— И можете ли Вы поклясться мне в том, что никогда, ни за что меня не бросите? — упорно продолжал Верховенский.

— Со всей уверенностью Вам клянусь, что не брошу.

— Только смотрите, Nicolas, — Пётр восстановил дыхание, наклонил голову набок и прищурился: — если мое сердце разобьёте — с собственным расстанетесь.

Ставрогин похолодел, вновь пробитый ужасной мыслью здравого разума: «Он безумец, ему и повода не нужно, чтобы придушить тебя во сне подушкой, убьёт просто так, по прихоти или для собственной надуманной пользы — Вот тебе и любовь, что в любую минуту на неверное слово взбеленится, и, и..!». Но азарт перевесил страх — а сколько протянет он до того, как это недоразумение его прирежет? Неделю, месяц, год, может, вовсе пару деньков? Ах, как будет переживать бедная Варвара Петровна…

⭐⭐⭐

— Начните с малого, Петруша, — осторожно начинает Ставрогин. — С быта, с человеческого сознания. Все начинающие гении и переиначиватели спотыкаются на том, что откусывают чересчур большой для себя кусок. — «Вечно хотят что-то перевернуть и в итоге открывают Америку» — хотел было добавить Николай, но удержался.

— Вы правы, правы, безусловно! — активно кивает Верховенский. — Но чем подпитывать идеи, закалять их дух, показывать пример? — Пётр Степанович все пытается отстоять свое.

— Примерами из прошлого, Петенька. Да вспомнить хотя бы… — Здесь Николай перечисляет несколько звучных имен, среди которых и Пугачев, который, впрочем, самолично ничего особо инновационного в русский быт не привнёс. — Их поступки, их повадки, их принципы! Житье их, речь, все прочее… Отличающееся от всех иных людей того времени.

Верховенский активно кивает, не отрывая взгляда от Ставрогина; дискуссия продолжается ещё несколько часов, в конце концов, Пётр поздно вечером уезжает с ничьёй; так проходит ещё дней десять (по заверениям Лебядкиной, впрочем), и оружие Верховенского действует против него же самого.

— Да… Думаю, вы правы в этом вопросе… — Pierre вконец стушевывается, переводит взгляд на пышный куст белой сирени и начинает нервно мять и ломать свою шляпу. — И что же вы… Предлагаете?..

— Прежде всего, предлагаю прекратить вам портить Ваш убор; мятые вещи Вам вовсе не к лицу, да и никому, в общем-то, — издалека заводит Ставрогин. — Ну а что же касается дальнейших активных действий, то тут я полагаюсь на Вас.

— На меня? О! — воодушевленно вдыхает Пётр, расправляет шляпу, кладёт ее на колени, стягивает с вспотевших ладоней перчатки, вытирает ладони о штаны и приосанивается. — Предлагаю начать с разрушенья предрассудков! — наконец говорит он.

— Благая мысль. — Ставрогин накрывает ладонь Верховенского своею. — И как Вы это воображаете себе?

Пётр смело улыбается; тактильный контакт придаёт ему резвости, и Пётр активно разворачивает свою мысль:

— Мы уедем в Москву. Нет, нет, в Петербург! Хотя, впрочем, для начала можно будет и в Москве, или даже и вовсе в каком-нибудь Саратове — словом, надо обосноваться где-то в России, но не здесь, нет, подальше отсюда, как только можно дальше! Заживём в одном доме — если Вы не против, разумеется… — Лёгкое покачивание головы собеседника дало понять, что нет, очень даже за, что ещё более подстегнуло Петра. — И будем поступать в соответствии с законом, не божьим, не общественным, единственно только государственным, до тех пор, пока только будет потребность, разумеется, ха-ха!.. — Верховенский остановился перевести дыхание и завести новую речь, но всё уже было решено.

— Браво, браво! Про закон божий я бы с Вами подискутировал ещё позже, но все остальное, в совокупности! — Николай почтительно наклоняется и начинает покрывать поцелуями руку Петра.

— Ах, сa te suffit, Nicolas, сa suffit, pourquoi diable m’embrasses-tu comme сa!^* — сбивчиво восклицает Верховенский, прижимая свободную дрожащую руку ко рту.

— В бога не верите, а черта поминаете; полно, не стыдно ли Вам? — съязвил Николай.

— Nicolas, довольно, вы меня без ножа режете, — взмолился Петруша, понемногу отводя десницу от лица, хоть на нем и не было никакого жалостливого и обиженного чувства, только несомненное наслаждение происходящим.

— Поймите, мы не можем быть вечно в раздоре по этому вопросу, рано или поздно, но нам придётся прийти к какому-нибудь соглашению, иначе желаемого Вы так и не достигнете, mon cheri. — Николай Всеволодович вновь прижимает руку Петра к своим губам, и Pierre едва заметно вздрагивает и улыбается уголками губ. — Поразмыслите об этом на досуге.

— Хорошо… Я обязательно… — Пётр никак не может связать слов воедино, наконец, краснеет, и целует руку Ставрогина в ответ. — Вы?..

— Оговорился, pardonne, мы.

Ставрогин глядит на Верховенского с упоением, на то, как в глазах Петра дрожат благоговение, благодарность и что-то ещё невесомое, неуловимое, ужасно приятное. Николай сжимает руку Петра, в мыслях шутливо поклявшись, что ни за что бы не отпустил, ни на одну минуту. И вновь целует её, уже в каком-то влюбленном полузабытьи…

<…><…>Некоторое время спустя они обсудили и Шатова. Кажется, тот остался в итоге в живых…

⭐⭐⭐

— Неужто так рано? Ох, останьтесь, Nicolas, хоть ещё на пару деньков!

— Прошу извинить, Варвара Петровна, дело торопит, иначе никак нельзя-с, — степенно отвечает Ставрогин с обычным невозмутимым видом. — Прошу же Вас, не переживайте столь… Вот, держите, это мой будущий адрес, куда Вы сможете послать мне письмо.

Несколько минут проходит в объятиях и неловких пожиманиях рук матери и сына. После Ставрогин кланяется Дарье и Лизавете.

— Желаю удачи в вашем предприятии, — вежливо говорит последней Николай. Лиза кивает и благодарит его. <…>

Пётр появляется в комнате неожиданно — Дарья слегка вздрагивает, заметив его. Верховенский берёт Ставрогина под руку и тепло улыбается Варвара Петровне.

— Премного благодарен за всю оказанную доброту с Вашей стороны, Варвара Петровна, — Пётр заводит свою обычную по настроению речь, — не беспокойтесь по Николаю Всеволодовичу, смею уверить, что все выйдет как нельзя лучше-с.

— Мы будем навещать Вас по возможности, — поспешно вставляет Ставрогин.

Варвара Петровна, за две недели не сделавшая для Петра Степановича ничего более доброго, чем несколько чашек кофе и пары порций обедов, было хотела спросить, что именно «выйдет как нельзя лучше», но промолчала. Пётр с уже немного иной улыбкою глядит на Ставрогина и вздыхает. Обводит взглядом всех дам, кланяется и разворачивается, разворачивая за собой и Ставрогина, который послушно следует за ним из комнаты и вниз по лестнице.

Всю дорогу до улицы Верховенский не может оторвать от Ставрогина глаз. И даже когда они уже сидят в бричке и едут из города по пыльной дороге, даже тогда Пётр не в силах смотреть более ни на что и ни на кого, кроме как на Николая.