— Здарово вечеривали, соседушка, — отворяя дверь и пропуская Дуняшу в сени, приветливо улыбнулась Евдокия.
— Слава Богу, — ответила Дуняша, с интересом оглядываясь по сторонам, ища глазами темноволосую девушку.
— Проходи, Дуняш, ты чего встала, как неродная. Проходи, зараз вечерять будем, — взяла ее за руку Евдокия.
Сев за стол, Дуняша поняла, что есть совершенно не хочет, ей было интересно лишь одно — выяснить все об этой привезенной с поля боя незнакомке.
Интереснее еще оттого, что она и сама была внучкой пленницы, приневоленной жить в казачьей станице. Правда, ей хотелось верить, что ее бабка искренне полюбила ее деда и они жили в согласии.
А нынче же, Дуняше казалось, будто она своими глазами наблюдает картину из далекого прошлого, где оживают герои рассказов старых служивых казаков.
Но оказалось, что соседи вовсе и не пытались ничего скрывать:
— Нюра! — громко крикнула Евдокия, повернув голову в сторону горницы. — Поди сюда, собери на стол.
Через минуту, оттуда вышла молодая девушка в белом платке и зеленой юбке, которая была ей явно не по росту и, похоже, была отдана хозяйкой. Дуняша пристально вгляделась в ее красивые, глубокие карие глаза.
— Добрый вечер, — глядя на нее, поздоровалась девушка и принялась накрывать на стол.
— Здарово вечеривали, — улыбнулась Дуняша.
— Это Анна. Будет с нами жить, подсоблять мне в хозяйстве. — Представила ее Евдокия. — Садись с нами, повечеряй, зараз Аникуша придет, — обратилась она к Анне.
— Простите, Евдокия Степановна, но я не голодна. Позвольте мне поесть завтра. — Тихо ответила она, комкая в руках полотенце.
— Что ж так? Ну иди, коли не охоча. Токмо не гутарь, что голодом морем, — усмехнулась Евдокия.
Удивленно наблюдая за этим, Дуняша ощутила в своем сердце жалость и сочувствие к этой девушке, которая была разлучена со своими родными и близкими, вынужденно прислуживая в чужом курене.
— Ну, Дуняша? — весело посмотрела на нее Евдокия. — Гляжу, тебе не терпится все разведать. За энтим видать и пришла.
— Не, я не за энтим… — смутилась Дуняша.
— А нам скрывать нечего. Ее взяли у Каргинской, где твой братушка командовал. Всех красных постреляли, а ей жизню оставили. Спаси Христос Григорию Пантелеевичу и моему Аникуше.
— Да как же Гришка мог… — вспыхнула Дуняша.
Теперь она поняла, что пленница Анна оказалась на их хуторе из-за Григория. Ведь именно он позволил Аникею забрать ее к себе в курень. Но, все же, она полагала, что лучше было бы просто отпустить молодую девушку, а не обрекать на жизнь в неволе.
Сама мысль о том, что совсем рядом, по соседству живет взятая в плен девушка, ее коробила, но вместе с тем странно волновала. Дуняша подумала об Аникее, который вполне мог использовать свою власть над несчастной Анной. Жалость смешивалась с необъяснимым томлением.
Внезапно, она представила на месте Анны себя: как она попадает в плен к красноармейцам и какая судьба ее там ждет. А ведь нравившийся Дуняше еще с детства парень — Мишка Кошевой, как говаривали, перешел на сторону красных. Хотела бы она стать его пленницей?
Ответ был очевиден — конечно хотела бы, но она никому и никогда в этом не признается.
— А чего он мог? — сердито прервала ее мысли Евдокия. — Али должно было стрельнуть красную жидовку? У нее из сродственников токмо мать и сестра, а у нас будет и сыта, и в тепле.
— Она еврейка? — спросила Дуняша. — Ну хучь бы и так. Наша бабка была туркой, а дед ее дюже любил. А коли твой Аникуша эту Анну… — не успела она договорить, как в курень вошел Аникей.
Продолжать свою мысль, Дуняша, естественно не стала. Распрощавшись с соседями, она вышла на баз и отправилась домой.
На следующее утро, идя на Дон мимо их куреня и заметив подметавшую баз Анну, она негромко окликнула ее:
— Анна. Анна, подойди на час.
— На час? — переспросила Анна. — Ах да, сейчас. — Положив метлу на землю, она подошла к плетню.
— Небось, я — ваша соседка. Я — Дуня Мелехова. Ты надысь меня видала, я вчерась приходила, помнишь?
