Немцы шастали всюду — Ариша улавливала их присутствие, хоть те и пытались быть как можно более незаметными. Что же, им это не удавалось — то веточка хрумкала, ломаясь под подошвой, то шуршали в траве первые опавшие листья, то кто-то из вражеского отряда сослепу врезался в скамейку или ствол ясеня, после чего слышался залп досадливого мата — не на немецком, конечно. Но это враг так, видимо, шифровался. Ариша лежала в импровизированном окопе — или массивную деревянную лавочку с бетонными ножками было лучше считать дотом? В карманах спортивных штанов друг о друга тёрлись снаряды: каштаны и жёлуди. А вот самое страшное оружие — гранату — то есть, каштан в колючем ёжике кожуры, Ариша держала за черешок похолодевшими от всамделишного волнения пальцами. 

Красноармейцы — большей частью, девчонки, удерживали позиции около хоздвора — линия разграничения проходила через песочницу для прыжков и асфальтовую площадку, на которой старшеклассники любили играть в футбол. Ариша лежала чуть ни на самом фронте. Такая позиция была выгодна, но опасна. Впрочем, Ариша ведь смелая, самая смелая из всех.

— В атаку, в атаку! За Сталина, за родину! — донеслось вдруг со стороны гаражей визгливым Дашиным голосом, и началась артподготовка — жёлуди так и брызгали от лавок и стен.

— Родина-уродина, — передразнил Илья, неумело имитируя немецкий акцент, а потом заорал: Русишь швайнэ! — И, поскольку был предводителем фашистов, повёл их в атаку. Пацаны бежали, прикрываясь найденными на свалке кусками фанеры. Жёлуди и каштаны отскакивали от этих щитов.

— Не честно, пацаны! Не честно! — возмущались девчонки-красноармейки.

— Русишь швайнэ, — гоготали бессовестные фашисты. И немчура одержала бы верх, если бы всё — и битву, и ситуацию, и, безусловно, целую страну не ринулась спасать одна маленькая, но храбрая Ариша. Она, прицелившись, метнула своё убойное оружие, выкрикнув заветное, почти магическое:

— Граната! — Каштановый ёжик раскололся у Ильи под ногами. — Убиты, убиты, — гордая, стала вылезать из своего дота-окопа Ариша. Враждующие стороны сошлись, снова обратившись самими собой.

— Лебедева, ну на фиг ты влезла? — досадливо поинтересовалась Даша, снимая с шеи красную звезду на верёвочке. Ариша, потупившись, пробормотала.

— Я вольный партизан, служу советскому союзу.

Юля скривилась.

— Ну так и служила бы в другом месте. Нечего нам игру портить. Мы тебя брали? Не брали.

— Да чтоб вас! — Вывернув карманы, Ариша позволила всем своим снарядам беспорядочно высыпаться под ноги. — Вы мне не указ!

— Ой, да не обращайте на неё внимания, — приторным голоском посоветовала Алина из параллели. Ариша не должна была этого делать, но она зло, очень зло расплакалась. Дальше кричала матом — повзрослев за лето, она уже не боялась этих запретных, серьёзных слов. — Сучки вы, сучки! Три месяца прошло, а вы…

А они её не простили. Только её, её одну. Даже Миля, Миля, которая подзуживала, которая принимала в травле Юли и Даши самое живое участие, теперь сделала из Ариши козла отпущения. И смотрела свысока. И бросала:

— Играй с чёрным мальчиком.

Сволочь.

Пятый класс начался отвратительно. И лето перед пятым классом было отвратительное…

Ариша плюхнулась на скамейку в противоположном конце двора. Сюда почти не доносились вопли и визги гуляющих одноклассников. Только ветер шуршал зеленью берёзовых веток, да чуть пахло бензином от красного школьного автобуса, припаркованного неподалёку. Она по-детски надеялась, что три месяца унесут с собой все обиды, и в сентябре всё-всё получится начать с чистого листа. Не получилось, увы. Даша и Юля всё помнили. А Эмилия… она как шакал из Маугли. Мерзкая. Ничего… Значит, Ариша будет пантерой. Гулять сама по себе, ходить, где вздумается…

Она закрыла глаза, уронив голову на грудь.

— Что, не взяли тебя в войнушку? — прозвучал вдруг рядом надтреснутый старушечий голос. Ариша подняла лицо.

