Джордж с короной теряет всех и каждого: чужие руки, слова, даже силуэты. Темнота плотная — не как за стеклами очков. Его гнев не похож на искры; он тяжёлый, давящий на спину, мешающий думать больше нужного. Словно в прорубь с головою — тишина жуткая, ужасная. Пробирающее до костей одиночество.
Джордж пугается этого до ещё не задушенной в груди откровенной паники.
(Я не хочу оставаться один.
Я не останусь один.)
Подушечки пальцев привязаны к чужим намертво — свет все ярче становится, его слепит ожидание конца. Черные плиты непробиваемого материала, чужое изнутри дыхание. Это сон. Это просто сон.
Сны не показывают ничего нового, только то, что он сам уже знает. По привычке, по наитию, только подтверждение: да, ты всё ещё о нем думаешь. Веришь, что можешь все исправить. Что все на круги своя вернётся.
Не вернётся.
Привязанность тает огненным леденцом под языком и оборачивается лезвием — понимает, только когда уже притащил Мечтателя на порог чужого дома. Он начинает моргать только после скрежета за ними замка — дышать припоминает ещё позже, и мозолистую руку в шрамах ему кладут прямо на шею. Чувство удушения настигает его, как электречиство.
Трое прячущих глаза, вальсирующих вокруг да около, даже не желающих вместе завтракать, не то что общаться и открывать душу. Стыдно до ужаса, а ещё напряжённо, но он давит в себе порыв снова сбежать в лес каждый раз, когда с опаской замирает у окна. Вырывает растущие из стола грибы, убеждает себя, что ему не нужен очередной парад ярких картинок и снов. Никакой спячки, пока он тут. Никакого отдыха, пока он не отплатил свой долг.
Рассказы о возвращении величия знакомы до выбитых паттернов предложений. Его друг-любовник-друг-враг-никто-друг голосом заново крепнет, расписывает план в мельчайших деталях, словно ни о чем кроме этого в тюрьме не думал. В голосе отдает треск безумия — Джордж притворяется, что он не слышит.
«Почему ты снова делаешь это?»
Потому что больше у Джорджа ничего не осталось. Потому что больше никого нет, и делать нечего.
Он убеждает себя, что Мечтатель ему так же важен, как и был когда-то, потому что переосмысливать не хочется до очередной ночной мигрени.
Время останавливается.
Во снах он снова падает в воду, но потом он просыпается: его накрывает облако дыма и пепла. Джордж бежит, слыша сирены, и война для него так же знакома и противоестественна, как молитвы личному божеству. Джордж зовёт своих союзников, но никто не отзывается.
Всё замолкает, и в ушах — только статика. Высокочастотный писк заместо предсмертной колыбельной.
Бьются внутрь черные стекла.
Бог Джорджа вычеркивает его код за секунду до того, как становится слишком поздно.
Раз, два, три — отсчет отсутствия сознания, очередного сна, наполненного зелёным. Джордж тянет руки к братской могиле, что он никогда не увидит, потому что вряд ли война оставила хоть кусочек от этих людей, если не произошло какое-то чудо. Вырыть её некому и нечем, и это не забота Джорджа.
Словно корона снова сваливается набок — единственный обладатель вины уцелевшего. С рук капает раскалённое золото; монарху пристало только скорбеть.
Раз, два, три — не счёт в вальсе с воспоминаниями, но щелчки пальцев от попытки вспомнить. Из под ног растет колющая кожу трава, и он вспоминает что угодно, но не того, с кем он на ней лежал. Лицо из воспоминаний стёрлось, осталась только маска — больной оскал, за которым может быть какая угодно идея, какое угодно существо. Игра в подстановку — уже лучше, чем шарады, что он пытался разгадывать раньше. В мимолётных жестах и тембрах хотел найти человека, которого когда-то любил. Не нашел.
Раз, два, три — подсчет шагов дальше от человечности, возвращение к первобытному, от чего он давно отказался. За попытку от чего избавиться он поклялся жизнью, и что теперь снова с ним, будто никогда и не уходило. Очищающее разум, дающее перевести дух — словно сползают оковы, что он сам на себя нацепил. Приходит потихоньку осознание своего подросткового максимализма.
Сколько прошло времени на самом деле?
Джордж не помнит, сколько ему лет.
Раз, два, три.
Бой колоков больного разума, когда он протыкает границу своего выдуманного мира.
Стук стрелок заводит заново его сердце, и время идёт вперёд.
Джордж — человек. Бесполезный отброс природы. Разлагающийся труп, питающий землю своими частями. Практически дух, случайно появившийся на свет в начале времён, и не заставший концепции смерти. Не смогший его даже придумать.
Джордж — человек, и время идёт вперёд, когда он шагает по незнакомым дорогам незнакомого сервера, читая перекошенные таблички указателей. Одиночество теперь кристально белое — как пустой лист или снег, как стены карцера и неестественный свет, и оно лёгкое до неуправляемости тела. Одиночество приводит его на порог "центра реабилитации", и он не знает, что он тут делает, но люди внутри ничего у него спрашивают, молча провожая внутрь.
Гнилое дерево поростает мхом и поганками.
Это не то место, где ему нужно быть. Но Джорджу хочется верить, что отсюда он сможет найти направление.