— Конечно помню. Я рада с тобой познакомиться, — улыбнулась Анна. — Подожди… ты сказала Мелехова?
— Да, Гриша Мелехов — мой братушка. Ты ить его знаешь, он вас под Каргинской разбил. Ну да он у нас добрый, хучь и взгальный. — Рассмеялась Дуняша.
— Твой брат был очень добр ко мне. Очень. — При воспоминании о Григории Мелехове глаза Анны потеплели.
Именно благодаря ему и Аникею ее не постигла участь расстрелянных товарищей. И теперь Анна была этому рада. Отец желал бы, чтобы она жила, вряд ли он был бы счастлив видеть свою дочь убитой и похороненной в братской могиле.
Нынче же, впереди была жизнь, и быть может, не худшая. Работа, которую она должна была выполнять, оказалась не тяжелее работы на фабрике, а даже легче. Кормить скотину, прибирать курень и баз, помогать стряпать и собирать созревший урожай не казалось Анне тяжелым трудом.
Наоборот, ей стало интересно узнавать что-то новое, ведь она всю жизнь прожила в городе и деревенской жизни почти не знала, за исключением редких поездок к другу отца, жившему в станице. Да и в этих поездках отец практически никогда не отпускал Анну от себя, боясь, что может случиться нечто ужасное.
Что ж, его страхи оказались не беспочвенны, случилось то, чего он так опасался. Она оказалась в руках казаков. Теперь оставалось лишь смириться, тем более, что к подобной жизни вполне можно было привыкнуть.
— Ну, как тебе у нас? Не крушись, тебе здеся добре будет. — Дуняша участливо положила ей руку на плечо. — А я тебе одежи дам — юбок, кофту. Мы с тобой, кажись одного роста. Может и у Наташки чего-нибудь сыщется. Она вона тоже как мы с тобой, трошки повыше будет.
— Что ты, Дуня, спасибо тебе большое, не нужно. У меня будет одежда. Не беспокойся обо мне. — Благодарно улыбнулась Анна. — А кто такая Наташка? — не сдержав любопытства, спросила она.
— Гришкина жена. Хорошая бабочка, добрая.
— Значит, он женат. — Невольно вырвалось у Анны.
— Ой, да он кажись тебе к сердцу пришелся, — весело засмеялась Дуняша. — А он всем по сердцу.
— Нет, Дуня, — покраснела Анна. — Ты не так поняла. Просто, я думаю, что он очень хороший человек. И вся ваша семья тоже. Спасибо тебе за доброту.
— Об чем гутарите, девоньки? — заговорившись, девушки не заметили, как из куреня вышел Аникей.
— Простите, Аникей Андрианович. — Улыбка мгновенно сошла с лица Анны. — Я немедленно приступлю к работе. До свидания, Дуня. Была очень рада с тобой поговорить, — обратилась она к Дуняше.
— Ну, с Богом. Вскоре свидимся. — Взмахнув черной косой, Дуняша быстрым шагом пошла к Дону.
Но от нее не укрылось то, каким взглядом смотрел на Анну Аникей.
***
Медленно тянулись жаркие июльские дни, сменялись неделями, золотистое солнце вставало и заходило над хутором, окрашивая лазоревое небо нежно-розовыми рассветами и ярко-красными закатами, в воздухе витал пряный запах степных трав.
Прошел уже почти месяц, с тех пор, как Анну привезли в станицу, а ей казалось, что время будто бы застыло, замерло в своей неподвижности.
И, как ни странно ей было себе в этом признаться, жизнь на хуторе нравилась Анне все больше. Больше, чем жизнь в городе, где она должна была давать частные уроки и работать на фабрике, чтобы помочь матери с сестрой, даже больше, чем ее прошлая революционная деятельность.
Анна все больше убеждалась, что женщине не место на фронте, что на женских плечах и так лежит огромная ноша повседневных забот, вполне соизмеримая с участием в военных действиях. Нет, она бы вовсе не назвала жизнь казаков легкой, люди здесь испокон веков выживали за счет тяжелого каждодневного труда.
Им просто некогда было думать об идеях справедливости, братства и всеобщего равенства, когда нужно сеять хлеб, ухаживать за скотиной, собирать урожай и растить детей.
Благополучие семей достигалось лишь их собственными усилиями и все, что они наживали, было нажито потом и кровью. В подобных условиях просто невозможно расточать комплименты, читать стихи и обсуждать философские течения.