— Я сама не захотела, Сталинита Семёновна. — Пятый класс принёс с собой новые порядки и новых воспитателей. Вместо Антонины Родионовны и Татьяны Сергеевны — совсем другие имена и другие лица. А с ними — другие порядки, к которым следовало постараться привыкнуть как можно скорее.

— Ишь… не захотела она. — Хрупкая старушка, а было ей уже аж семьдесят три года, Сталинита Семёновна уселась рядом с Аришей. — Хихоньки-хахоньки у вас… А в сорок первом «хочу-не хочу» твоё вот бы, как…

Не дослушав, Ариша в раздражении перебила:

— …сейчас и не сорок первый.

Сталинита Семёновна покачала седой головой — вокруг неё стелилась длинная, туго заплетённая коса. Как раз в прошлом году выпустился двенадцатый класс, с которым Сталинита Семёновна работала раньше, так что ей, освободившейся, дали новичков средней школы. Теперь Ариша жила под чутким надзором тех женщин, которые восемь лет воспитывали Козу, а ещё ночевала в той спальне, куда однажды ночью пришла испуганной первоклашкой. Учебный кабинет тоже сменился. Вернее, не так. Во время уроков теперь требовалось переходить из одного предметного кабинета в другой, а вот в остальное время за Аришиным классом, как и за всеми прочими, был закреплён кабинет иностранных языков — тёплый, уютный, с одноместными партами и большим-большим книжным шкафом. Три раза в неделю после ужина Сталинита Семёновна по прозвищу «SS» собирала всех там, заставляя, вместо свободного времени, слушать либо свои детские воспоминания о жизни в оккупированном немцами селе, либо военные книжки, от которых Аришу всегда немножко мутило.

— Ты должна уважать память этих лет.

— А? — Ариша, успевшая позабыть о сидящей рядом воспитательнице, дёрнулась. Смахнула с плеча принесённый ветром листочек. — У меня же сейчас моё время. Можно, я уже ушла.

— Хамка ты, Арина, — вздохнула Сталинита Семёновна, но Ариша уже шла прочь. Она знала, что должна — многое должна: уважать военную память, уважать пожилую воспитательницу, уважать нежелание одноклассников принимать её в свои игры… Так, может, кто-нибудь соизволит хоть иногда уважать желание Ариши просто побыть одной?

Войдя в здание, Ариша медленно побрела по тёмному, тихому сейчас первому этажу. Этот этаж был прохладный, полуподвальный, жутковатый самую малость. Жизнь здесь бурлила во время приёмов пищи, когда ученики табунами мчались набивать брюхо, в банный день — единственный, когда открывалась пропахшая крапивным шампунем и плесенью душевая, да ещё по понедельникам, после сводной репетиции старшего хора. Сейчас же одиночество Ариши разделяли только шаткие деревянные гномики, что таращились из каждого угла неживыми пустыми глазами, да огромные картины на стенах — завораживающие, объёмные, до мельчайшей детали вылепленные из глины. Арише нравилось касаться пальцами их лакированных поверхностей. Вот лягушачья шкурка у ног царевны, вот дед с бабкой вечеряют за богато накрытым столом, вот страшный крылатый змей дышит пламенем, вот богатырь поднимает над головой шипастую палицу…

Из хорового кабинета слышались смутные голоса: вокалисты, Людмила Александровна… фортепиано. Как жаль, что Ариша больше не может играть. Как жаль, что Ариша больше не может петь. Как жаль, что в школе уже нет Козы… Хоть школьная мама нечасто принимала участие в жизни Ариши, само осознание присутствия кого-то, кому не всё равно, как оказалось, непонятным образом успокаивало. Интересно, а где Сид теперь?

— Наша Козюлька… Другой такой не будет — и не надо. — Так сказал перед самым выпускным Игорь Олегович. Он сказал Сиду, а услышала Ариша. И почему-то загрустила, сильно-сильно — хоть вой. Ведь она сама, наказанная после истории с чёрным мальчиком, совершенно подавленная и разбитая осознанием собственной отвратительности, не отважилась даже попрощаться со своей школьной мамой.

Теперь жалела, ужасно жалела.

И было ничего не вернуть — ни Козы, ни дружбы с одноклассницами, ни уважения воспитателей.

