Одним днём Фурье — белый как мел и теряющийся посреди подушек, с испариной на лбу и остро пахнущий тошнотой, — просит её:
— Феррис, можно попросить тебя... убрать мою комнату?
Феррис отрывается от пролистывания лент соцсетей — всё одно и то же, премьера третьего сезона «Холостяков Лугуники» новый сингл Лилианы, спор об этичности сексуализации Майерсов, и ей нет до этого никакого дела, но заставить себя зубрить билеты к пульмонологии непереносимо и у неё не выходит, — и приподнимает брови строго:
— Это такое уведомление, что я понижена с личной медсестры на уборщицу?
— Ты ужасного обо мне мнения, Феррис, — Фурье улыбается краешком рта, — и помимо того... не уважаешь труд уборщиц. Нет, я имел ввиду... когда я...
Он слабо кивает головой на подушке неопределённо в сторону. У Феррис вязнет слюна во рту.
— Сам уберёшь, — фыркает она с насквозь фальшивым пренебрежением. — Не нуждаюсь в экскурсии по королевской коллекции нижнего белья, вот уж спасибо.
(Когда-то хотелось. Какая безобразная, гадкая, недопустимая мысль сейчас. Феррис щипает себя за локоть.)
— Феррис, если я с того света... увижу, что ты копаешься в моём белье, я в самом деле умру дважды, — в голосе Фурье шутливый ужас. — Я больше о... ящиках стола. На верхних полках. Под... под кроватью. Там.
Феррис хочет ущипнуть его: сказать ему остановиться, продолжать их притворство, где они говорят о болезни Фурье, как о простуде, выжать из него и себя нежелание сдаваться.
Но она видит его ладони, их кости, выступающие под кожей, как в анатомическом атласе. Его губы, его глаза и веки, его щёки, его лицо целиком, его грудь при дыхании, его показания на всех приборах и анализах.
Она говорит:
— Хорошо.
Фурье умирает два дня спустя. Феррис сдаёт экзамен по пульмонологии на «отлично, я бы даже сказал, блестяще», когда ей приходит сообщение от Круш.
Так нечестно, думает Феррис и ненавидит себя за это, это она ведь была с ним постоянно.
О, как она ненавидит себя за это. Так нечестно, потому что Круш не заслуживает видеть то, как человек превращается в тело: она, несмотря на жёсткий фасад, добрая и тёплая и мягкая и нежная, а не прожжённая цинизмом завистливая бесхребетная стерва.
Не попросил бы Фурье её ни о чём, знай он. Но он не знал и попросил, и теперь некому делать это, кроме как Феррис.
Она ожидает найти замок тихим и стерильно чистым, но он встречает её перешёптываниями и вознёй в коридорах. Никто не обращает на Феррис внимания: каждый озабочен своей судьбой, работой и зарплатой. Так оно и к лучшему, думает Феррис отстранённо: скоро, быть может, её в этот замок так запросто никто и не пустит. Останется музеем, историческим достоянием — мёртвым памятником давно ушедшему прошлому.
В комнате Фурье всё остаётся так, как было до смерти. Не заправлена даже кровать: будто он просто проснулся утром и вышел в ванную. Тогда бы он вернулся уже к убранной постели — сейчас же никто не стал ставить в приоритет комнату, которая её хозяину уже никогда не понадобится.
Феррис пытается представить эту комнату через несколько лет. Уберут все аппараты, горы пачек от таблеток, суспензий и физрастворов, салфетки, всё медицинское, затем — разберут личные вещи и избавятся от всего «исторически несущественного» и «бросающего тень на наследие королевской семьи», разложат экспонатами остальное, может, прикрутят над входом табличку «Здесь жил четвертый принц Фурье Лугуника». Так кончится Фурье и начнётся история.
Слёзы у Феррис кончились ещё в такси.
Притворив за собой дверь, она идёт прямо к столу, не позволяя себе сосредоточить своё внимание на чём-нибудь ещё. Запах болезни бьёт в ноздри, и Феррис дышит ртом, пока в рассудке стучит мысль, что это — последняя её возможность вдохнуть запах Фурье. Комнату проветрят. Тело омоют. Бельё и одежду постирают. Мельчайшие его молекулы в душной спальне — вот и всё, что осталось.
