у кандакии очаровательные милые хвостики, и несмотря на них, она всё равно излучает зрелость и сексуальность. сайно бы соврал, если бы сказал, что ему не являлся навязчиво во сне еë силуэт, чётко прорисовывающийся в линии талии и бëдер и большую грудь, нависающую над его лицом в призыве. он проснулся в поту, словно от кошмара, и всё равно это было лучше, чем падать в её глаза — из них нельзя найти выход.

удивительно признавать, но сайно околдован — абсолютно и бесповоротно. и если бы будущее сумеру не было под угрозой, он бы предавался фантазиям. сейчас же помутнëнное женщиной сознание всё же сконцентрировано на важном: найти хранителей деревни.

сайно идёт к кандакии в дом ради этой миссии. в конце концов, он уже несколько лет служит матрой, его опыт точно пригодится в допросе пустынников, которых привели путешественник и дэхья.

кандакия удивлена новому лицу, но пропускает. у стены за ней сидят пойманные, усталые и скучающие.

— как продвигается допрос?

— они не словоохотливы.

— позволишь помочь?

кандакия кивает, давая пройти. троица сжимается, когда сайно смотрит на них, полный сдержанного презрения.

— где хранители.

— мы уже сказали этой госпоже, — одна треть нервно сглатывает. — мы не знаем ничего.

— правда, что ли?

— да.

сайно разглядывает подозреваемого с пустым интересом, как деталь, оторванную от механизма, который не собираются чинить. он делает ещё один шаг и молча ждёт, вдруг тот созреет? не зреет. сайно хватает подозреваемого за ворот футболки и, подняв с земли, прижимает к стене.

— а теперь настоящую правду.

— эт-то... — лицо краснеет и глаза на нём разбегаются. — это правда...

злость ползёт от шеи к вискам, и сайно, свирепея, ударяет голову подозреваемого о стену — тот не сдерживает крик боли.

— мне. нужна. правда.

— но я правда!.. — сайно не даёт договорить, снова втрескивая в стену — не рассчитав силу, и тело безвольно падает.

— заки! — остальные из троицы льнут к телу, проверяют пульс по руке. — он жив.

— мы скоро вернёмся, — повышает голос сайно. — готовьтесь говорить, иначе он не будет жив. и не только он.

две трети испуганно сглатывают, а последний не спешит открывать глаза. сайно отрывает от них полный ярости взгляд, когда кандакия удивляет его, взяв под локоть, и мягко уводит.

в доме нет деления на комнаты через стены и двери, но по расставленной подушками курпаче можно понять, что в этой части спят. здесь кандакия останавливает сайно, отойдя от пустынников так далеко, чтобы голоса до тех не доходили.

— спасибо, сайно, но, может, ещё рано для применения силы? — осторожно говорит она. — они всё равно расколются — им некуда деваться. тот человек же может пострадать.

сайно озадачен: она серьёзно? но она предельно серьёзна и ждёт ответа беспокойством. сайно выдыхает: горечью и восхищением.

— ты добрая. но мне их не жаль. они причинили много зла, так что не заслужили твоего сочувствия.

— но я... — кандакия распахивает от удивления глаза — его рука просочилась в её волосы и поправляет синюю прядь за ухо. сайно удивление полностью разделяет и позорно убирает руку, которая вышла из-под контроля, обретя собственную жизнь и желания.

— ты ведь на них злишься? — он меняет тему, надеясь, что за нахмуренными бровями стыда не видно. — не сдерживайся.

и всё же нет: нечаянный жест не исчезает, а расплывается в возникшей неловкости, которую едва можно стерпеть.

— ладно, делай как знаешь. спокойной ночи.

он уходит, прежде чем она успевает ответить, и внутренний голос потешается: ты уже взрослый мальчик, держишь в страхе половину сумеру, разобрался в себе и своём германубисе, а красивые девушки тебя пугают?

заткнись, просит сайно. да, красивая. да, пугает.

но это неважно. неважно.