Аль-Хайтаму по большей части всегда было плевать на молитвы последователей. Так уж вышло, что ему посчастливилось родиться в стране, где мудрость и знания возводились в абсолют и ценились куда больше золота. Государство Сумеру — страна ученых. Поэтому и покровительство местные граждане искали у Небожителя, вознесшегося за то, что постиг идеала в поисках знания.

Прожив несколько сотен лет на небесах, он получил титул Совершенного Владыки — первого Бога Литературы. По всей стране выстроили тысячи храмов в его честь, огни благовоний горели ярче, чем для многих Богов Войны. Ни в одном из поколений небожителей ни один бог литературы не достигал такого могущества, какое получил аль-Хайтам. На прошлом Празднике середины осени именно он получил наибольшее количество фонарей¹, заняв почетное второе место, после Императора Чжун Ли², который всегда с большим отрывом побеждал остальных. Но вместо того, чтобы и дальше множить свою власть, аль-Хайтам так и продолжал заниматься тем же делом, что и всегда: вел учет, подсчитывая добродетели своих коллег, организовывал работу всех небесных чинов, поддерживал сеть духовного общения, разбирал горы бумаг, в которых никто ничего не понимал — в общем, занимался важной, но совершенно незначимой работой, по мнению окружающих.

Он ни за что не заинтересовался строительством, если бы однажды одна из его помощниц не сообщила, что архитектор, отвечающий за возведение его десятитысячного храма, не только не почитает его и не совершает молитв, так еще и бранит на чем свет стоит. Хайтам как раз заканчивал работу, когда к нему подошла младшая служащая и, сложив руки на груди в малом поклоне, сказала:

— Ваше Превосходительство, сегодня лишь первый день стройки, а уже половина ваших помощников отказываются дальше работать! Этот архитектор совершенно невыносим, он раскритиковал все ваши храмы, назвав их безвкусицей, а все ваши статуи — абсолютно неправдоподобными, искусственными и вообще уродливыми.

— Хм, и что же? — аль-Хайтам вопросительно поднял бровь.

— Э-эм, ну… Ваше Превосходительство, это же совершенно неприемлемо! Богохульство! Неуважение!..

Аль-Хайтам с трудом сдержался, чтобы не закатить глаза, но за переносицу себя всё же ущипнул. Все служащие дворца Хараватат, чьим главой он и являлся, принимали такие мелочи, как чья-то «не вера» или проявление неуважения, слишком близко к сердцу. А его собственное безразличие к таким вот простым смертным выбивала его помощников из колеи. Поэтому, чтобы как можно скорее избавиться от их недовольства, аль-Хайтам прервал поток возмущений из уст помощницы, вымолвив:

— Синобу³, прошу тебя, хватит, — он на мгновение зажмурил глаза, а открыв их сказал: — Все неуважительные… хм… молитвы того архитектора теперь — моя проблема. Передай всем, чтобы переправляли их сразу ко мне.

Похоже, работы всё-таки прибавится, но лучше уж так, чем лишиться половины помощников сразу. Синобу кивнула и, поклонившись, вышла за дверь.

Первая «молитва» неизвестного архитектора настигла его сознание поздней ночью, когда аль-Хайтам уже намеревался вздремнуть. Ему, как могущественному небожителю, не требовался сон, но такой досуг он находил весьма приятным, поэтому никогда им не пренебрегал. И что же забыл этот несносный архитектор на строительной площадке ночью? Хайтама пробрало любопытство, и в кое то веке он решил не игнорировать «последователя».

— Черт бы побрал этого вашего небожителя! Мы не можем здесь поставить книжный шкаф! Да мне наплевать, что они везде стоят! Здесь ему не место, это не соответствует фэншую.

Очевидно, что архитектор ругался на кого-то, и раз его речь достигла аль-Хайтама, то это происходило где-то недалеко от стола для подношений и курильницы для палочек благовоний. Но почему так поздно ночью? И чем ему не угодила традиция, которая установилась несколько веков назад: ставить шкаф в его храмах, чтобы прихожане могли обмениваться книгами?

Тем временем до Хайтама донесся тяжелый вздох:

— Уважаемый даочжан, послушайте, пожалуйста. Здесь будет место для молитв. Посмотрите на эту огромную курильницу на чертеже. А теперь представьте, сколько здесь будет утыкано палочек благовоний в знак уважения к вашему дурацкому божеству, — на этих словах Хайтам невольно улыбнулся. Архитектор тем временем продолжил: — Нельзя ставить книги там, где они могут легко воспламениться. Я обещаю, что подумаю на счет того, куда можно поставить этот несчастный шкаф для обмена книгами и письменами. А теперь прошу, дайте мне закончить работу на сегодня!