Что же ты, дурочка, надеешься унести его с собой в лёгких?
Когда Феррис тянет за ручки ящиков, открывая взгляду их содержимое, в её голове возникает лишь одна невероятно чёткая мысль: хлам.
(Нет, она, конечно, тоже любит всякие мелочи, но кто же хранит их вот так?! Феррис думать не хочет о том, какой это рассадник пыли.)
Цветная липкая лента. Закладки, которых Феррис в его книгах не видела в жизни — только загнутые уголки. Погнутые ножницы. Обгрызенные до лохмотьев ручки — в самом-то деле, а он ведь клялся и божился, что бросил эту привычку в десять лет. Наклейки, которые он вечно хотел куда-то (порой на поверхности, которые портить даже принцу было совершенно точно не позволено) приклеить, но не мог решить, куда. Прыгучие мячики из тех автоматов, что можно найти в каждом супермаркете рядом с выходом (не то чтобы он ходил по супермаркетам — непозволительный репутационный урон для королевской семьи; нет, он заказал себе полностью заполненный автомат целиком и выуживал из него мячики каждый раз, когда ему хотелось покрасоваться, кинув один в стену и поймав — с последней частью, правда, выходило у него самый максимум в трети случаев). Протёкший маркер. Красная краска для волос — он купил её в панике не пойми где после того, как Круш упомянула, что восхищается Райнхардом, и Феррис (её он умолял помочь едва ли не на коленях — что за человек, в самом деле!) едва уговорила его покрасить сперва прядь на пробу, что ожидаемо оказалось верным решением: увидев результат, Фурье взвыл в ужасе и немедленно (и чудовищно криво) её отрезал.
Феррис зажимает рот ладонью, но смех, неприличный и неприемлемый, рвётся из неё всё равно. Да, наверное, это похоже на Фурье: попросить Феррис в последний раз прикрыть его позор.
Она выгребает вещи из ящиков в большой пластиковый пакет из обувного: какое кощунство, слышатся ей притворные стенания Фурье. Пыль оседает ей на руки; раскрошившиеся ластики падают на ковёр. В дальнем углу, под свалкой перепутавшихся брелков (и когда он только собирал это барахло?) обнаруживается открытка, под весом закрывшаяся настолько безупречно, что Феррис приходится подковырнуть её ногтем.
Симпатичный рисунок, хотя, пожалуй, отдаёт себялюбием: посреди зелёного луга солнечно-рыжий лев растягивается по диагонали открытки, и в его гриве блестят стразами заплетённые в косы цветы.
Текст внутри открытки — почерк Фурье, все его декоративные завитушки и размашистые линии, — не закончен:
Моя дорогая Круш!
Мои поздравления с праздником! Я надеюсь, ты не сочтёшь эту открытку себялюбивой безвкусицей. Говоря откровенно, это одна из самых подходящих, что я нашёл: оказывается, удивительно тяжело найти не слишком милую и не слишком вычурную открытку! Я решил, что с автомобилем будет чересчур неутончённо. Надеюсь, тебе понравится эта! Ха-ха, я отклонился от темы, да? Мои искренние извинения! Так вот. Я хотел предложить Я был бы признателен Если ты заинтересована
Строки дальше зачёрканы так плотно, что прочесть их нельзя.
Феррис закрывает открытку бережно, и её пальцы почти совсем не дрожат.
Хотел ли Фурье, чтобы она передала это Круш? Или чтобы она спрятала это навсегда в своём столе, не позволяя Круш разбить своё сердце этой глупой, незадавшейся с первых строк попыткой?
Солгать ей — об этом?
Открытку она убирает в сумочку.
Верхние полки, да он смеялся наверняка, этот разросшийся внаглую дылда.
К шкафу Феррис приходится пододвинуть колоссальный офисный стул. Фурье, смеясь, называл его своим троном, и Феррис не отпускает чувство, что она совершает надругательство над символами государственной власти.