Школа никогда не забывает того плохого, что кто-нибудь сделал в её стенах. Все грешки суммируются, складываются на чашу весов… И вот уже ты — опасный неуправляемый ребёнок, и нет тебе ни веры, ни доверия.

Ариша пристроилась в уголке, оседлав толстую, ледяную сейчас трубу отопления. Немного хотелось в туалет, между ног привычно свербело — словно кто-то ковырял заострённой палочкой. Ариша вздохнула. Это ощущение началось летом, и она почти собиралась рассказать маме, но случилось кое-что очень плохое, из-за чего даже маме стало не до Ариши.

Июль, драка, кровь на полу…

У мамы разбита голова. Маму увозит скорая, за Аришей приезжает Лёшин друг на машине. Папа страшно пьёт. Это всё так ужасно, так больно, что о свербящем, жгучем ощущении перед походами в туалет и во время них Ариша почти не задумывается. Есть, и есть. Да, неприятно, но можно потерпеть. Лёшику и так тяжело, и маме тяжело — у неё разбита голова. Мама говорит всем, что упала сама, но Ариша знает: это пьяный папа маму толкнул.

Об этом не говорят. Во всяком случае, не в Аришином присутствии.

— До школы побудешь у меня, лисёнок. Ладно?

Брат ещё учится, но уже и работает. Он снимает квартиру в большом-большом городе. Брат говорит, что живёт один, но его друг почти всегда приходит в гости, а его вещей всюду столько, словно он тоже на эту квартиру переселился.

Странно так…

Но Ариша не возражает. Ей Лёшин друг нравится — весёлый и добрый.

⠏⠫⠞⠁⠫ ⠎⠞⠥⠏⠑⠝⠾⠅⠁

В школу нагрянули очередные гости — воспитанники другого интерната, для глухих и глухонемых детей. Ариша не понимала, зачем, но ребята приехали не просто так, а с небольшим концертом — целых полчаса глухие самозабвенно танцевали для полного зала слепых, а потом слепые для глухих пели. Ну… и кому это всё было надо?

Зато на полдник по такому случаю дали шоколадки. Ариша клала каждую сладкую дольку на кусок хлеба и ела, запивая водой. Получалось вкусно и сытно — чем не пирожные?

В главном корпусе, так или иначе, друг друга более-менее знали все. Новости здесь разносились быстро — кто с кем подрался, кто с кем расстался, кто с кем встречается. Конечно, старшие, младшие и средние жили в несколько разных измерениях, но от слухов было в любом случае никуда не деться, так что, когда в одном классе происходило что-то интересное, это тотчас запускало обсуждения и пересуды — будто брошенный камень — круги по воде.

— А вы знали, что в шестой новая девочка придёт?

— Что, серьёзно, сейчас? А чего не в начале года?

В общем, к тому моменту, когда папа привёз долгожданную Веронику, она уже была обречена на популярность. Вся средняя школа хотела познакомиться с этой новенькой.

— Говорят, она только недавно ослепла.

— Говорят, у неё родители ух-х… богачи!

Ариша держалась в стороне от ажиотажа. В конце концов, после истории с чёрным мальчиком её саму не особо жаловали, так что не стоило и надеяться пробиться сквозь наплыв всяких… прочих, более угодных и ученикам, и воспитателям желающих подружиться… пусть их… У Ариши вообще гномики есть. И картины на первом этаже, и…

Вероника умела играть на фортепиано. Ариша узнала об этом в воскресенье, заглянув после обеда в учительскую, откуда доносилась очень знакомая мелодия.

— Evanescence? Ты играешь My immortal?

— А ты меня, кажется, отвлекаешь. — Мелодия резко оборвалась, так и не придя к логичному тоническому разрешению, и, чтобы эта пустота не свербела в затылке, Ариша мысленно допела нужные ноты.

— Прости. Я уже ухожу.

— Да ладно. — Откинувшись на стуле, Вероника сцепила пальцы. — Я тебя не знаю, да?

— Ну… — потёртый дерматин коричневого дивана скрипнул, когда Ариша уселась вблизи инструмента. — Я не особенно… Наверное, не знаешь, пожалуй. — И протянула руку для пожатия. — Я Ариша. — Потом спохватилась, вспомнив, что Вероника совсем не видит, и незаметно уронила раскрытую ладонь, так и не дождавшись ответного жеста и не отважившись о нём попросить. — Ты в музыкальной школе училась?

