Сив вернулась домой уже в сумерках. Как всегда зимой — в темноте на работу, в темноте с работы. Терять на нелюбимой службе жалкие крохи зимнего света всегда грустно. А сейчас еще и обидно, потому что она одна в семье осталась без солнца.
Нет, в самом деле, почему именно Торбьерн бросил свою непыльную должность в архиве, как только словил очередную безумную идею по быстрому обогащению, а ей, неиммунной, приходится каждый день возвращаться в лабораторию, к штаммам и зараженным образцам, потому что надо же на что-то жить, платить коммуналку, кормить детей? Ее оклада едва хватало на самые базовые потребности, но Торбьерн лишь улыбался и говорил, что это временные трудности, и деньги скоро появятся в изобилии. И словно забывал про все предыдущие разы, когда он говорил то же самое. Сив помнила.
Ну хотя бы двор был почти полностью расчищен от снега. Хотелось бы верить, что это Торбьерн постарался, но вероятнее всего, муж вручил лопату финну.
Дома Сив встретил хор пронзительных криков «мама вернулась!», топот по лестнице и орда из трех детишек в обычном порядке: Хокан повис на ее левой руке, Анна — на правой, а Суне нарезал круги вокруг.
— Дети, отцепитесь сейчас же! — строго произнесла Сив. Нет, она их всех очень любила, но слишком устала, а они тяжелые. — Идите висеть на папе!
Кое-как она выкрутилась из пальто и цепких детских лапок. Пальто отправилось на вешалку, малышня никуда не делась.
— Бу-у! Папа весь день дома, — надулся Хокан. — Мы по нему не соскучились.
Завтра все повторится, и послезавтра, и так до воскресенья, и так далее, потому что Сив уже спустила все дни отпуска на поездку в Рейкъявик летом, согласовывать экспедицию, и в Эресунн зимой, провожать ее.
Торбьерн так и не вышел встретить жену. Голоса доносились из штабной комнаты, бывшей гостиной. Да, точно, по графику же сеанс связи с экспедицией. Сив потащилась на звуки радиопомех, попутно восторгаясь рисунком Хокана, двумя хвостикам из волос Суне и доносом Анны на проделки ее братьев.
Разговор был в разгаре, Холлола шепотом поделилась с Сив новостями — естественно, безрадостными. Лекарство оказалось пустышкой, команда впустую сделала большой крюк при и так скудных запасах провизии, да еще с двумя неиммунными на борту. Разумеется, Торбьерн уверял всех, что и не рассчитывал сразу получить формулу вакцины, что команда набрала достаточно ценных книг, и экспедицию уже можно считать успешной. Потом оглянулся на жену и добавил, что у него есть сюрприз.
Она заранее поежилась. Сюрприз по-любому окажется очередной бессмысленной тратой денег якобы для поднятия духа. Нет, когда-то ей нравился его жизнерадостный характер и романтичные жесты — когда оба были моложе и пока только встречались: подающая надежды аспирантка и молодой человек из богатой семьи промышленников. Он казался ей забавным. Но сейчас она стала угрюмой и вечно усталой матерью и вечно-младшей лаборанткой, а он практически не изменился, только денег больше нет, чтобы облегчить жизнь. А романтические жесты не очень питательны.
Торбьерн обожал их детей — и процесс изготовления детей тоже, но по части стирки, мытья и кормежки трех громких ртов от него было мало толку. Он с удовольствием корчил рожицы, отвлекая детей, пока Сив (или няня, когда у них еще были деньги на няню) меняла подгузники. Иногда Сив казалось, что у нее четверо детей, только самый большой никогда не повзрослеет.
Впечатление только укрепилось, когда фирма Вестерстремов разорилась. Не из-за Торбьерна — активами управлял его младший брат Торольф, а старший только получал свою долю доходов. Или не получал, когда доходов не стало. Да и потом толку от него было мало; он устроился младшим клерком в госархив, переписывал книги из Старого мира. И уволился даже оттуда, но отношения к деньгам не поменял. Сейчас, когда супруги распродавали остатки прежней роскоши и урезали расходы, его привычки из трогательных стали расточительными. Букет цветов на годовщину знакомства не романтика, а пустая трата денег, когда жена штопает единственные чулки.
