VOX

— ...как сладки его речи, — вздохнула Мария, и Скарамучче так сильно захотелось закатить глаза — просто неумолимо, но он только прищелкнул языком и лишь слегка наморщил нос, — А голос. Архонты, какой у него голос...

Нет, правда. У него, черт возьми, кончалось терпение. Оно у него не то что не бесконечное — напротив, его, в сказителе, такая мизерная капля, что испытывать его совсем не стоит. Но Мария уже добрые полчаса пользовалась его разомлевшим от вина мозгом, уперто насилуя его рассказами о каком-то... каком-то... ох, Скарамучча абсолютно потерял нить разговора.

— У кого? — вздохнул он, впрочем, не отводя взгляда от изящной ножки бокала. Креветки перед ним, кажется, уже начали портиться. И те сдохли от воздыханий Марии, ну конечно. Скоро Скарамучча сможет прилечь рядом с ними.

Девушка на мгновение замолчала, и сказитель готов был поставить мешок моры на то, что выражение ее лица сделалось обиженным.

— У Кадзухи, — нетерпеливым тоном, кажется, уже в четвертый раз повторила она. Точно. Кадзуха. Сладкие речи, какой-то там голос, — Ты просто его не слышал. Клянусь, Скар, ты был бы в восторге. Он как будто пробирает тебя изнутри и...

Скарамучча важно покивал, влажная челка спала на лоб, и он смахнул ее рукой. Мария болтала и болтала и не было этому конца.

Он перевел взгляд в приоткрытое окно, на чернильное небо с редким проблеском звезд. Сквозняк был совсем несущественным, а внутри таверны было слишком жарко, вот что. Ему нестерпимо захотелось выйти на свежий воздух.

— О боже, — вдруг пискнула Мария, — Боже милостивый, — Скарамучча выразительно выгнул брови, переводя на нее взгляд, но она смотрела совершенно в другую сторону. Сказитель нахмурился и обернулся через плечо, — Это он, черт возьми, — горячечно зашептала Мария, — Скар, ты должен это услышать! Поверь, ты не пожалеешь, боже, — и прежде, чем он успел пробить Марии висок своим чертовым бокалом, она привстала и заорала, как сумасшедшая: — Кадзуха!! Ка-адзуха!

Парень, направляющийся к бармену, застыл на месте, тупо глядя перед собой — ну правда, совершенно тупое выражение лица по мнению Скарамуччи, — а затем заозирался и, увидев Марию, приветливо махнул ей рукой.

Скарамучча был готов застонать (или черт, выпрыгнуть прямо из окна), когда Кадзуха направился к ним. Он уже дотронулся до полов шляпы кончиками пальцев, точно собираясь ее схватить и сорваться с места, как внезапно голос пригвоздил его к этой чертовой лавке.

— Привет, Мария, — Кадзуха широко улыбнулся, и Скарамучча ошалело захлопал глазами. Мария выглядела очень довольной произведенным эффектом, Кадзуха выглядел таким радостным, словно точно знал, что происходит с людьми, когда он открывает свой чертов рот, — Привет, — он кивает Скарамучче, чуть щурится и в уголках его глаз собираются морщинки, — Мы знакомы?

Блядь, нет. И не должны быть. От Кадзухи веет чем-то таким... неуловимо напоминающим сказителю гребанного Путешественника. Скитаниями по свалкам и нестерпимым желанием помочь всем сирым и убогим, вот чем.

— Это Скарамучча, — торопливо представляет его Мария, понимая, что пауза затянулась, — Кадзуха.

— Скарамучча, — нараспев повторяет этот идиот и, блядь, блядь, блядь, Скарамучча чувствует, как в паху сладко потянуло. Кадзуха все еще улыбается этой своей дурацкой улыбкой и смотрит так пронзительно, понимающе, как будто он каждый день ходит, бросает имена людей им в лицо своим этим сраным голосом, зная, что они возбуждаются. Он точно знает, сказитель уверен в этом, — Рад знакомству.