Нынче, Анна могла понять и истоки их необузданной, быть может, чрезмерной жестокости. На протяжении нескольких веков казаки защищали границы Империи от посягательств врагов. В любой момент готовые взяться за оружие, они не задумываясь убивали и проливали кровь, вставая на защиту своей земли, семьи, куреня.
Но понять — не значит принять. Сможет ли она это принять? Ответа на этот вопрос Анна не знала, но так же, она убедилась в том, что далеко не все жители Обдонья являются звероподобными чудовищами, которыми когда-то пугал отец.
Соседи Мелеховы казались Анне добросердечными людьми, они проявили к ней доброту и участие. Дуняша отдала ей кое-какую одежду, а сноха Григория, жена его брата Петра — Дарья подарила бусы из бисера.
А еще они помогли ей отправить весточку матери о том, что она жива и находится на хуторе Татарском. Вряд ли мать могла ей чем-нибудь помочь, но она должна была знать, что ее дочь жива и здорова. Да и сама мысль о работе на фабрике Анну не радовала. Уже не радовала. А частные уроки теперь стали никому не нужны.
Аникей с Евдокией обращались с ней ласково, даже хвалили за усердие в работе, за то, что быстро учится.
Когда, в очередное утро Анна, покормив скотину, собиралась идти завтракать ее окликнула Дарья:
— Эй, соседушка! Анюта!
— Здарово заревали, Даша, — улыбнувшись, поприветствовала ее Анна. — Я правильно сказала?
— Ага. Слава Богу.
— Что у вас слышно? Есть ли… новости? — спросила Анна.
— А какие такие новости? — Дарья кокетливо поправила завиток у виска. — Али Гришку ждешь? Что, в сердце запал? — усмехнулась она.
— Нет, конечно нет, — опустила глаза Анна. — Я просто хотела поблагодарить его за проявленную ко мне доброту.
— Успеется ишо. А об Гришке зазря не думай. У него вон Наталья, да ишо и энта… Аникушка-то как на тебя глядит, кубыть живьем бы съел! — лукаво подмигнула Дарья.
— Ну что ты, Даша, — нахмурилась Анна. — Аникей Андрианович тоже женат и любит Евдокию Степановну.
— Аникей Андрианович? — расхохоталась Дарья. — Эка важная птица! А кохать и двух можно.
Смутившись от слов Дарьи и быстро попрощавшись с ней, Анна поспешила в курень.
***
— Добре стряпаешь, Нюра. — Кладя деревянную ложку на стол, улыбнулся Анне Аникей.
— Благодарю, Аникей Андрианович. — Уголки ее губ чуть тронула ответная улыбка. — Когда отец был еще жив, мы держали кухарку. А вот после его смерти пришлось научиться. — Анна и сама не знала, зачем так разоткровенничалась с хозяином.
Вероятно, ему не было до этого никакого дела. Но Аникей слушал внимательно, встав из-за стола, он подошел к ней, вгляделся в ее темные глаза:
— Глаза-то у тебя как омуты. Нонче припомнил, где их ранее видал. Мы с односумами по степи ехали; гляжу, а там в ковыле девчонка сидит, сама темненькая и глаза чернющие. Они мне в душу запали, да ты была дюже мала. Не то посватался бы! — рассмеялся Аникей. — Я без жены ишо был.
— К кому посватался бы? Ко мне? — Анну тоже начал душить смех.
Она вспомнила, как ездила с отцом в станицу, как лежала в мягких шелковых облаках ковыля, вспомнила проезжавших мимо казаков, пристальный взгляд серых глаз, заставивший сердце биться быстрее. А оказалось, что это и был ее нынешний хозяин.
Анна живо представила себе, что бы сказал отец, если бы казак пришел к нему ее сватать. Его, вероятнее всего, чуть не хватил бы удар. Счастье, что она была еще слишком мала для подобного предложения. В тот день отец очень испугался за нее, он будто бы что-то предчувствовал и оказался прав.
Подумав об этом, Анна устыдилась своего смеха. Она уже готова была чуть ли не разрыдаться от стыда, но неожиданно почувствовала, как Аникей сжал ее в крепких объятиях, коснулся губами щеки, приник к ее губам, настойчиво приоткрывая их, вовлекая в долгий жаркий поцелуй.
За всю жизнь Анна целовалась всего пару раз — с Ильей Бунчуком, но он целовал осторожно и нежно, а Аникей вкладывал в поцелуй всю свою страсть. У нее закружилась голова, по телу разлилась сладкая истома. Желания сопротивляться не было, и лишь мысль о том, что в любой момент может войти Евдокия заставила Анну отпрянуть, разорвав порочный поцелуй.
