Стипль-чез

Они спускались в метро. Вернее, Эрик спускался, а Нико устало тащился на расстоянии полушага, пытаясь не отставать — иначе больно будет.

И дело было вовсе не в поводке. Какой поводок, не Средневековье ведь, в самом деле, как говорил Эрик, отмахиваясь от друзей, замечавших иногда, что супруг его слишком многое себе позволяет, для неродовитого-то омеги. В этом Нико был с ним солидарен. Зачем вообще поводок, когда у лестницы стоят вооружённые жандармы, когда с низкого потолка перехода крошечными летучими мышами свисают камеры, когда прохожие скользят друг по другу настороженными взглядами. Люди здесь всегда готовы напасть. Или отбиваться.

Больно будет, потому что Эрик точно сорвётся на крик, а у Нико раскалывалась голова. В чёрном кожаном дипломате Эрика наверняка было обезболивающее — сам от мигреней страдал, — но попросить таблетку не позволяла тупая, бессмысленная гордость и такая же бессмысленная злоба. К тому же, тогда придётся пойти купить воды, а Нико хотелось, чтобы всё это как можно быстрее закончилось и его оставили в покое.

Они встали посередине платформы, у массивной квадратной колонны. Эрик никогда не подходил к краю до прибытия поезда. А вот ножи дома почему-то не прятал и бриться самому позволял. Странный. Нико хмыкнул, но в голову словно молотком ударили, и всё веселье тут же улетучилось.

Вообще, болела не только голова. Ещё саднила задница, в горле першило, и время от времен давал о себе знать прикушенный язык — Эрик этой ночью вернулся злым и был с ним груб. Он часто бывал злой, когда работе что-то случалось. А злым часто был груб. В первый их раз тоже так вышло. Проклятая течка, проклятые подавители с кучей побочек.

Послышался грохот приближающегося поезда. Когда двери вагонов раскрылись, выпуская людей — в основном парами, — Эрик схватил Нико за запястье и повёл внутрь. Они заняли два сидения у противоположного входа. Эрик положил дипломат на колени, достал из кармана серых брюк телефон и отпустил наконец руку. Нико потёр запястье и потянул вниз рукав джемпера. Эрик всё ещё злился.

Оно и неудивительно. Эрик метро не любил. Они собирались поехать на машине, как обычно, но центр чуть ли не полностью перекрыли — какая-то большая шишка сегодня в городе. Что за шишка, Нико не вникал, потому что не всё ли равно, но знал, что проблемы у Эрика на работе были из-за этой же шишки.

— Хочешь потом где-нибудь поужинать? — спросил вполголоса Эрик. Видимо, решил уже сменить гнев на милость. Он всегда так. — Есть там рядом один хороший ресторан…

— Нет, — ответил Нико. Ему менять гнев на милость было незачем.

Эрик, сжав недовольно челюсти, промолчал. Вновь разблокировал телефон и принялся отвечать на письма. Хотя был из тех людей, что работать могут исключительно за компьютером или, на худой конец, ноутбуком. Отец у Нико тоже таким был. Когда-то.

Больше Эрик заговорить не пытался, и Нико прикрыл глаза. До медицинского центра, которым заведовал семейный врач всех многочисленных Рербергов, ехать было далеко — почему бы не вздремнуть. Эрик, конечно, не обрадуется, но ведь из-за него Нико и не выспался. Перебесится.

Уснуть, как бы Нико не старался, не получалось. Вместо снов в голову лезли воспоминания. Сперва недавние: сегодняшний секс, больше похожий на драку — на спине у Эрика наверняка остались царапины, — позавчерашняя ссора… Из-за этой самой ссоры им и пришлось тащиться в такую даль. Нико скоро исполнится двадцать пять, а это означало, что им заинтересуется комитет демографии. К мозгоправу ещё потащат, чего доброго. Повезёт, если не к идейному, Нико уже у такого бывал. Не понравилось. Двинутый ублюдок.

Так что нужна была справка. Справка о бесплодии. Доктор Ришар точно попросит кругленькую сумму, но это лучшем, чем… Нико содрогнулся. Никаких детей. Достаточно жизней он уже загубил.

Затем беспокойный мозг почему-то напомнил ему про встреченную недавно мамину подругу, тоже бету. Она на него посмотрела с жалостью, но на Эрика — с ещё большей. И всё равно сделала вид, что они незнакомы. А когда-то гладила по голове, давала вкусные конфеты, с трудом привезённые супругом из-за границы, и приводила своих сыновей поиграть.

