— Когда утром я посмотрел в зеркало, вы умирали. Душа ваша же… Ваша душа...— молодой маг впервые не мог подобрать слов. То, что спешило сорваться с его уст, казалось слишком сильным словом. Его голосовые связки подрагивали, язык уродливо заплетался. Должно быть, он выглядел совсем недостойно в эту самую секунду. Лихорадочные капли стекали от затылка вниз по позвоночнику, впитывались в одежду, вызывая дискомфорт. Зеркало сновидений никогда не лгало, но почему-то именно этот сон казался особенно нереальным и полным невыносимых бурь самых разных негативных эмоций. Он не отдыхал всю ночь накануне встречи, терзаясь тревожными мыслями. Покрасневшие глаза должны были быть очевидным доказательством сломленности. Да, очевидно, маг был сломлен. Сломлен – это правильное слово, но подходило ли оно для описания того, что он видел в зеркале?

Молодой маг, славящийся своей сдержанностью и несгибаемым характером, стоял в тронном зале перед своей повелительницей, подкошенный всепоглощающим ужасом. Он не мог произнести то слово, которое больше всего подходило под видение. Только не глядя ей в глаза. Если бы он продолжил фразу, жидкое золото в ее глазах раскалилось бы от едва сдерживаемой ярости. Он едва мог позволить себе открыть рот. Даже в сновидениях ему никогда не почудилось бы, что он будет ответственен за сообщение дурных вестей. 

Маг умоляюще посмотрел в сторону серебряного трона. Обычно, он был тем, кто стоит подле богини, пока кто-то другой сообщает плохие новости, обычно, кто-то другой был причиной негативной энергии, бурлящей в воздухе. 

Металлические птички скакали у ее ног, звонко стуча по полу. Изредка, они поднимали свои тяжелые тела в воздух только для того, чтобы сесть на подлокотники. Их перья, сотворенные из тончайшего листа серебра, поблескивали на периферии зрения то тут, то там. Госпожа восседала неподвижно. Её взгляд казался невозмутимым, жестоким и в какой то степени бессердечным, но за этими грубыми эмоциями непроницаемая маска дала едва заметную трещину. Она гордо вздернула подбородок, расправила плечи и сжала руки в кулаки. Ее божественное начало казалось почти осязаемым в этот самый момент. Ноги мага подкосились и в покаянии он рухнул на колени, ожидая вердикта. Извинения уже готовы были сорваться с его губ прежде, чем он успел их плотно сомкнуть, не произнося ни звука. Сверкающий подол платья, утяжеленный бледными камнями, звякнул о трон, когда госпожа поднялась. Тут же птички будто подорвались, оставляя после себя небольшие лужицы жидкого металла. Едва коснувшись пальцами, богиня поправила идеально сидящую корону, тревожась, но тщательно пытаясь это скрыть. Волнение – человеческая эмоция, которую тяжелее всего подавить — отразилось на ее лице. 

— Скажи это вслух, — ее звонкий, властный голос эхом разошелся по залу, — я хочу это слышать. 

Казалось, она ни капли не сомневалась в правдивости того, что он собирался сказать. И осознание этого придало магу сил выглядеть достойно, когда он собрался с мыслями. Лунный свет играл с ее длинными прядями, отражаясь от вплетенных в волосы цепочек. Последний умиротворенный миг, такой прекрасный, так сладко засиял…

Первый маг Экстрема сказал это вслух и когда слова сорвались с его уст, будущее начало рушиться, корона в виде двух белых крыльев помутнела, а птички из чистого драгоценного металла перестали звонко прыгать.

— Ваша душа… Я видел, как она горит.

Слишком теплые для первого снега белые хлопья беззвучно опускались на выжженную землю. Касаясь ее, они рассыпались в мелкую пыль, накрывая почву тонким покрывалом. Где-то слышался редкий треск: догорали некогда цветущие пшеничные поля. 

— Дорогая…

Последние красные искры растворились в небе, оставляя после себя едкий запах тревожных ожиданий, что оседал на языке, слегка суховатый, но не противный. Ожидания — неуслышанные буквы, складывающиеся в слова, а слова – песня бескрылой птицы, ищущей упокоение в небесах. О, как же эта птица была глупа.