— Не надо… Пожалуйста. — Она поднесла руку к горящим губам, на щеках выступили алые пятна. — Евдокия Степановна может увидеть.
— Нехай видит. Она знает.
— Что знает? — удивленно спросила Анна.
— Что ты мне люба. Я вас двух дюже люблю. — Аникей вновь притянул ее к себе, обнял, нежно погладил по черным, собранным в узел волосам. — Видать, судьба не зря ко мне привела.
— Поздно, — грустно улыбнулась Анна, высвобождаясь из его объятий. — Ты женат. Ты уж не взыщи, Аникей Андрианович.
— Не кличь так больше. А что женат, не беда. Вместе уживемся. Дуня к тебе, как к родной прикипела.
— Что ты такое говоришь? — покачала головой Анна. — Не стыдно тебе, казак?
— Не стыдно, ягодка. Не стыдно, милая. Коли любишь, чего стыдиться? — Аникей взял ее руку в свою, прижался к ней губами.
В ответ Анна провела рукой по его кудрявому чубу, пригладила, и опустив глаза, выбежала на баз.
***
— Идем шибче, Анюта. Идем же, небось. — Приобняв Анну за плечи, Дуняша вывела ее за калитку, на проселочную дорогу.
Остановившись в нерешительности, Анна сжимала в руках белую вышитую утирку — носовой платочек, подаренный Евдокией. Она не могла поверить, что давняя мечта наконец-то осуществится и она сможет искупаться в Дону.
Дуняша и Дарья упросили Аникея отпустить Анну с ними на реку, клятвенно пообещав за ней присмотреть. Хотя даже без особого присмотра Анна вряд ли бы куда-нибудь ушла, так как совершенно не ориентировалась на хуторе и не имела денег. Да и идти ей было, скорее всего, уже некуда.
Анна ждала ответного известия от матери. Но его не было. Значило ли это, что письмо не дошло? Либо мать больше не желала иметь ничего общего с дочерью, опозоренной пленом? Думать об этом было тяжело, и Анна предпочитала не думать, а принимать жизнь такой, какая она есть. Выдержать все испытания, которые она посылает, и насладиться всеми радостями, которые жизнь все еще может предложить.
Когда они пришли к привольно раскинувшемуся Дону, Анна с замиранием сердца подошла к кромке прохладной утренней воды. Присев на корточки, она зачерпнула ее руками, омыла потемневшее от солнца лицо.
Каждый раз, когда они с отцом приезжали в станицу, Анна просила отвести ее к Дону, чтобы просто посмотреть на его течение и помочить руки. Но отец всякий раз отказывался. И только когда произошло то, чего от так боялся, она наконец-то могла позволить себе нарушить его запрет. Мысль об этом заставила горько улыбнуться, по щеке невольно скатилась слеза.
— Эй, ты чего энто, Анюта? — Дарья подошла к ней и своей грубой ладонью стерла слезу с ее щеки. — Не крушись, глянь, какой рассвет.
— Ничего, Даша. Это я так. — Улыбнулась Анна и посмотрела на небо.
Золотистое солнце, поднимающееся над Обдоньем, окрасило небо пурпурно-розовым цветом, вдалеке виднелись черные точки птичьих стай.
Впервые за долгое время Анна почувствовала себя по-настоящему счастливой, будто все пережитые невзгоды остались позади. Хотя будущее по-прежнему представало перед ней туманным и неопределенным, сейчас она хотела жить лишь этим единственным мигом, даже если он больше никогда не повторится.
— Не думала, что когда-нибудь стану встречать рассвет над Доном. Папе бы тоже понравилась эта красота… Жаль, что он не видит. — Тихо проговорила Анна, чуть дальше заходя в воду.
— Он видит, любушка, видит. Ить там все видать, всю землю видать. — Успокаивающе погладила ее по руке Дарья. — Сымай одежу-то, купаться будем.
— Как снимать? А если кто-нибудь придет? Казаки придут, увидят, — покраснела Анна.
— Пущай токмо заявятся. Мы тех казаков хворостиною, да по хребтине!
— Ой, Даша, ты как скажешь! — рассмеялась она.
— Девоньки, а там зараз кто-то идет! — указала пальцем в сторону дороги Дуняша.
