного ближе к той юной версии себя, что Эвелин не понимала совсем.
Сейчас он спокойнее и рассудительнее, но вернулись остроты и шутки; она снова слышит его смех, из-за которого внутри, кажется, расцветает амброзия. Он больше не кажется далёким и отстранённым. Скорее, повзрослевшим.
Она научилась читать его лучше. Слышать тяжесть грусти и пылинки радости, треск гнева под пальцами — его сердцебиение под её ладонями. Это не краски, но Эвелин кажется, что видеть — это так.
Эвелин не хочет видеть будущего, если её настоящее выглядит так.
— Немного кружится голова, но ничего страшного, — отвечает Джордж спокойно, — Думаю, я могу привыкнуть к этому.
Эвелин подходит к нему ближе, и он аккуратно берет её за руку, а после отдает чашку чая. Эвелин крепко её обхватывает, садясь рядом.
— К чему?
— Ну, — она почти чувствуем плечом его неопределенный взмах в воздух, — К этому. Путешествия, свобода. Хорошая компания. Отсутствие планов и всего такого.
Эвелин хихикает, и прячет свою улыбку в чашке. Зелёный чай с имбирём.
— Знаешь, я тоже, — отвечает она, — Я могу к этому привыкнуть. На самом деле, я думаю, что люблю это.
Щелчок.
Словно в голове внезапно сложился пазл. Словно вот сейчас, в этот момент времени, она сказала что-то очень. . . Правильное. Не странное, но неизвестное — как идея, которая была такой простой, и из-за этого она никогда не признавалась в ней.
От Джорджа тепла идёт больше, чем от кипятка. Он напевает что-то, и он близко, так близко — он всегда был так близко, просто Эвелин всегда хотелось, чтобы всё было по линейке. Несуществующее личное пространство; форма, понятная лишь ей.
Хочется найти его пульс. Хочется почувствовать, как Джорджу спокойно.
Хочется узнать, насколько сейчас спокойно ей.
— Джордж, — говорит она тихо, почти шепотом, и чувствует, как тепло приближается к ней. Словно само солнце склонилось к смертной.
Джордж не спрашивает, но Эвелин знает, что он слышит её. Что он тянется к ней, когда она его зовёт.
Эвелин — подсолнух. Эвелин кладет ему голову на грудь, слыша, как он вдыхает и замирает, словно боясь её спугнуть.
Эвелин слышит его сердцебиение.
— Я люблю тебя, — произносит, даже не зная, выходит ли какой-то звук.
Чужая рука путается в её волосах.
Солнце обнимает её. Окружает теплом и любовью, любовью, любовью.
— Конечно, — отвечает ей Джордж.
И это очевидно. Кристально ясно. Понятно, как звук, мелодия.
Она смеётся.
И он смеётся вместе с ней.