— Ага, — вяло бормочет Скарамучча.

И зачем-то. Нет, правда, нахрена? Садится рядом с ним. И его нога касается бедра Скарамуччи, что заставляет задуматься — нормально ли это? То, что он касается его, хотя они знакомы от силы полминуты. Такое должно быть запрещено законом, Скарамучче срочно нужно найти стражу и рассказать об этом зверском преступлении, не иначе. Или отпихнуть придурка. Или, может, пришибить молнией — почему нет? Что его останавливает?

— Я как раз рассказывала Скарамучче о тебе, — говорит Мария, и Кадзуха низко смеётся. Очень хочется добавить, что это её «как раз» растянулось на сраные полчаса.

От этого смеха, кажется, вибрирует лавка под сказителем — по крайней мере, ему так кажется. И прошибает все тело насквозь, заставляя вздрогнуть. Член в брюках напрягается, ему становится чертовски тесно, а еще Скарамучче, блядь, и до этого было жарко — теперь же почти нестерпимо. Какая-то геенна огненная — и он даже не может встать, потому что пройти через всю таверну, сверкая стояком — это сраный моветон.

— И что же ты рассказала? — интересуется Кадзуха, а затем отвлекается, когда подходит официант, — Спасибо, — говорит он, принимая бокал. Вот бы в бокале был яд. Скарамучча искренне на это надеется.

Но Кадзуха делает глоток и с наслаждением выдыхает — Скарамучча подпирает лицо рукой и скользит по нему безучастным взглядом. Интересно, он бы так же вздыхал, если бы сказитель взял его член в рот?

То есть... вот дерьмо. Кажется, он слишком много выпил. И лицо у него красное от вина, не иначе.

Скарамучча чуть переминает бедрами, потому что член лежит совсем неудобно и Кадзуха поворачивает лицо к нему, смотрит вопросительно. Вопросительно, блядь. И в его взгляде Скарамучча абсолютно точно видит насмешливое: «что, неудобно сидеть со стояком?».

— О твоем... эм... — Мария закашливается и прикрывает рот бокалом, — Творчестве, да.

Кадзуха выразительно вздергивает бровь.

— И как тебе мое... творчество? — обращается он к Скарамучче, даже не отводя сраного взгляда. Такого цепкого, черт возьми.

— Глубоко, — хрипло выдыхает Скарамучча.

— Очень? — уточняет Кадзуха и сказитель готов поклясться, что прищур его глаз очень хитрый.

— Очень, — Скарамучча на мгновение отводит взгляд, пытаясь подобрать слова, чтобы поддержать диалог — черт, у него не возникало проблем, когда надо было унизить кого-то, но когда дело доходило до похвалы — блядь, это было почти нереально, — Очень глубоко, — наконец, подчёркнуто добавляет он. И с восторгом наблюдает, как взгляд Кадзухи темнеет.

Они правда говорят о...? О чем вообще? Чем занимается этот Кадзуха? Пишет книги? Стихи? Баллады?

— Мне тоже очень нравится! — восклицает Мария, и Кадзуха вздрагивает. Он ошалело моргает и оборачивается к ней — его лицо озаряет немного рассеянная улыбка, — Я зачитывала Скарамучче...

Скарамучча не помнил, чтобы она что-то зачитывала. Вероятно, потому что он нихрена ее не слушал, а почти все время пялился в гребанное окно. Он и дальше не собирался слушать этот тупой диалог, как только его член прекратит быть таким предателем — встанет и свалит отсюда к чертовой матери.

— Здорово, — говорит Кадзуха, а затем... а затем, блядь, этот странный придурок, невозможный идиот, он просто берет и, черт возьми, кладет руку на бедро Скарамуччи. Сказитель подпрыгивает на месте и ударяется коленями об стол, а затем чертыхается и переводит разъяренный взгляд на Кадзуху. Тот быстро отдергивает ладонь.