Потом вспомнилось студенчество. Нико не любил его вспоминать. Слишком хорошо тогда было. Лучше, чем в школе с её спёртым воздухом и престарелыми учителями, вооружёнными длинными указками, а иногда и розгами. В университете чувствовалось какое-то призрачное присутствие свободы. Оружие было только у охранников на входе, студенты, хоть и разделённые по группам на альф и бет с омегами, встречались, перемешиваясь, в кафетерии, в библиотеке, на стадионе… Конечно, когда проводились проверки, все сидели по своим корпусам, но это так, раз в два месяца.

В библиотеке Нико вообще нечасто бывал. Но он часто бывал на стадионе — и за это ему прощали и неусидчивость, и полное непонимание доброй половины предметов. Да и что могло быть приятней, чем слышать похвалу от тренера, ставящего тебя в пример многим альфам? Нико тогда скромно улыбался, но про себя думал: а знали бы они, что все их обгоняет даже не бета — омега!

Ну, узнали. Почему-то никто не похвалил его за упорство, никто не похлопал восхищённо по спине. Только смотрели с отвращением и носы затыкали, чтобы в гон не слететь.

Эрика эта новость тоже как-то не обрадовала. Он спортсменом не был, об атлетике имел лишь смутное представление, оставленное вечно полусонным физруком, но любил посидеть на трибунах с сэндвичем и какой-нибудь книжкой по менеджменту. И, конечно, отложив книжку, прикопаться к школьному приятелю — пошутить, что в шортах Нико похож на младшеклассника, что, несмотря на его постоянные тренировки, у Эрика мышц всё равно побольше будет, что во время прыжков лицо у Нико, как у собирающегося чихнуть хорька…

Нико отвечал, что Эрик в шортах вообще похож на стриптизёра — видел как-то их группу на физкультуре, — что в атлетике важнее скорость и выносливость, а не масса, да и откуда ему знать, как выглядит чихающий хорёк?

Эрик тогда начинал рассказывать, что у его дяди хобби такое — хорьков разводить, и что Нико его дяде точно понравился бы, предлагал познакомить, и Нико, демонстративно затыкая уши, уходил дальше бегать, чтобы минут через десять остановиться у лавочки, сделать глоток из оставленной на ней бутылки с водой, — пока Эрик не начнёт опять чушь нести.

Может, в университете на самом деле было не так хорошо, как Нико запомнилось. Может, последний его день там настолько больно ударил под дых, что всё остальное показалось ему сущей мелочью, так, царапинами от высокой травы за стадионом да привычными синяками на коленках — от ударов о барьеры.

Если бы Нико не пропустил тогда таблетку — голова болела, бегать было ну просто невозможно, а скоро ведь соревнования, — если бы сразу понял, что течка вышла из-под контроля, если бы они с Эриком не остались одни на складе с инвентарём… Вся его жизнь в последние годы — сплошное если бы, если бы, если бы! Но нет никакого «если». Есть «до», пыльный тренировочный мат и похожее на затянувшийся лихорадочный сон «после».

Скажи спасибо, что не оказался за решёткой вместе с родителями, напоминал иногда Эрик. Нико спасибо ему никогда не говорил, вместо этого огрызался и сыпал проклятьями. Но только дома, не под камерами. Иначе точно оказался бы за решёткой. Ведь он уже не тот золотой мальчик, выдающийся атлет и любимый сын, ради которого можно подделать документы, подкупить врачей и отвалить кучу денег на подавители. Он недоучка, почти что сирота и отброс общества, которое раньше его разве что на руках не носило.

Он облажался.

Нико приоткрыл глаза. Они успели проехать несколько остановок, и теперь напротив сидела другая пара. Мужчина, точно альфа, был в костюме, немного топорщившемся на округлом животе. Обмахивался газетой. Девушка, вся тонкая, бледная, с громоздким чокером на шее, казалась смутно знакомой, но вряд ли они на самом деле встречались. Во всяком случае, точно не в университете — ей на вид и двадцати не было. Наверное, и старшую школу закончить не дали. Нико закрыл глаза.

А потом взглянул ещё раз. Ну да. Точно. Она была похожа на него самого. Нико в последние годы не любил смотреть на себя — ни следа здорового загара, подтянутости и живого блеска в глазах, — но нечто подобное зеркала и показывали. Нечто худое, сжавшееся в комок и питающее отвращение ко всему мир.

Девушка вдруг подняла голову и посмотрела в ответ. Сперва хмуро, даже злобно. Потом с осторожным интересом. И, наконец, улыбнулась чему-то. Нико улыбнулся в ответ. Попытался, вернее, а как там вышло — кто знает.

— Станция «Олимп», — объявил из динамиков властный женский голос. Глаза у девушки расширились от какого-то внезапного озарения, она выпрямилась, и чокер у неё на шее перестал казаться таким уж громоздким.

Нико не совсем понял, что произошло потом: кто из них первым вскочил, как ему в голову пришла такая дикая мысль и почему Эрик его не остановил. Но, оказавшись на ногах, Нико уже не мог взять и вернуться на место. Оставалось бежать.