Книги и вещи здесь — те, к которым Фурье не прикасался годами. Друг с другом запихнуты детские книжки — когда-то Круш и Фурье читали их наперегонки, а Феррис подглядывала то одной, то другому через плечо; толстая раскраска-антистресс, которую они, ещё совсем дети, изрисовали совсем не по контурам; учебники, над которыми он зевал в детстве украдкой от домашних учителей — среди них по пятну на корешке Феррис узнаёт справочник с тригонометрическими формулами, который он залил чаем вместе с тетрадками и в ужасе звонил Феррис, прося найти химическую формулу, которая бы спасла его домашнюю работу (не спасли); самоучитель по боксу, который Фурье приобрёл в тщетной надежде взять над Круш верх; книга по истории древних семей Лугуники, которую Фурье одолжил у брата и на которую Феррис уронила чашку Петри; ароматические свечи, предназначенные в подарок Круш, но забракованные Феррис из-за омерзительного — апельсины! — запаха; треснувшая (чудовищно дорогая) ваза с запихнутом в неё срочно первыми попавшимися искусственными цветами; вглубь, за книги, запихнут консилер от прыщей.
Балансируя с трудом на норовящем крутануться стуле, Феррис складывает в пакет раскраску, книгу по истории древних семей, ароматические свечи и консилер, предполагая, что вряд ли ваза станет дурным пятном на репутации Фурье сейчас. Вытащив раскраску, она замечает что-то довольно плотное, распирающее изнутри толстый справочник по орфографии.
Она чуть не сваливается, вытаскивая его, и успевает проклясть Фурье дважды. Когда она распахивает книгу, органы в её теле завязываются тугим узлом, а кожа на её спине дёргается.
Гербарий. Довольно старый, иссушенный, но Феррис узнаёт растение: сорт гардений из королевских садов, который ей однажды показала Круш.
В эту-то клумбу, Феррис, и приземлился Его Высочество при первой нашей встрече, сказала она, сведя на переносице брови полушутливо-полусерьёзно, прямо лицом.
Феррис аккуратно перекладывает цветы в плотно прижатый кармашек сумочки, надеясь, что так они не рассыплются до её возвращения домой.
На полу у кровати валяются скомканные салфетки. На одной из них — следы крови. Внутри Феррис разгорается желание заорать, вцепиться в волосы руками, немедленно схватить эту салфетку и отвести на анализ в лабораторию, а ещё лучше — провести анализ самой, но вместо этого она, опустившись на колени, щелчком отталкивает салфетку от себя подальше.
Она сдалась. Она сдалась ещё до того, как проиграла, и это будет тем грехом, с которым она будет жить до конца своих жизни. Может быть, победит посмертное вскрытие — может быть, когда мальчика, ещё вчера улыбающегося от её пересказов особенно нелепых серий «Доктора Хауса», вскроют и распотрошат — она может представить себе процесс в деталях, может повторить его с закрытыми глазами: положить под голову подкладку для вытягивания позвоночного столба, сделать надрезы — два косых, один прямой, отделить грудину от рёбер, — она получит ответ, который не смогла найти. Она не знает, станет ли ей от этого хуже или лучше.
Под кроватью находится немногое, но глубоко: Феррис заползает под неё почти целиком, не считая пяток и кончика хвоста. Она успевает подумать об обилии белой одежды в шкафу Фурье и хмыкнуть; образ Круш и Фурье, прыгающих вдвоём на кровать и проламывающих её рейки и хребет Феррис, приходит ей в голову так внезапно, что она замирает на месте, скованная ужасом.
Она вдавливает ногти себе в ладони, едва не ломая их. Омерзительно. Она — омерзительная.
Вдох — выдох. Она обещала Фурье.
Находкой здесь оказываются шкатулка и блокнот. Вытянув их на свет, Феррис не озадачивается тем, чтобы пересесть куда-то — ближе всего к ней, разумеется, кровать, и одна мысль об этом вызывает у неё тошноту, — вместо этого садясь прямо на пол.