— Скар? — лицо Марии выражает глупую обеспокоенность, — Все хорошо?

Кадзуха тоже смотрит на него: вопросительно. Но вопрос в его глазах Скарамучча трактует по-другому.

— Да, — медленно отвечает он, чувствуя, как пересыхает во рту и каким неповоротливым вдруг становится язык, — Хорошо.

Кадзуха с Марией кивают, как болванчики, одновременно — и это было бы смешно, если бы взгляд Кадзухи снова не потемнел, а между его губ не скользнул кончик розового языка. Скарамучча гулко сглатывает и переводит взгляд в окно — и в этот раз не подпрыгивает, когда рука снова оказывается на его ноге.

Какое, все-таки, красивое небо, — старательно думает Скарамучча, чтобы, блядь, позорно не кончить, когда ладонь чуть сдвигается и ее ребро упирается в промежность. Он чувствует, как поджимаются яйца, как вздрагивает член и на головке выступает смазка. Господи, какой ужас. Какой же херней он занимается. Нет, он буквально сейчас словит экзистенциальный кризис — он позволяет какому-то малознакомому парню с голосом чуть приятнее среднестатистического (Скарамучча не позволяет себе слово «охуенному», он и без этого уже на дне) трогать себя. Лапать его ногу и касаться, черт возьми, члена.

Кадзуху, видимо, тернии его мыслей не интересуют — как и нормы приличия, воистину, — поэтому он трет его яйца, упакованные в ткань брюк и Скарамучча буквально сейчас задохнется, если не начнет дышать. Ему очень нужно сделать вдох, поэтому он с присвистом втягивает воздух сквозь сжатые зубы. И чертыхается, когда Мария вновь обеспокоенно на него смотрит.

— Скар?...

— Воды, — требует он, — Принеси мне воды.

Мария еще раз нервно заглядывает ему в лицо — вероятно, Скарамучча действительно очень красный, — и вскакивает, чтобы пойти к бару. И только она оказывается лишь в метре от их столика, как Кадзуха поворачивается к нему, рука накрывает пах и сжимает с покровительственной силой; Скарамучча судорожно вздыхает и подается бедрами вверх.

— Ты не представляешь... — Кадзуха склоняется, преодолевая и без того минимальное расстояние между ними, — ...как я хочу тебя трахнуть.

И он бросает это в лицо Скарамучче так просто, так легко, словно, блядь, каждый день говорит это людям. Ну правда. Своим хриплым, низким голосом, горячо выдыхая эти слова прямо в щеку, опаляя дыханием и легким запахом яблок. И, вот же дерьмо, эти слова звучат так порочно, грязно, просто неприемлемо, черт возьми.

— Ты ебанутый, — шипит Скарамучча, вцепляясь пальцами в края лавки, — Просто конченный. Псих.

Рука сжимается чуть сильнее, заставляя сказителя охнуть и вновь дернуть бедрами. Архонты, как нестерпимо хотелось кончить. И, возможно, совсем чуточку — сделать это вместе с Кадзухой. Он бы хорошенько заткнул его болтливый рот своим членом, точно. Лишь бы он не переставал говорить, черт возьми...

Блядь, не то.

Вот бы он заткнулся нахрен.

— Как скажешь, — весело шепчет Кадзуха, его взгляд задумчивый и обещающий, — Но это не я начал пожирать тебя глазами, как только увидел. Я буквально почувствовал себя голым, — он снова хрипло смеется и сказитель тихо, вымученно стонет.

— Давай сильнее, блядь, — Скарамучча морщится, его язык мелькает между покрасневших губ, — Отдрочи мне. Трахни меня. Не затыкайся, уебок, говори.

Кадзуха сглатывает и убирает его руку, будто вдруг приходит в себя. Но его глаза — черт возьми, его глаза такие темные, взгляд наполнен молчаливым обещанием и нетерпением.