Сюрпризом оказалось пиво с копченым окунем. Не так много, но все равно больше, чем они могли себе позволить. Наверно, Торбьерн уловил явное неодобрение супруги, потому что поспешил сообщить, что спонсором празднества была Тару Холлола. Бывшая офицер-стратег отличалась тем же безосновательным оптимизмом (наверно, потому больше и не служила в финской армии), но хотя бы имела совесть скидываться на закупку продуктов, не то пара гостей подорвала бы семейный бюджет.
Трех гостей даже. Второй финн как раз снимал кастрюлю с плиты. Сив могла бы поспорить, что он же чистил и варил картошку. На пороге Вестерстремов он объявился без денег и багажа. Это что, их народный обычай? Двое финнов из команды исследователей тоже прибыли налегке. Ну хотя бы этот гость был полезен в хозяйстве и не производил впечатления ребенка-переростка. Сив помнила по досье потенциальных участников экспедиции, что ему лет двадцать шесть-двадцать семь, но по ощущениям он казался старше и Торбьерна, и даже Холлолы — мудрее уж точно, потому что отказался участвовать в этой безумной экспедиции. И Торбьерн еще принял его поначалу за пациента психбольницы! Да финн вообще был самым здравомыслящим в доме. Ну, и Сив, конечно. Но они никак не могли остановить или вразумить своих чокнутых компаньонов.
Картошка, кстати, нормальная, а что хозяйке не надо самой готовить — это вообще хорошо. Больше ничего хорошего, но Торбьерн все равно поднял тост за успех экспедиции, что с него взять. Но остальные-то деловые партнеры в чем видят основания для оптимизма? (Хотя, конечно, норвежский генерал в отставке сохранял непроницаемое спокойствие, и Сив часто гадала, зачем он вообще влез в это предприятие. Спасался от скуки на пенсии? Так сидеть около радио целыми днями тоже не очень весело.) Ну да, команда все еще жива, но эвакуационное судно подберет их лишь недели через три. За это время может случиться все, что угодно. С Торбьерном всегда так. Его выгодные гешефты постоянно с треском проваливались. Сив всегда ему говорила о своих сомнениях, но он не слушал. Теперь вот эта вылазка за книгами. Сив накидала все расчеты и аргументы против, но нет, он лучше поверит едва знакомым иностранцам. Неожиданно, при всех недочетах и ошибках, им удалось снарядить и отправить экспедицию! Но тем тяжелее теперь стала ответственность. Для Сив, по крайней мере. Торбьерн, казалось, не понимал, что теперь на кону не деньги, а жизни. Жизни наивных идиотов, верящих, что у них есть шанс вернуться из Тихого мира.
Сив отправила пюре в рот, запила пиво. Аппетита не было, просто надо соблюдать режим и подавать детям пример правильного поведения за столом. Суне и Анна чуть не устроили дуэль на ложках, Сив одернула их. Привкус пива в другое время был бы приятен, но сейчас от Сив различала только горечь.
Хотакайнен с безразличным видом ковырялся в своей тарелке и то и дело оглядывался на штабную комнату. Но радио молчало. Он так и продолжал нервничать, пока мыл посуду, а Сив вливала в детишек рыбий жир после ужина. Кое-как уложив малышню спать, она спустилась со второго этажа на кухню за водой, промочить горло после долгого чтения вслух, и совсем не удивилась, заметив ссутуленную фигуру в стуле около радиостанции в тусклом свете индикаторов. Если не был занят, финн всегда сидел там как приклеенный к единственному каналу связи с его сестрой и кузеном. Сив могла представить выражение его лица, и не видя его в потемках, но не могла сказать ничего утешительного. Это было бы неправдой. Команда действительно в опасности. И еще Сив чувствовала неловкость, разговаривая с неиммунным человеком, которого ее муж и компания хотели отправить в Тихий мир — а его сестру, тоже неиммунную, таки отправили. Ни иммунитета, ни особых навыков. В досье у старшего Хотакайнена в графе специальности было указано, что он маг. Что это за сказочная должность? Младший Хотакайнен, по крайней мере, числился не только магом, но и разведчиком, ему в экспедиции найдется применение. А маг на что? Зачем Холлола выбрала его? Просто за надежность, здравый смысл и физическую силу? Вроде датчанина Мадсена, но этот Мадсен не внушал доверия, судя по его длинному послужному списку из сплошных увольнений. А Хотакайнен проработал на одном месте больше десяти лет, как гласило его досье.