Шкатулка красива — из чёрного с зелёном отливом камня, с узорами из золота в виде кошек и львов, сидящих бок о бок. Её Феррис оставляет напоследок — в такой шкатулке Фурье хранил наверняка свои самые драгоценные тайны, от которых у неё разорвётся сердце. Блокнот попроще — обтянут кожей, бумага внутри не разлинована: всё те же завитушки без управляющих их направлением строчек ползут по страницам криво, скашиваясь вниз всё больше к концу каждого предложения — очень в духе Фурье. Феррис щурится, пытаясь разобрать слова.
Когда у неё выходит, её сердце тонет.
Феррис нравятся конфеты с кокосами
Никаких цитрусов!!
Круш — горький шоколад + тот который готовит Феррис (спросить рецепт??)
Круш не нравятся нелогичные повороты сюжета НО если фильм будет слишком заумный и в её области компетенции Феррис захочет к нему придраться — баланс??
хотя может Феррис это нравится
и вообще Феррис очень страшная на фильмах про маньяков-врачей
Феррис любит рюши и полоски
Круш — ??? спросить у феррис (аккуратно!)
может быть высокие сапоги
У Феррис коллекция голубой косметики
Круш любит дорогое бренди
Написать Круш перед тем как звонить!!
концерт Лилианы Маскарад??? Феррис почему
Круш нравятся красный и синий
Феррис собирает брелки
Две трети блокнота исписаны.
Трясущимися пальцами Феррис открывает шкатулку.
Заполнена она почти до края, и всё её содержимое — бумага. Та, что наверху — определённо письмо в конверте, ещё и надушенное одеколоном Фурье (за одно мгновение Феррис успевает подавиться от возмущения), а под ним — фотографии и распечатки.
Феррис узнаёт их все, конечно. На них Фурье — и Феррис, и Круш, и они в саду, и они на качелях, и они в замке, и в университете, и в городе, и все эти фотографии снял Фурье на свой телефон и показывал им. И распечатки — она распознаёт уголок того мема, что прислала Фурье меньше недели назад, а выше него длинное сообщение про Грегори Хауса и Уилсона, которое она набирал минут тридцать.
Она едва не рвёт конверт пополам, вскрывая его.
Моя дорогая Феррис! (и Круш, если ты это читаешь)
Нет, я не ползал в таком состоянии под кроватью, чтобы засунуть сюда это письмо, успокойся и не кричи в ужасе. Я попросил служанку помочь мне (шваброй! Никто не ползал под моей кроватью!), и она посмотрела на меня очень странно, но, наверное, решила, что это горячечный бред. Я надеюсь. Сюзанна, если ты это читаешь, пожалуйста, положи обратно. Спасибо и извини ещё раз.
Что ж, теперь, когда нас оставили вдвоём... Феррис! Я надеюсь, ты не сверзилась с моего кресла. Если да, то, если тебя это утешит, то я тоже — несколько раз! Нет, я ничего не сломал, правда, не стоит беспокойства. Если нет, притворись, что этого не читала, умоляю. Оставь мне немного достоинства после смерти!!
Гм. На самом деле я не знаю, что и сказать дальше. Я предположу, что ты уже прорылась через мои завалы хлама и мысленно отчитала меня за беспорядок, за что я приношу мои глубочайшие извинения. Мне бы, по крайней мере, хотелось надеяться, что это напомнило тебе что это останется что я
Наверное, я трус. Вероятнее всего, говоря откровенно. Я не могу объясниться с тобой даже здесь.
(Сюзанна, если ты всё ещё это читаешь, я узнаю об этом даже оттуда и буду очень недоволен!)
Ладно, попробуем так. Я перевираю сюжет Доктора Хауса, но, знаешь, если бы я мог, я бы тоже отбросил всю свою жизнь, инсценировал собственную смерть и провёл с вами последние месяцы своей жизни. Я мог бы попробовать езду на мотоцикле! Я знаю, у тебя были бы возражения, но в водительских навыках Круш я точно уверен. Тебе нравятся мотоциклы, Феррис? Я так и не узнал.
Со всей любовью, Фурье.
P.S. И всё-таки отдай Круш этот гербарий, хорошо? Меня чуть садовник не поймал, это был героический труд!
— Идиот, — шепчет Феррис, улыбаясь.
Слёзы капают на бумагу, размывая чернила.