Маг не переставал неразборчиво шептать проклятия. Его язык то и дело заплетался от усталости, но от этого злые слова не прекращали литься изо рта. Его голову покрывал густой слой холодного пепла, но это ничуть не тревожило, скорее наоборот — вселяло больше уверенности в его нескончаемые угрозы, зачитанные как самые искренние молитвы. 

Редкие порывы ветра время от времени несли пепел в сторону полуразрушенного дворца, откуда брала начало зияющая бездна. Совсем недавно два осколка божеств: Солнца и Луны, сцепились в жестокой схватке во дворце. Их яростные удары породили огромную рану на поверхности. Раскол был столь огромен, что в него наверняка поместился бы целый город. В этом самом расколе тихо умирала Мортис Беллум, а драгоценный слуга провожал ее в последний путь. 

— Воспоминания этих скал о могучей руке госпожи будут навеки замурованы в этих израненных краях. Грезя о своем рождении, раскол позаимствует холод ее сердца, чтобы вылить все негодование в свирепый животный голод. Убей его, — просьба выходила с лёгкостью, жизнь мага больше не имела смысла. Не тогда, когда самое прекрасное существо погибло, а звёзды даже не соизволили присутствовать на похоронах. Его шепот все больше походил на сдерживаемые горестные рыдания, но он не смел повысить голоса. Лишь бы не потревожить госпожу.

Вряд ли маг осознавал, что своими речами прославлял триаду, а мыслями ее же проклинал, но на самом деле ему уже не было до этого никакого дела. Его единственный бог умирал, остальные же его совсем не волновали. 

Внизу было темно и холодно. Серые камни уродливо окрасились в бордовый. Влажная поверхность неприятно скользила под пальцами, пепел прилипал к коже, а в воздухе витало напряжение творящейся магии. Слишком много всего навалилось одно за другим, чувства обострились до предела. Частые громкие вдохи госпожи то и дело прерывались, затем снова возобновлялись, но с каждым разом промежуток тишины все увеличивался. Она не слышала тихих бортоманий у самого уха, не видела, как обеспокоенное, искаженное страхом лицо нависает над ее собственным. Беспокоясь о ее эмоциональном состоянии, он старался, чтобы его поглаживания по белокурым волосам были как можно более легкими, будто опасался, что прикосновения могут быть для нее такими же травмирующими, как и зияющая дыра в груди. Маг нежными движениями смахивал пепел с лица и ресниц, когда она начинала часто моргать. Ему никогда не было позволено прикасаться к ней. Кожа и волосы ощущались как самый мягкий бархат. Позже ему останется только вспоминать, как легкие разряды бегали под пальцами, когда он касался ее нежной кожи.

Мортис вдохнула слишком коротко, надрывно, воздух вышел с кашлем и кровью. Маг чувствовал, как жизнь стремительно, в буквальном смысле, вытекает из нее. 

Никогда ещё ему не приходилось думать о том, что его сердце способно разорваться на части, но в этот момент он испытывал именно это. Его глаза наполнялись влагой. Он так боялся, что ее размытый под влажной пеленой силуэт будет последним ее образом, который он запомнит. 

Сама же богиня никогда не думала, что ее душа может так неистово гореть. 

____________________

Мортис открывала рот, губы двигались, но собственные слова слышались будто через толщу воды: 

— Смотри-ка, кровь вовсе не золотая… а красная, — казалось, это предложение стоило тысячи жизней. Такую невыносимую боль причиняли слова. Несмотря на это, ей хотелось рассмеяться.

— Твоя кровь не стоит его, дорогая. Я заставлю Минаре страдать, — нежный шепот, еще одно обещание. 

Мортис не разобрала утешений, которые ее милый маг нашептывал ей, но она слышала треск, с которым ее сердце расходится по швам от тона его голоса. Похоже на то самое чувство, которое когда-то ей описывал Минаре. 

« — Люди чувствуют себя плохо, когда дорогие им люди чувствуют себя плохо. Я чувствую себя плохо, когда ты грустишь. Как думаешь, мы похожи на людей? — На его лице расцвела по-детски искренняя надежда.

— Не говори ерунды, Минаре, мы не люди».

Отчаянно хотелось видеть солнце. Почти так же отчаянно хотелось, чтобы оно сгинуло навеки. Черные тучи, подслушивая ее мысли, растекались по небу, будто разлитые чернила на белом пергаменте. Триада не высовывалась, трусливо поджав хвост, стыдясь того, чему позволила случиться. 