— Черт, не здесь, — бормочет он, — Давай, мы... я остановился в отеле рядом, давай просто... — он немного путается в словах, будто нервничает, — Ты будешь просто умницей, если сможешь сейчас спокойно пройти через эту толпу. Ты же сможешь, Скарамучча? — голос у Кадзухи все еще потрясающий, даже когда он звучит так, будто сейчас умрет, если Скарамучча ему откажет.

И поэтому сказитель медленно кивает, собирая расплескавшийся через уши мозг. Неужели он настолько пьян?

Какое-то абсолютно убойное чувство вседозволенности и бесконечного возбуждения. Ну правда, такое не может вызвать всего лишь человек — это всенепременно алкоголь. Скарамучча пытается убедить себя в этом, когда они встают. Он все еще повторяет это как мантру, когда Кадзуха обхватывает его за запястье и тащит за собой, как на буксире, к выходу.

Это точно сраное наваждение, потому что Скарамучча не прекращает ошалело пялиться на его затылок даже когда они оказываются снаружи и разгоряченную кожу обдает прохладным воздухом.

И ему совершенно не стыдно, что он бросил Марию спиваться в одиночестве.

****

— Все точно хо...

— Да блядь, — Скарамучча рывком впечатывает Кадзуху в стену и целует, грубо сминая губы и напористо проскальзывая языком в рот. Кадзуха вдруг начал вести себя так осторожно и нелепо, словно это не он пять минут назад обтирал дверь номера сказителем и не пихал свой гребанный язык ему прямо в глотку.

Кадзуха гортанно стонет в поцелуй — и как это, блядь, восхитительно. Он дергает Скарамуччу за воротник рубашки и меняет их местами. Ладонь путается в его волосах на затылке, пальцы массируют кожу головы, а вторая рука с силой сжимает бедро. Он снова пытается пропихнуть свой язык в его глотку – Скарамучча уверен в этой его конечной цели. И не совсем уверен в том, что против.

Потому что Кадзуха льнет к нему всем телом, с силой прижимается бедрами, словно показывая, какой он, черт возьми, твердый и горячий и Скарамучча чувствует, что должен, нет, что просто обязан увидеть его член — и заставить задыхаться ебанными стонами, потому что он готов кончить просто слушая этого идиота.

Он чуть отстраняется, взгляд слегка остекленевший; Кадзуха невероятно ласково гладит подушечками пальцев тонкую кожу на шее, а большим пальцем второй руки забирается под рубашку и трогает тазобедренную косточку.

— Отсосешь мне? — спрашивает он, и Скарамучча так резко кивает, что чуть не бьется головой об стену. А затем медленно съезжает на пол и его лицо оказывается прямо перед штанами в том месте, где они забавно вздыблены стоящим членом. Скарамучча почти уверен, что если бы вопрос отсосет ли он Кадзухе был первым, что он бы от него услышал, то он бы согласился так же, черт возьми, без раздумий, — О боже... — жарко выдыхает Кадзуха, когда сказитель, наконец, находит место своим рукам на его бедрах. А затем медленно оттягивает штаны вместе с бельем вниз, спуская и стреноживая его.

Член упруго качается в воздухе, почти вызывающе направленный в лицо Скарамуччи. Головка, побагровевшая от прилившей крови, глянцево-блестит в полумраке, устье на глазах Скарамуччи сжимается и разжимается, на головке набухает капля смазки и это, блядь, слишком — потому что он просто обязан попробовать этот член и взять все то, что ему предлагают.

И как же восхитительно задушенно стонет Кадзуха, когда Скарамучча обхватывает его член у основания рукой, а затем приближает лицо и слизывает эту чертову мутную каплю. Он вздрагивает и подается вперед едва ли не всем телом — и Скарамучча послушно размыкает припухшие губы, впуская его в рот.