…Эх, ей бы эту мудрость раньше, в молодости, когда она согласилась выйти замуж за Торбьерна. Но мудрость приходит с возрастом или через испытания, когда уже есть трое детей и дом заложен. Сив поумнела через годы и проблемы; Хотакайнену, похоже, хватило одних только проблем.
Ей нечем было утешить его. Разве что дать понять, что разделяет его мысли и чувства. Ей вот очень не хватало понимания от мужа.
Сив уже привыкла к потемкам и не стала зажигать настольную лампу, когда вошла в кабинет. Словно щелчок выключателя мог нарушить столь долгожданную тишину в заснувшем доме.
— Я тоже беспокоюсь за них, — произнесла она почти шепотом. — У нас там племянник.
Вообще-то Эмиль был племянником Торбьерна, но Сив все равно относилась к нему с симпатией, хотя его заносчивость и невежество иногда раздражали.
Хотакайнен еле повернул к ней голову.
— У него иммунитет, — ответил он наконец со своим жутким акцентом. Была ли это попытка приободрить ее? Что ж, в отличие от Торбьерна, он выбрал вполне разумный аргумент.
— Да, но Эмиль такой… неуклюжий, — попыталась смягчить формулировку Сив. Чувствовала она себя глупо — будто они тут меряются, у кого больше поводов для волнения. — Он не может перейти прихожую, ни обо что не запнувшись и ничего не уронив.
— Зачем разрешили ехать?
Сив вздохнула. Как будто в ее власти было что-либо разрешать или запрещать.
— Я ему не мать. А он уже совершеннолетний. Номинально хотя бы. Я не могу насильно удерживать его. Но все равно жалею, что мой муж рассказал ему об этой экспедиции.
— Да, — ответил Хотакайнен после долгого молчания и ссутулился еще больше. Ну хоть кто-то с Сив согласен. Она уже и забыла, каково это, когда ее точку зрения поддерживают. Горькое удовлетворение, вот.
Радиостанция стояла перед ними, темная и молчаливая, как будущее.
— Пока ничего, — шепнула Сив про аппарат. А может, про будущее. Ничего более утешительного ей в голову не пришло: пока радио молчит, дурные вести не придут. По наитию Сив склонилась к финну, обвила его руками за плечи, уткнулась носом в высокий шерстяной воротник — то ли приободрить, то ли самой спрятаться от неизбежного будущего. В смятении или страхе она нередко искала убежища в объятьях мужа, но тот, как правило, бывал напуган и озадачен не меньше ее и тоже пытался спрятаться за ней.
С этим мужчиной все совсем иначе.
Хотакайнен на миг замер. Затем ей на плечи легли его ладони, теплые и тяжелые даже сквозь ткань халата и пижамы, и весь он был на ощупь плотнее, сильнее. Надежнее. На нем был старый свитер Торбьерна, знакомый узор вязки под пальцами, запах наполовину знакомый — лишь наполовину, и совсем другое касание губ — чуть неуклюжее, и вместо щекотной бородки и усов Торбьерна лишь легкое покалывание однодневной щетины. И голос, совсем другой голос, другой язык. Может Хотакайнен шептал такие же милые пустяки, как Торбьерн, но на финском это звучало не идиотски, а завораживающе-плавно, ритмично даже, будто стихи. «Крепче», — выдохнула Сив, и он тут же одним мощным движением поднялся, а она оказалась на краешке стола, обхватывая его ногами, и уже не обращала внимания, чьи руки расстегивают ее пижамную рубашку и стягивают штаны. Так уютно и жарко ей не было, наверно, с далекой юности — или вовсе никогда. Неужто это и называется «родственные души»? И без этого огня под кожей она обходилась всю жизнь? Как это несправедливо! Жизнь вообще несправедлива, так почему нельзя украсть хотя бы кусочек несбыточного? Всего один раз!