— Осторожно, двери закрываются, — услышал он уже на платформе. — Следующая станция…

Людей было немного, и все лишь ошарашенно расступались, не пытаясь их поймать. Девушка, так и не проронив ни слова, подхватила длинную юбку и ринулась в противоположную сторону. Тем лучше. Командный спорт не для него.

Подошва ботинок скользила по плитке, да и брюки были не из удобных, но в груди всё равно стало тесно от опьяняющего чувства скорости — как же он соскучился! Беговая дорожка это не то, совсем не то, что бы Эрик не говорил.

Он пронёсся по лестнице и, пытаясь выровнять дыхание, остановился. Жандарм у выхода в город с кем-то разговаривал и потягивал кофе из пластикового стаканчика. Пистолет был на бедре, в кобуре, тугим рёмнём обвивающей тёмно-синюю штанину униформы. Нико подтянул ворот джемпера и спокойно подошёл. Потом, не дожидаясь, пока у него попросят разрешение на самостоятельное передвижение, перемахнул через турникет, толкнул со всей дури тяжёлую дверь и, глубоко вдохнув свежий осенний воздух, побежал вниз по незнакомой улице. Он не пытался проложить маршрут — да и не куда было его прокладывать, — просто чувствовал, что нужно бежать, бежать, бежать, наслаждаясь, пока можно, свободой.

Нико свернул куда-то, потом ещё раз, во двор, перескочил через шлагбаум и, угодив в лужу, забрызгал брюки. Он так и не успел поучаствовать в соревнованиях по стипль-чезу, но вот, пожалуйста, — и барьер, и яма с водой, и дышащий в спину соперник… Стук каблуков по асфальту становился всё ближе, но окрик будто бы ветром принесло издалека:

— Стоять, стрелять буду!

Нико не больше километра пробежал, какое стоять? В отвыкших от забегов лёгких начинало гореть, но он только ускорился. Ветер приятно холодил взмокшую спину и пылающие щёки. Нико, солнце, помнишь, в детстве ты лучше всех бегал и лучше всех прятался? Конечно, мам, Нико помнит. Но тебе больше нельзя бегать, понимаешь? Прячься. Нико понимает, всё понимает, он не хочет больше никого подводить. Но Нико устал, мама. Он так больше не может. Нико пытался, честно пытался, но это просто невыносимо. Зачем он родился с эти длинными, быстрыми ногами, если всё, что ему дозволено, — прижать их к груди и сидеть, не поднимая головы? Лучше бы он тогда вообще не…

Выстрел прозвучал почти неожиданно. Послышались вскрики — с другой стороны улицы несколько испуганных прохожих прижались к стене многоквартирного дома. Нико застыл, резко обернулся, но жандарма не увидел. На расстоянии метров двух стоял Эрик. Запыхавшийся, побледневший и скривившийся, словно от зубной боли. Он опустил вскинутую руку и прижал к тёмному пятну на боку. Подошёл, хромая, и медленно опустился на тротуар. Ну и зачем? Нашёл где сидеть. Затяжки на брюках своих дорогих оставит.

Чего он не встаёт? И зачем притворяется? В него не могли выстрелить. Он ведь альфа. В альф не стреляют, проблем же потом не оберешься, если вдруг в чьего-то богатенького сынка попадёшь. Это ведь в Нико стреляли, омегу не жалко. Хотя на самом деле никого не жалко, только себя… Здесь все такие. Даже Нико. И Эрик — должен быть.

— Нико, — Эрик коснулся его холодными пальцами и улыбнулся, как улыбался четыре года назад, поздравляя с очередной победой, — чего ты плачешь, дурак? Беги.

И Нико побежал. Под ногами хрустела засыпанная в асфальтные дыры щебёнка, в ушах всё ещё звенело после выстрела, горло давило слезами, но перед глазами у Нико был огромный стадион, красная, скорее уже терракотовая кольцевая дорожка, зелёный луг внутри, с неубранной скошенной травой, и нежное вечернее солнце на горизонте. А где-то на трибунах, в тени старого корпуса, сидел Эрик — не сломанный, придурковатый, не задумывающийся пока ни о браке, ни о детях, ни о серьёзной работе в серьёзной компании. Беззаботный и невыносимо родной.

Может, его имя снова появится в местных газетах. На странице с каким-нибудь броским заголовком вроде «Знай наших!». С не очень качественной фотографией, к которой Эрик обязательно что-нибудь пририсует, и с преувеличенно восторженным текстом. Восходящая звезда атлета Нико Рерберг в очередной раз выигрывает забег! Удастся ли кому-нибудь в этом сезоне побить его рекорд?.. Красиво.

Но как же, чëрт возьми, одиноко.