Уже собиравшаяся раздеваться Анна повернула голову и увидела приближающегося казака в запыленной рубахе, шароварах и фуражке, сдвинутой набок. Из-под фуражки выбивался длинный кучерявый чуб, почти такой же, как у Аникея, но немного светлее. На вид мужчине было около тридцати лет, он был высоким и статным. Когда он подошел ближе, Анна обратила внимание на его большие сильные руки, чем-то похожие на руки Ильи.
— Здарова заревали, бабоньки! — Усмехнувшись, поздоровался казак.
— Слава богу, соседушка, — игриво улыбнулась ему Дарья. — А ты, Анюта, как в воду глядела — явился, не запылился!
— Запылился! — расхохоталась Дуняша. — Надысь приехал, Степан? — обратилась она к нему.
— Вчерась. Опостылела война, мочи нет. Дома хочу осесть. Иде Аксинья? — Взгляд голубых глаз казака стал стальным, сильные руки сжались в кулаки.
— А она… кубыть, к тетке на хутор уехала, — растерянно ответила Дуняша.
Тяжело вздохнув, он перевел взгляд на Анну, прищурил свои ярко-голубые, почти синие глаза. Несмотря на смущение, она не отвела взгляд. Его глаза притягивали и завораживали, будто отражая высокое летнее небо.
— Это Анна, наша новая соседка, — представила ее Дуняша. — А это Степан, живет по права от нас, — добавила она, указывая на казака.
— Я рада с Вами познакомиться, — быстро проговорила Анна, надеясь скрыть свое смущение.
— И я рад, — улыбнулся Степан и пожал ей руку своей большой теплой ладонью.
— Иди уж отсель, Степа. Анна вон во-первой на Дону. Дай нам скупаться-то! — Дарья сняла с головы платок.
— Ну покеличи, бабоньки, — махнул рукой Степан и, еще раз пристально взглянув на Анну, зашагал прочь.
***
Сидя на деревянной лавке возле стола в своем курене и раскуривая самокрутку, Степан Астахов думал о красивой девушке Анне, которую недавно встретил на берегу Дона в компании Дарьи и Дуняши. Думал о ней и о том, в каком странном положении она оказалась по воле судьбы.
Разузнав у Дарьи подробности появления Анны на хуторе, Степан решил отправиться в гости к соседям Антиповым, чтобы еще раз взглянуть на нее и, возможно, выведать что-нибудь еще. Темные глаза Анны привлекли его внимание, они напомнили ему о других глазах — таких же темных и глубоких, но которые никогда не смотрели на него с тем живым интересом, с каким смотрела Анна. Разве что, перед свадьбой.
Посватавшись к красавице Аксинье, Степан мечтал о большой семье, о детях, о любви. Он был единственным сыном своей матери, отец погиб, когда ему было еще совсем мало лет. Любимая жена, много детей, справное хозяйство — что еще нужно для счастья?
Степан был уверен, что с Аксиньей они создадут крепкую семью и будут счастливы вместе. Ведь он и сам ей приглянулся. Однако, его мечтам было сбыться не суждено.
После брачной ночи, он обнаружил, что он был у своей милой Аксиньи не первым, что она уже потеряла свою девичью честь до свадьбы. Жгучая обида заставила его выместить боль унижения на своей молодой жене. Тогда Степан избил ее первый раз, избил страшно и обдуманно. Так, чтобы никто не видел следов от побоев его сильных рук, чтобы никто не догадался о его позоре, о том, что происходит за стенами их куреня.
Семейная жизнь превратилась лишь в выполнение долга. О своем прошлом Аксинья ничего не рассказывала, а Степан и не спрашивал, не желая знать, кем был тот человек, в чьих объятиях она впервые испытала блаженство. Возможно, у нее было не одно увлечение. Зачем ему это знать, это лишь добавило бы боли.
Степан все же исполнял свой супружеский долг. Прекрасное тело Аксиньи манило и притягивало округлыми, сочными формами, ее черные глаза сияли, словно звезды, завораживая своей глубиной. Несмотря ни на что, они желали друг друга, и редкие ночи их были полны страстного огня.
Когда у них родился ребенок — маленький черноглазый мальчик, Степан почувствовал себя безмерно счастливым и даже был готов простить жене все ее прошлые грехи. Увы, малыш не дожил до года, мечту о тихом семейном счастье пришлось похоронить вместе с маленьким гробиком младенца. Отчего-то Степан был уверен в том, что детей у них больше никогда не будет.