Нет, тревоги и страхи никуда не делись; на фоне огромного, лихорадочного желания-жажды они зудели комарами — не разбудить, не потревожить никого, быстрее, и Сив стискивала зубы, старалась не шуршать, дышать тише, отчего лишь сильнее разгорался жар под кожей и скручивался узел в низу живота... Пик наслаждения мелькнул молнией — даже в глазах потемнело на пару секунд. И даже раньше партнера, ух ты, с Торбьерном так редко бывает, и не надо волноваться о последствиях — Хотакайнен сразу же отстранился.
Украденный миг закончился. Холодок зимнего дома пополз по коже, и Сив запахнула халат.
— Тебе надо идти, — произнес финн тихим, хриплым голосом. И был абсолютно, неутешительно, тоскливо и горько прав.
— Да.
А что еще она могла ответить. «Спасибо» или «спокойной ночи» были бы совершенно неуместны. И он прав, и она права, и они друг друга прекрасно понимают… Только от этого, оказывается, не легче, а совсем наоборот.
Сперва она добралась до ванной через холод и тишину, мимо стен и дверей, знакомых до малейшей царапины, до каждого скола, и с каждым шагом лихорадочное возбуждение гасло, хмель выветривался. Вдруг Сив попробовала вспомнить, посмотрел ли финн хоть раз ей в глаза. С чего ей вообще подумалось про родственные души? Да, Хотакайнен был исполнителен и предупредителен, но разве он не с той же смиренной готовностью брался за любую работу по дому? Сив поежилась, закусила губу. Неужели она ошиблась, приняв его покорность за симпатию? Неужели он ошибся, приняв ее порыв за очередное поручение хозяйки дома? Ошибки, ошибки — разумеется, чего еще ждать от непредсказуемого и жестокого мира? От приступа стыда он чуть не споткнулась и привалилась к лестничным перилам. Как с такой тяжестью на душе подняться на второй этаж, в спальню, где Торбьерн… Ох, Торбьерн, при всей инфантильности и глупости он оставался ее мужем. И она изменила ему.
Кое-как Сив добралась до постели и робко присела с краю, не решаясь опуститься рядом с мужчиной, которого только что обманула.
Руки и ноги уже начали замерзать. Ну и ладно, пусть ей будет так же паршиво снаружи, как и внутри. Гармония, чтоб ее.
И тут Торбьерн пошевелился, что-то пробормотал. В темноте Сив не различала его лица. Следующие слова донеслись почти отчетливо.
— Ну что ты, милая, простынешь еще.
Он подергал ее за рукав халата. Сив отвернулась, чтобы сморгнуть слезы, и уставилась на закрытую дверь. Вина желчью стояла в горле.
— Не нервничай так, — продолжал Торбьерн, придвинулся ближе, чтобы обнять ее за талию. — Все будет хорошо. Они вернутся живые и с сокровищами, и мы будем устраивать праздничные ужины каждый день. Переживаниями ты им не поможешь, так хоть себя пожалей.
Бережно, но непреклонно он потянул ее вниз, лечь, гладил по голове и все говорил, говорил привычные благоглупости. Как будто ничего не произошло внизу. Да, конечно, он пока не знал. Ничего не будет хорошо — хотела возразить Сив, но не доверяла своему голосу. Не хватало еще разрыдаться. Внутри ворочалось привычное раздражение от легкомыслия Торбьерна. Но после того, как Сив обманула его доверие, она не могла — не имела права сердиться! И сама она разве только что не допустила еще бóльшую глупость, на фоне которой лишний оптимизм — милый и не такой уж раздражающий пустяк. Обмануться, оказывается, легко и приятно; и Сив позволила себе еще немного подумать, что все у нее с мужем хорошо. Все равно сил смотреть правде в глаза уже не осталось.
Медленно она провалилась в глухой, тяжелый сон.
***
Сив проснулась оттого, что ее резко потрясли за плечо. Торбьерн что-то громким шепотом говорил про финна, и спросонья Сив испугалась, что ее муж обо всем догадался… Нет, вроде тон у него озадаченный и напуганный, и она поспешила встать.