Несколько минут молчания — Хайтам уже успел расслабиться, но только он прикрыл глаза, как в голове снова раздался голос архитектора:

— Черт, завтра же привезут тот редкий мрамор, а у нас полы еще даже близко не готовы! Надо срочно расчистить место для хранения и придумать, чем накрыть камень, чтобы ничего не повредилось… И для статуи материал скоро прибудет, а я макет не подготовил. Черт бы побрал этого несносного небожителя аль-Хайтама, которому приперло иметь самый роскошный десятитысячный храм за всю историю! Из-за него я ужасно отстаю от графика…

Недовольный голос архитектора наконец замолк в голове аль-Хайтама, и он с облегчением вздохнул. Удивительное дело… этот человек не молился, ни о чем не просил, но отчего-то небожитель слышал его недовольство также ясно, как молитвы самых преданных последователей. Это совсем не расстраивало аль-Хайтама, напротив, интриговало. Наконец-то в его вечной скуке нашлась загадка, которая оказалась ему по душе. Когда аль-Хайтам был простым смертным — его единственной страстью было познание. Однако по прошествии некоторого времени после того, как он вознесся, знаний, что были ему неведомы, становилось всё меньше. Сотни лет спустя что-то новое для изучения становилось истинным праздником. Поэтому аль-Хайтам твердо решил, что поутру спустится ненадолго в мир смертных, чтобы посмотреть на этого загадочного архитектора.

Кавех… так звали юношу — главного архитектора государства Сумеру. Аль-Хайтам выяснил это в первый же день, как спустился посмотреть на этого загадочного человека. С тех пор минуло уже несколько недель. Страшно было представить, что творилось во дворце Хараватат, но аль-Хайтам неплохо вымуштровал своих подчиненных, так что те более-менее справлялись. С тем, что выходило за рамки их компетенции, он обязательно разберется сам, просто чуть позже. Сейчас важнее всего — разгадать загадку этого архитектора.

Но сколько бы небожитель не наблюдал за Кавехом, так и не понял, почему он его слышит. Сначала Хайтам думал: все дело в храме. Оказалось — это вовсе не так. В ту ночь, когда Хайтам услышал его «молитвы» впервые, выяснилось что архитектор был вовсе не в самом здании, от которого на тот момент был лишь фундамент, а во временной кумирне⁴, установленной строителями, чтобы молиться об удаче покровителю будущей Обители Небесной Мудрости.

После, Хайтам подумал, что дело в самом этом месте. Но строительная площадка находилась совсем близко к императорскому дворцу и к центру столицы Сумеру. К тому же слишком много людей сновало туда-сюда, даже если и был бы здесь какой-то источник духовной силы, то он бы иссяк в одночасье, причем никто бы и не заметил его воздействие.

В конечно итоге аль-Хайтам пришел к выводу, что разгадку следует искать в самом архитекторе. Кавех искрил энергией. Днем он носился как заведенный по всей стройплощадке: гонял подчиненных, требуя тот же темп и от них; контролировал каждый этап, набегу раздавая указания. Его пестрое ханьфу яркими вспышками мелькало с такой скоростью, что рябило в глазах. Ночью же этот парень чуть ли не до утра возился с придумыванием внутреннего убранства храма. Хайтама завораживала эта энергия. Такой он не видел раньше ни среди людей, ни среди бессмертных.

Но одна деталь в Кавехе бросалась в глаза особенно сильно: какие бы трудности не встречались на его пути, он всегда улыбался. Улыбка на его лице сияла, когда недотепы грузчики уронили мраморную плитку для пола, разбив ее вдребезги. Пришлось срочно придумывать, как сделать из осколков мозаику, но он справился и с этим. Кавех ярко светился, когда выяснилось, что доставка глазурной черепицы для крыши задерживается больше, чем на полгода, а значит он точно не успеет в срок. Но и здесь нашелся выход: местные ремесленники смогли сделать её даже красивее, чем умельцы из Инадзумы. Архитектор с улыбкой встречал любую проблему, страшась показать свою слабость перед людьми. Только вот как только от него отворачивались, Кавех хмурил брови, жмурился от досады и злился на обстоятельства. А вечерами всё чаще садился не за чертежи внутреннего убранства, а за стол в ближайшей таверне, где напивался до беспамятства.

Аль-Хайтам не мог понять этого человека. Загадка мучила его, он как никогда жадно стремился познать, но спотыкался о тот факт, что сам никогда не испытывал такой гаммы эмоций, никогда не был настолько живым, хотя сам был бессмертным. Хайтаму казалось, что он становится одержимым. Небожитель давно не поднимался в Небесные чертоги, дворец Хараватат едва справлялся без него, но ему было откровенно плевать. Главное для него было — разгадать очередную тайну.