А потом случилось то, что, вероятнее всего, и должно было случиться. Аксинья полюбила другого. И это было не просто увлечение, она полюбила со всей страстью своего молодого горячего сердца. От их соседа Григория Мелехова Аксинья получила то, что не могла получить от обуреваемого обидой мужа, — тепло, ласку и нежность.
Хотя Степан и любил ее, давняя обида не позволяла проявлять любовь слишком часто: лишний раз обнять, приласкать, провести вместе ночь. Он бил жену, изменял с гулящими жалмерками и в конце концов навсегда потерял возможность обрести семейный уют и покой.
Аксинья ушла с уже женатым в ту пору Григорием с хутора. Жизнь в станице текла своим чередом, он научился жить без нее, хоть и тосковал, вспоминая темные, манящие своей глубиной и страстью глаза.
С началом Первой мировой войны Степан был призван на фронт и попал в плен. В Германии он работал и познакомился с состоятельной молодой вдовой. Некоторое время они жили вместе. Эта женщина не вызывала в нем сильных чувств, но она смотрела на него с нежностью, хотела выйти за него замуж и родить сына. Она признавалась Степану в любви, а он не знал, что сказать в ответ. Кроме симпатии и благодарности, он не испытывал к ней никаких чувств.
Возвратившись в родные края, он узнал, что Аксинья снова осталась одна, а Григорий Мелехов вернулся к своей жене. Степан решил, что должен вернуть ее, и на этот раз всё будет по-другому. Поддавшись на его уговоры, она согласилась возобновить столь печально кончившуюся когда-то семейную жизнь. Степан сдержал обещание, данное Аксинье: он больше не избивал ее, не изменял и старался обращаться нежно и ласково, проявляя заботу и любовь, в том числе на супружеском ложе.
Ему показалось, что они с женой простили друг друга и забыли прошлые обиды. У него даже появилась надежда на рождение ребенка, о котором он когда-то так страстно мечтал. Но мечты так и остались мечтами, счастье с Аксиньей оказалось коротким, словно яркая вспышка молнии перед грозой.
Степан понял, что она вновь оставила его не для того, чтобы повидать свою тетку, а ради встречи с Григорием. Нынче он не сомневался в том, что Аксинья покинула его навсегда. Нет, он больше не желал ее возвращать и о чем-либо униженно просить. Теперь он как никогда ясно осознавал необходимость вырвать ее из сердца, отпустить и начать жизнь заново.
***
Лежа в постели, Анна в смятении комкала в руках листок бумаги — записку от Степана. Нынче днем он заходил к ним проведать Аникея с Евдокией и рассказать о последних новостях с фронта. Когда по настоянию хозяев Анна села с ними обедать, Степан незаметно передал ей эту записку под столом.
Сидя за столом, она практически ничего не ела — внимательный взгляд прозрачных голубых глаз Степана ее смущал и волновал. В записке, переданной им, была просьба прийти ранним утром на Дон, отпроситься у хозяев пойти с Дарьей купаться, а Дарья, если потребуется, все подтвердит. Степан писал, чтобы она ничего не опасалась, что он желает лишь поговорить с ней, быть может, чем-нибудь помочь, если нужна помощь или совет.
Подумав, Анна решила, что ей все же стоит поговорить со Степаном. Ведь в ее непростой ситуации совет был действительно необходим.
***
— Здарова, заревели, Степан. — Анна смущенно улыбнулась.
Ей казалось, что это приветствие звучит нелепо в ее устах. Выйдя на улицу до рассвета, Анна непрестанно оглядывалась назад, опасаясь, что Аникей будет следить за ней. Хотя он и отпустил ее на Дон, она ясно видела в его глазах тревогу, возможно, даже грусть. Она не сомневалась в его подозрениях, благо, что в течение нескольких минут Дарья провожала ее, а затем быстро вернулась обратно в свой курень. Когда Анна подходила к реке, на горизонте едва заметною розовою дымкой забрезжил рассвет.
Она вновь почувствовала себя счастливой, как и в тот момент, когда впервые встречала рассвет над Доном. Степан уже сидел на берегу и курил самокрутку, и она не могла ответить себе на вопрос, что именно радует ее больше: утренняя красота природы или встреча с ним.
— Слава Богу! — широко улыбнулся в ответ Степан, затушив самокрутку. — Я боялся, что Вы не придете.
— Я пришла. Мне очень нравится встречать рассвет над Доном. Просто я волнуюсь. Если Аникей узнает… — обеспокоенно оглянулась на дорогу Анна.
— А что он? — прищурил глаза Степан. — Охочь до тебя?
