сайно наведался в аару, чтобы урегулировать очередной из бесконечных вопросов по плану содействия. он ушёл совсем скоро, но вернулся под вечер с мрачным учёным и попросил ночлег. староста, конечно, ответил на просьбу. кандакия жалела, что обратились не к ней.

она всё ещё жалеет, глядя на дом старосты и представляя за окнами спящего сайно, умиротворëнного и подрагивающего от холода. на душе становится так тепло. и тепло не развевается, пока она стоит и издалека смотрит, верит, хочет.

боги слышат.

и в двери возникает фигура сайно — тонкая, хрупкая, недостижимая. грудь сдавливает от осознания, что фигура сейчас пропадёт за дверями снова. кандакия не отпустит, не позволит — она делает глупое. свистит, привлекая внимание, и машет рукой, расплываясь в улыбке, когда сайно обращает.

он идёт.

спасибо, боги, спасибо.

пересекает лестницы, утомительные полсотни метров. встаёт перед ней — без шлема, сонный. такой милый. его плечи, грудь и живот ничем не прикрыты, и будь в кандакии чуть меньше самообладания, она бы дотронулась, обязательно. вместо этого она просто заглядывается.

— ты не спишь?

— ты тоже. но я иду на пост, а ты?

— не привык спать ночью. сегодня был вымотан, поэтому решил остановиться у вас. но немного поспал, и теперь не спится.

— понятно.

кандакия не может вымолвить слова прощания, тем более уйти. он так близко. и они одни, ни души вокруг, впервые. она не хочет разрывать этот миг.

— не против, если я составлю тебе компанию на посту?

— что?

какой глупый вопрос, но она просто не осознала с первого раза. с сайно не придётся расставаться. они могут остаться вместе дольше.

— я всегда на посту одна, — говорит она что-то, больше несущее смысл.

— я не доставлю проблем.

кандакия не сомневается. улыбается широко и радостно:

— тогда пойдём, держись рядом.

сайно держится. они вместе идут за края деревни, туда, где хороший обзор на прилегающие рядом земли и дороги, по которым снуют редко пустынники и часто скорпионы и другие твари. идут молча — кандакии в голову лезут только любовные глупости, и это так странно, но так приятно.

она не ожидала, что влюбится в сайно. строгого, молчаливого, вечно занятого сайно. но он такой внимательный, пока проверяет, все ли книги привезли в аару и хорошо ли едят жители, прокладывающие новый маршрут для торговцев, собирает список имён тех, кто не могут найти работу, и обещает отыскать в городе сумеру врача, согласного переехать в пустыню, потому что скидывать все хлопоты на одного маруфа не дело. а когда сайно протягивает маленькой кариме, не достающей до верхушки дерева, орех аджиленах и крошечно улыбается девочке, в кандакии что-то рассыпается. ей необходимо его поцеловать, чтобы собрать это что-то заново. возможно, тепло его губ её исцелит.

и сейчас, пока они направляются на пост, кандакия всё думает о поцелуе, о его голой коже и белых волосах — так глупо, глупо, глупо. она на работе, а не на каком-то свидании.

— ты столько делаешь для пустыни и сумеру, — вырывается восхищение. — твой вклад неоценим, и я не знаю никого, кто бы справлялся так же, как ты, ты потрясающий.

сайно поздновато реагирует, и по обыденно хмурому лицу кандакия плохо его считывает.

— твои слова мне очень приятны. я делаю то, что должен. так же, как и ты. думаю, мы оба преуспеваем, не так ли?

— если мир в сохранности, ты прав.

— как давно ты стражница?

— с восьми лет.

— тяжёлая ноша для ребёнка, — хмыкает сайно. кажется, вспомнил что-то своё, но не спешит делиться.

— может быть. но это всегда было моим предназначением, так что я рада была постичь его как можно раньше. я уже тогда знала, чего стоит моя жизнь и ради чего я живу.

— аару всё для тебя?

— да, — без раздумий подтверждает кандакия. ночь толкает на откровенные вопросы: — а чем дорожишь ты?

шорох их шагов заполняет мелькнувшую на пару мгновений тишину. она снова засматривается на чужие губы, напряжëнно сжатые.

— ещё не нашёл.

— правда? не думала услышать это от такого целеустремленного и твёрдого в своих убеждениях человека.

— ты решила устроить мне ночь комплиментов? как мило с твоей стороны.

— я просто говорю то, что думаю.

сайно снова замолкает, заставляя понервничать: вдруг её свободомыслие его смутило. она не этого добивалась, просто выпустила из уст накопившееся. и ей ещё многое есть сказать, только дай волю.

— ты очень добрая, — наконец говорит сайно. — я знаю многих добрых людей, но их сила не велика. а ты, обладая большой силой, не ставишь себя выше других и относишься ко всякому с бережностью и заботой. мне кажется это качество очень ценным.

он смотрит на неё оценивающе, и кандакия растекается в счастливую лужу. но этого сайно мало, он добивает её улыбкой. самой милой, которая когда-либо может существовать.

— у тебя красивые белые волосы. когда я вспоминаю о тебе, всегда хочу их потрогать.

— это не проблема. потрогай.

— правда?

— конечно.

кандакия словно в полусне опускает ладонь на его голову, проникает пальцами между прядей и медленно ведёт вниз. мягкие. такие мягкие. и холодные.

— спасибо, — огладив его волосы до шеи, она убирает руку.

— пустяки.

совсем не пустяки — руку мурашит звёздами от прикосновения, и в происходящее верится тяжело. великий и ужасный генерал махаматара, непонятный и недосягаемый сайно из тропического леса — дал потрогать свои волосы. потрясающе.

луна светит как-то по-особенному — больше в ней внимания и нежности, потому и звёзд собралось на небе море, чтобы каждая получила свою долю. в кандакии тоже нежность и тоже море. наполнило до краëв и хочется раствориться.

озвучить она это не смеет — без того, наверное, наговорила глупостей, лучше не позориться дальше. и сайно не продолжает разговор. но тишина не отягощает.