— Не говори ерунды, — тихое сопение. В прошлом она сказала это с пренебрежением, громко, бесчувственно, сейчас же — сдерживая бурю эмоций.

Маг болезненно зажмурился.

Мортис подумала: «Я чувствую себя плохо из-за тебя. Похоже ли это на человеческие чувства?». Сразу же ее сердце заполнила ярость. Она слабо воскликнула: 

— Не неси эту чушь! 

Пепел был невыносим. Ещё чуть-чуть и она перестанет видеть что-либо вообще. Знакомый силуэт навис над ней, загораживая черноту. Фиалковые глаза так отличались от серой пустоты Минаре, в которой она привыкла купаться жаркими вечерами. Размытые образы замелькали в голове, приобретая форму тысячи воспоминаний с красными оттенками ее родственной души. 

Когда я закрою глаза, увижу ли твое отражение, Минаре? Или же недостойны мы более смотреться в зеркало?

Треск и грохот хрупкого материала. Зеркало осыпалось мелкой крошкой. 

Ей показалось, как горячее дыхание опалило ухо. Это ощущение показалось самым приятным, что она когда-либо испытывала. Влага начала скапливаться в уголках глаз то ли от внезапного сожаления, то ли от ненависти и обиды. Слова — неразборчивое прикосновение к ее горящей душе. 

Он что-то говорил, но обрывки фраз ускользали, едва она хватала их за хвост. 

— Я не слышу тебя, — на последнем вдохе. Их связь была оборвана, а сама Троя — уничтожена. Минаре не мог с ней говорить. Его не могло здесь быть. Никой горящей серости, только мягкие фиалки. 

Но ведь мы никогда не должны были быть людьми…

Мортис Беллум родилась богом, но умерла как человек.

____________________

Маг задержал дыхание. Внизу было темно и холодно. Пепел на языке был на вкус как грязный песок. Луна ещё не показалась, последние красные лучи рассекали небо, оставляя кровавые подтеки по всей пасмурной глади. 

Текучее золото, которое он так любил, застыло, раскалённый металл остывал и терял свой яркий блеск с каждой новой секундой новой эпохи. Казалось несправедливым, что время ни на миг не замедлилось с ее смертью.

Если бы только он был сильнее, если бы только было больше времени, если бы только госпожа послушала его раньше… Никогда не будет прощения Солнцу, что своими лучами опалило холодную кожу бессмертной мудрости. Никогда оно не было достойно стоять рядом с ней, касаться ее и даже думать о ней.

Маг схватился руками за голову и опустился к самой земле, разбивая лоб о землю. Его руки мелко дрожали, когда он тихо взмолился, обуреваемый последней надеждой: 

— Если вам не безразлично то, что он совершил, позвольте мне наказать его. Позвольте показать, как сильно он ошибся, лишив ее жизни! Да, я недостоин даже стоять рядом с ним. Прошу заранее извинить за дерзость в сторону святого творения. Если Триаде будет угодно, накажите меня за неуважение и ненависть, — он закричал, — но если была в вас хоть капля благосклонности к моей госпоже, позвольте мне заставить его заплатить самую высокую цену! Клянусь, моя ненависть чиста и основательна! 

Он замолчал в ожидании, задержав дыхание. Когда последний луч солнца коснулся горизонта, запечатлев его требование в летописи веков, голос, похожий по звучанию на острый осколок разбитого стекла, коснулся его ушей. Звук был подобен самой страшной муке, но смысл слов стоял той боли, умноженной в стократ. Ответ триады был таким: 

— Пусть будет по-твоему, птенец, но знай, твое решение — наказание и для тебя.

Маг облегченно засмеялся, его сердце наполнила горькая радость. При свете Луны и звёзд он расправил белоснежные крылья. 

«Ваша душа… Я видел, как она горит».

горит.

горит. 

горит.

горит.

— И в пепле восстанешь, мой враг. Тебя преследовать буду, как тень. Легендой станет твой страх, и в ужасе встретишь свой тлен.

Когда кровь госпожи начала высыхать, маг коснулся бесшовного колье на шее, заключая свои обещания в холодное серебро, а душу своей госпожи в бездну.