Холлола и Андерсон уже были в кабинете-штабе, рядом с лежащим на полу телом. На секунду Сив ощутила малодушное облегчение, что не придется смотреть в глаза своей ошибке. Андерсон сообщил, что нашел Хотакайнена вот тут, на полу, в слегка обожженном круге. Нет, жив, просто без сознания и никак не приходит в себя. Что тоже хорошо. Не хватало еще желать другому человеку смерти за свои слабости. Холлола заявила, что, скорее всего, ее соотечественник применил мощное заклинание. Опять эта «магия» — наверняка в значении «а фиг его знает». Что хуже, Сив не могла остаться дожидаться врача, у нее рабочий день все-таки, и пришлось ей переживать до самого вечера, когда Торбьерн передал совершенно невероятное заключение специалиста: удар молнии. Да, в помещении. Зимой. Между невозможным и невероятным Сив рационально выбрала второе.
Но расслабиться она не успела — Торбьерн перешел к новостям от команды. Совсем плохим новостям. На них напала стая троллей, и пусть каким-то чудом людям удалось отбиться, но... Вот и первая жертва. Сив слишком много перевидала зараженных образцов; нет, у раненой неиммунной девушки-водителя не было ни шанса. Осознание собственной правоты грызло изнутри, обещая мигрень. И хорошо, что пока не придется сообщать Хотакайнену о скорой смерти сестры и смотреть, как это на нем скажется. Искренне пожелать бедолаге скорейшего выздоровления Сив так и не могла. Он и не очнулся ни на следующий день, ни через один. Повезло ему. Не надо тащить на себе вину и отчаяние каждый день.
***
И однажды команда не вышла на связь в назначенное время. Сив пожалела, что день был выходным; уйти бы с утра и ничего не знать о тишине в эфире, не мучиться от неизвестности. И чтоб кто-нибудь другой передал Хотакайнену плохие вести, когда он наконец очнулся. Нет, рассказывала Холлола, но Сив пришлось стоять рядом — нельзя же избегать гостя все время. Стоять и вспоминать раз за разом все свои и чужие ошибки. Но он никак не отреагировал, словно все еще не пришел в себя. Словно тонул в болоте, куда звук не долетал.
Да еще Торбьерн держался непривычно тихо. Никаких «выше нос», «все будет хорошо» и прочего. В удивлении Сив пригляделась к мужу после обеда. Кажется, он наконец-то понимал свою жену. Наконец-то проникся серьезностью ситуации и глядел на скатерть так, словно тоже читал там список всех своих неудач.
Вроде бы ей надо радоваться или хотя бы ощутить удовлетворение. А нет ничего. Вот, чувствует он себя так же паршиво, как она. Ей от этого только хуже. Тишина и правота давили совсем как в тот поздний вечер у радиостанции.
Что ж, отмотать назад время и отменить экспедицию или свою идиотскую измену она не могла, но вдруг сможет повлиять на настроение мужа? Может, его беспочвенные утешения, не действующие на Сив, помогут ему самому, а он снова взбодрит ее?
— Эй, — произнесла она через силу. Чужие и чуждые слова давались тяжело. Как у людей получается утверждать то, что им достоверно не известно? — Они будут там, когда придет корабль, вот увидишь.
Хоть и не все — проглотила она окончание фразы.
Торбьерн уставился на нее непонимающе, почти как финн, а потом еле-еле улыбнулся, отчего у Сив в груди зашевелился теплый пушистый комочек, хоть муж ничего и не ответил.
Зато отреагировала Холлола, заглянувшая в двери кухни. Весьма удивленная притом.
— Неужели сегодня ты главная утешительница?
Сив выдохнула, собираясь с мыслями. Какой ответ прозвучит не слишком глупо? Он мельтешил на задворках сознания, но все время ускользал — по крайней мере, на исландском. Сив спокойно читала научные статьи на нем, но объяснять сложные душевные порывы — другое дело.
— Ну, видишь ли, нельзя обоим предаваться унынию одновременно, жить будет слишком трудно.
Что-то вроде того. И никто не поймет, что она имела в виду не только Торбьерна.
И лишь на следующее утро, когда Андерсон оставил свой пост рядом с финном, чтобы присоединиться к остальным за завтраком, Сив отнесла Хотакайнену кашу с чаем и улучила момент, чтобы легонько коснуться его руки и шепнуть:
— В тот раз… Не стоит упоминать. Прости, это была ошибка.
Хотакайнен смотрел на нее — сквозь нее, тихих, опустошенным взглядом.
— Да, — ответил он на пределе слышимости. — Ошибка. Все было ошибкой.