— Понимаете, Степан, — покраснела она. — Я была бы не против… отношений с ним, если бы он не был женат. Я не святая. Аникей — приятный, симпатичный мужчина. Но ведь он живет с женой, и я хорошо отношусь к Евдокии. Я не знаю, что мне делать в том положении, в котором я оказалась, это же абсурд!
— А я вон женатый и неженатый, получается. Жена от меня ушла. Другого любит, — горько усмехнулся Степан.
— Ушла от Вас? — удивленно приподняла брови Анна.
Ей показалось странным, что можно уйти от такого интересного и привлекательного мужчины. Его ярко-голубые глаза манили ее своей глубиной.
— Она любит Гришку Мелехова, нашего соседа, — признался Степан.
— Григория? Он благородный человек. Он сохранил мне жизнь. Но я не знаю, что мне теперь с этой жизнью делать? Нет, Вы поймите меня, мне здесь нравится, я нашла здесь поддержку и доброе отношение. Но всё так запуталось. А как распутать этот клубок, я не знаю, в гимназии этому не учили, — невольно рассмеялась она и по щиколотку зашла в щекочущую своей прохладой воду.
— Я с Аникушкой об тебе погутарю, Аннушка. Ты небось. — Подойдя к Анне, он осторожно взял ее за руку и ободряюще сжал ее пальцы в широкой ладони.
Ощутив его теплое прикосновение, она внимательно посмотрела ему в глаза. Степан наклонился вперед, чтобы коснуться губами ее щеки, но Анна, отпрянув, зашла по колено в воду и слегка брызнула на него водой:
— Вы не боитесь воды?
— Казак, да чтоб воды боялся? — Со смехом он начал обдавать ее брызгами воды, а затем подошел и крепко обнял.
Анна не сопротивлялась, она не желала противиться, обняв его в ответ. Мгновение спустя их губы слились в долгом поцелуе. Она наслаждалась этим мгновением, голова закружилась, всё произошло слишком быстро. Когда их губы наконец оторвались друг от друга, Анна смущенно опустила глаза и поспешила к дороге:
— Мне нужно идти.
— Добре, иди, Аннушка. Я нонче зайду до вас. — Пообещал Степан и долго провожал глазами уходящую по дороге Анну.
***
Когда Анна вернулась, Аникей ничем не выдал своих подозрений, даже если они у него и возникли. Он был ласков и приветлив, как обычно, лишь в уголках глаз, как ей показалось, притаилась печаль.
Вспомнив про поцелуй со Степаном, Анне стало стыдно. Она испытывала к Аникею симпатию и благодарность, привязалась к Евдокии, но положение, в котором она оказалась, тяготило ее. Она не могла позволить себе сожительство с ним при его же собственной жене. Допустить этого было никак нельзя. Анна искренне полагала, что это низко и безнравственно.
Степан пришел вечером, как и обещал. Одарив ее радостной улыбкой, он сел за стол с Аникеем. Анна удалилась в спальню и не стала мешать их разговору. Она надеялась, что Степан сможет помочь ей выпутаться из этой непростой ситуации.
На следующее утро, собирая на стол к завтраку, Анна ощутила, как на ее плечо легла рука Аникея. Внутренне она была готова ко всему: к его гневу, упрекам, обвинениям в неблагодарности. Но его взгляд был спокоен, без гнева и злости, в его глазах плескалась лишь грусть.
— Что, Степан тебе глянется?
— Я не знаю, что тебе сказать. — Вздохнула Анна. — Да, он мне нравится, но дело даже не в этом. Пойми меня, Аникуша, если бы ты не был женат, я была бы счастлива составить тебе пару. Я привязалась и к тебе, и к Евдокии. Вы стали мне родными. Но ведь ты сам понимаешь, что мы не можем вот так вот… втроем, — покраснела она.
— Кубыть, ты права, Нюрушка. Ну что с тобой делать, девка? — крепко прижав ее к себе, Аникей гладил ее по волосам, по спине. — Отдам тебя Степану. Он свою Аксинью отпускает, не надобна она ему боле.
После этих слов Анна почувствовала, что ее вновь отдают, словно вещь, передают из рук в руки. Но теперь это уже не имело значения. Она была благодарна Аникею за понимание, за его теплое отношение.
— Спаси Христос, Аникуша, — улыбнулась Анна.
— Ты ить нас не забудешь? Будешь приходить?
— Конечно, буду. — По ее щеке скатилась слеза. — Вы мне теперь родные. Я так благодарна тебе… за то, что подарил мне жизнь, за то, что понял меня.