— Ебать, — хрипит Кадзуха и этот его тон — сокровенный, возбужденный — архонты, он заставляет Скарамуччу задрожать и заскользить ртом по стволу, принимая его глубже, — Мне захотелось трахнуть тебя с той самой минуты, как я тебя увидел, — продолжает он и сказитель рад, что его рот занят членом, потому что он бы точно начал его умолять не останавливаться — лишь бы продолжал говорить, черт возьми, — Ты так на меня смотрел, ох, черт... — ругательство срывается на стон, когда Скарамучча берет еще глубже, а затем скользит обратно, чтобы начать ритмично двигать головой, жадно заглатывая член, — Как будто хотел убить и трахнуть одновременно, — сказитель утвердительно мычит, впрочем, даже не отстраняясь – и эта вибрация на члене прошивает тело Кадзухи от паха до макушки, он дергается, и Скарамучча поднимает взгляд — и натыкается на ответный, голодный, жадный, блестящий.

Он фыркает и берет еще глубже. А затем опускает руку вниз, чтобы расстегнуть свои брюки и сжать в ладони член.

— Ты такая умница, давай, — хрипит Кадзуха, — Сможешь взять все? — спрашивает он, его грудная клетка так быстро вздымается. Скарамучча послушно качает головой, расслабляя горло и пропуская член еще глубже, — Ох-х... блядь, — он впивается зубами в нижнюю губу и на мгновение жмурится, потому что сказитель зарывается носом в короткие светлые волоски в паху и жадно втягивает носом воздух. Глаза чертовски слезятся, он сглатывает, а затем стонет, потому что рука Кадзухи ложится ему на затылок и прижимает к себе, не давая отстраниться, — Еще немного, минуту, — член во рту дергается, и Скарамучча позорно всхлипывает, с силой дергая рукой на своем члене, — Ты такой послушный, хороший мальчик, — говорит этот чертов Кадзуха, и у сказителя сладко поджимаются яйца. Он подается бедрами в собственный кулак и стонет, — Кончишь с моим членом во рту?

И отпускает руку как раз тогда, когда Скарамучча еще раз беспомощно всхлипывает и несколько раз крупно вздрагивает: оргазм прошивает по всему позвоночнику, у него по лицу катятся чертовы слезы; сказитель отстраняется, оседая и опираясь спиной на стену и заливает спермой плотно сжатый кулак.

— Ты просто потрясающий, — Кадзуха упирается одной рукой в стену, а второй яростно двигает по своему члену и Скарамучча, чувствуя разливающуюся по телу негу, припадает к нему, обхватывая руками щиколотки, язык скользит по мошонке, поджавшимся яйцам, — Блядь, — рукой, на которую опирался, Кадзуха прихватывает его за волосы на затылке и отклоняет назад, — Хочу кончить тебе на лицо. Можно?

Скарамучча сглатывает, а затем молча приоткрывает рот и смотрит на Кадзуху через полуприкрытые ресницы, причудливо отбрасывающие тени на щеки. Кадзуха задушенно стонет и спускает почти в то же мгновение — теплая сперма попадает на лоб, на губы и подбородок; Скарамучча безотчетно облизывается, сердце в груди так сильно грохочет, не в силах отойти от оглушительного оргазма.

Кадзуха плавно оседает на пол рядом с ним и тяжело вдруг наваливается сверху, упирается лбом в плечо Скарамуччи. Он вздыхает и прикрывает глаза.

– Я никогда не... — его голос кажется еще ниже после оргазма и Скарамучча на мгновение переживает, что у него снова встанет, — Я никогда не делал ничего такого с первым встречным.

Сказитель нервно дергает бровью.

— Вот как.

— Я хочу сказать, что... — Кадзуха неровно вздыхает, — Ты мне очень понравился. Останешься на ночь? И, может, пообедаем завтра? Ну или позавтракаем. Если хочешь, поу-

— Кадзуха, — обрывает его Скарамучча и тот вздрагивает, услышав собственное имя, — Хорошо, я останусь на ночь.

Кадзуха отстраняется и в его взгляде читается немой вопрос.

Скарамучча закатывает глаза.

— Да, мы позавтракаем, — отвечает он, — Я люблю сашими.