Однажды вечером, когда внешняя отделка храма была почти завершена, Кавех возвращался домой, едва переставляя ноги. День для архитектора выдался чересчур утомительным. Он наконец-то решил все вопросы с материалами и большую часть рабочего времени провел, проверяя накладные на плитку, черепицу и клей. Потом пришлось составлять отчет для главного казначея. Бумажки эти Кавех терпеть не мог, как и всю бюрократию в целом. Он злился, краснел, ломал кисти для каллиграфии и мял бумагу, но деваться было некуда. Естественно, что когда архитектор закончил этот нудный труд, то не остался работать сверхурочно, а отправился «отдохнуть» по его собственным словам. Только какая прелесть была в таком отдыхе? Хайтам не мог понять даже этого.

В таверне было шумно, пахло какой-то пережаренной едой и алкогольными парами. Люди, которые здесь отдыхали, в большинстве своем были простыми работягами, многие из них как раз трудились на стройке под началом Кавеха. Все здесь знали его, но архитектор в своих изысканных одеждах и дорогих украшениях, казался совершенно чуждым этому месту. Его вежливо приветствовали, но за стол не приглашали — не по рангу им было пить с императорским приближенным. В итоге Кавех в одиночестве вкушал вино весь вечер и тихо сетовал на судьбу. Находясь под пристальным вниманием стольких глаз, он не мог позволить себе расслабиться по-настоящему.

Кавех просидел в таверне почти до закрытия, пока хозяин заведения не выпроводил его за дверь, всячески извиняясь и пытаясь за вежливыми словами скрыть притворное уважение. Этот богатый выскочка напрягал всех своим присутствием, но его нельзя было просто так выставить, поэтому оставалось только скалить зубы в фальшивой улыбке и общаться с почтением. Обидеть императорского архитектора, в глазах простого трактирщика, означало потерять простой доход. Ему невдомек было, что его гость уже с трудом держал глаза открытыми, а потому и не запомнил бы ничего из сказанного.

Всё это замечал Хайтам, но Кавех не видел в упор. Он искренне благодарил хозяина за гостеприимство, хвалил откровенно паршивую еду и выпивку, широко улыбался… А в глазах словно застыли два соленых океана, готовых вот-вот выплеснуться наружу.

Спустя целую вечность ненужных совершенно никому церемоний, наконец-то они вышли наружу. Кавех побрел домой, спотыкаясь о каждый камень на ходу, а Хайтам, невидимый глазу, шел следом, то и дело подхватывая с помощью магии неловкого архитектора, уберегая его от падения.

— Ох, как же кружится голова. Хорошо, что уже ночь и никто меня в таком виде не застанет. И черт меня дернул отправится выпивать… — пробурчал себе под нос Кавех. — Лучше бы рисовал макет статуи этого аль-Хайтама, чтоб ему пусто было. Почему он везде изображен столь заурядно? Ни одного нормального примера, сплошь скукота, изредка перебиваемая уродством.

Хайтам вопросительно поднял бровь. Вот значит, что… Этому неугомонному архитектору хотелось создать непременно красивую статую небожителя, а те изображения, что имелись в наличии, не соответствовали его требованиям к прекрасному. Занимательно… Интересно, а покажись он перед ним, то Кавех счел бы его красивым или заурядным, как и его статуи?

Впервые Хайтам понял, чем был расстроен архитектор. И это его очень обрадовало — небожитель добился прогресса в познании этой загадки, а значит есть шанс, что рано или поздно он ее разгадает.

Что же до проблемы Кавеха, то решить её было совсем нетрудно. Он просто покажется ему во сне — вот и всё. Проводив архитектора до дома, аль-Хайтам вернулся наконец в Небесные чертоги, чтобы претворить свой замысел в жизнь…

Наутро круговорот дел во дворце Хараватат не дал ему спуститься обратно и посмотреть, как Кавех наяву воплотит свой сон. Почему-то голос архитектора стал доноситься до него совсем редко, а вскоре исчез совсем. Хайтам вернулся в мир смертных лишь спустя несколько месяцев, когда статуя, удивительно похожая на него самого, уже стояла на своем постаменте. А Кавех теперь отчего-то жил не в своей роскошной резиденции, а прямо в храме.

Архитектор всё еще показательно «кипел энергией» и носился по стройплощадке, всё еще всеми силами старался закончить храм в срок, да еще и в большем великолепии, чем планировал изначально. И он выполнил всё, что собирался. Да вот только не было больше той притягательной силы, что исходила от него. Может, поэтому Хайтам и не слышал теперь его «молитв».

Еще несколько месяцев спустя, в канун Праздника середины осени храм наконец был достроен. В тот день дождь лил, не переставая, и грянула сильнейшая буря. Хайтам знал, что это значит, и ждал, пожалуй, даже чересчур страстно. Постройку Кавеха окрестили Четвертым Великим Творением, его возвели на пьедестал, прозвали самым талантливым человеком в мире смертных за всю историю существования Поднебесной. Он постиг истину, дотянулся до совершенства.

В ночь перед Праздником середины осени главный императорский архитектор Кавех вознесся на небеса. Промокший до нитки, в обнимку с опустевшим кувшином вина и слезами, скопившимися в уголках глаз.