— Ну, будя. — Улыбнувшись, Аникей отер ее слезы своими пальцами и поцеловал в макушку.
***
Сидя за столом, Анна вдыхала запах стоящих в глиняном кувшине ярких луговых цветов. Совсем недавно они со Степаном принесли эти цветы с поля, и она поставила их в кувшин, чтобы создать уют в доме, любоваться ими и вдыхать их сладковатый аромат.
Прошло уже несколько дней с тех пор, как Анна поселилась у Степана, оставив курень Аникея и Евдокии. Они отпустили ее, хоть и было больно расставаться с черноокой пленницей. Анна обещала навещать их, не забывать. И сегодня вечером она намеревалась пойти к ним на ужин.
— Я могу пойти к ним вечером? — спросила она у Степана, запивающего калач молоком. — Аникуша ведь отдал меня тебе с условием, что ты разрешишь мне к ним приходить.
— Охота тебе идти до них? — слегка нахмурился Степан, отставляя кружку в сторону.
А затем, резко встав из-за стола, подошел к Анне и чуть сузив темно-голубые глаза пристально взглянул на нее.
— И что это Вы на меня так смотрите, Степан Андреевич? — улыбнулась она, пытаясь скрыть смущение.
— Пойдешь, но не нонче. Я хочу с тобой быть, — провел рукой по ее щеке Степан.
— Но ты и так со мной, — покраснела Анна. — И всегда будешь. Ты ведь сам мне обещал.
— Нонче станешь моей. — Неожиданно, он поднял ее на руки, отнес в свою спальню и осторожно опустил на широкую кровать.
Сердце Анны бешено забилось, руки мелко задрожали. Теперь она поняла, что имел в виду Степан, когда сказал о том, что желает сделать ее своей. Прожив вместе несколько дней, они ни разу не провели ночь в одной постели, и Степан ограничивался лишь крепкими объятиями и поцелуями на ночь.
Он знал, что Анна была нетронутой девицей, что ею никогда не владел ни один мужчина. Что он будет первым… единственным.
— Степа… — тихо произнесла Анна, когда раздевшись сам, он начал избавлять ее от одежды. — А если твоя жена вернется, заявит на тебя свои права? Что тогда?
— У нее нет на меня прав. — Степан приник губами к ее тонкой шее, оставил на ней поцелуй-укус. — Коли придет, так и уйдет. К тетке, к дядьке в Ростов. Ты — моя жена.
— Степушка… милый. Я боюсь. — Анна стыдливо попыталась прикрыть свое обнаженное тело лоскутным одеялом, но он отбросил его в сторону и нежно погладил ее по темным волосам, по лбу, носу, щекам, губам, очерчивая контуры ее лица:
— Небось, жаль моя. Я с тобой завсегда. — Опустившись ниже, Степан касаля губами ее шеи, груди, целовал темно-розовые соски, поглаживал бедра, черные кудряшки внизу живота.
Крепко обняв его в ответ, Анна провела рукой по его русым волосам, поцеловала в скулу, поймав его губы, впилась в них жарким долгим поцелуем.
Оторвавшись от ее губ, Степан приподнялся над ней на руках и попросил, ласково глядя в глаза:
— Зараз потерпи трошки. — Широко разведя ее стройные ноги в стороны и чуть приподняв их, он вновь накрыл ее своим горячим телом.
Обнимая Степана и водя рукой по его широкой спине, Анна почувствовала, как его плоть постепенно вторгается в ее тело. Ей было больно, но вместе с тем она ощущала свое полное единение с ним, будто бы они стали одним целым, и никто и ничто в мире не сможет их разлучить.
По мере того, как Степан двигался в ее теле, сначала осторожно и медленно, боясь причинить еще больше боли, а потом быстрее, резче, уже не сдерживая свою страсть, Анна испытывала все меньше боли и все больше блаженства. Запрокинув голову, она издала громкий стон и случайно слегка оцарапала ему спину.
Сделав еще несколько резких толчков и сильно сжав Анну в объятиях, Степан излился в нее своим горячим семенем. Затем, отпустив, коротко поцеловал в губы и прилег рядом.
Повернувшись на бок, Анна обняла его поперек смуглой, покрытой капельками пота груди. Он пригладил ее растрепавшиеся черные волосы:
— Вот зараз ты мне жена, Нюрушка. Никому тебя не отдам.
— Я люблю тебя, мой казак. — Счастливо улыбнулась Анна, укрывая их обоих лоскутным одеялом.