Вероника пожала плечами:

— Не а… Скребу лапками потихоньку. И всё.

Ариша вздохнула. С тех пор, как её выгнали из музыкальной школы, сама она к инструменту не прикасалась из принципа, хоть и ощущала порой почти невыносимую тоску по мягкому отклику податливого чёрно-белого полотна.

— Все бы так… скребли. А что ещё можешь сыграть?

Вероника знала наизусть ещё несколько песен. Слух у неё был не настолько точный, как у Ариши, но, компенсируя это упорством, Вероника всё равно умела достаточно хорошо подбирать музыку — тыкала в клавиши наугад, напевала ноты, скрупулезно вычищала фальшивости и неточности…

Потом, сидя всё в той же пустынной сейчас учительской рядышком на диване, они долго болтали — обо всём-обо всём на свете. Слушали песни с чудо-телефона, подобного которому Ариша ещё никогда прежде ни у кого не видела, и подпевали то МакSим, то солистке Evanescence, нещадно путая и коверкая непонятные английские слова. Потом говорили про книги, про увлечения. Вероника угостила Аришу сладким драже, а Ариша Веронику — подтаявшим шоколадом. Когда спустился вечер, они вместе пошли на ужин, после ужина, вместе — на улицу. И к отбою готовились тоже вместе — аж пока не настал момент расходиться каждой по своим спальням.

Ариша засыпала с чувством тепла внутри. Приятным почти до боли. Какая хорошая эта Вероника, какая Чудесная… Вот бы никогда, никогда-никогда с ней не расставаться.

⠏⠫⠞⠁⠫ ⠎⠞⠥⠏⠑⠝⠾⠅⠁

— Ты представляешь, Лёшик, у неё телефон с настоящим блютузом. Там и плеер, и музыка, и столько всего… И он разговаривает! Он озвученный — понимаешь? — щебетала Ариша, не сдерживая восторга.

— Хитрый маленький лисёнок, — хрипловато отвечал динамик голосом брата. — Ну и где же она достала такую невидаль? Поведай мне. Вдруг там ещё какая диковинка найдётся.

На следующих выходных, когда Лёшик приехал её проведать, Ариша трясущимися руками распаковывала маленькую коробочку…И кидалась брату на шею.

— Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя!

Брат мягко смеялся.

— Подлиза моя рыжая... Познакомишь с новой подружкой?

⠏⠫⠞⠁⠫ ⠎⠞⠥⠏⠑⠝⠾⠅⠁

Странное ощущение — тянущее, сжимающее, распирающее горло, вынуждающее изворачиваться любыми способами — лишь бы только побороть тошнотворный страх, который охватывал Аришу всякий раз, когда Вероника общалась с кем-то другим, играла с кем-то другим… Гуляла с кем-то другим — не с Аришей.

Ты же моя! Ты же только моя?! Ума не говорить это вслух, впрочем, хватало.

Вот Вероника сидит на трубе вместе с Ильёй и пацанами из своего класса — перекидываются музыкой, смеются. Ариша ковыряет клыком губу.

— А, может, пойдём во двор?

— Да, через полчаса. Подождёшь меня, ладно?

Вот Вероника и Василиса из параллели обсуждают книгу, которую Ариша не знает. Остаётся беззвучно орать в подушку. Больно. Почему больно? Как это называется?

— Я тоже хочу книжки читать нормальные. А не такие, как в библиотеке — старые и унылые.

Вероника болтает ногой.

— У меня у папы на компьютере есть такая программа, которая озвучивает что хочешь. Дашь мне телефон на выходные? Я тебе книжек накидаю. Согласна?

Конечно, Ариша была согласна. А, когда, ничтоже сумняшеся, Вероника протянула ей свой собственный mp3-плеер с, обалдеть, вакуумными наушниками, поняла, что пропала: отныне и навсегда.

— До субботы бери. У меня на телефоне книжки есть, а эти я все уже слушала. Потом вернёшь.

Как просто она это делает. Как щедро… с улыбкой.

— А вдруг я… сломаю? А вдруг я…

— Да ладно, Рин.

Рин… Больше никто, никогда так Аришу не называл. Рин — это как звон колокольчика. Коротко, тепло.

— Рин, пойдёшь купаться после ужина?

Это значило, что, пока не придут воспитатели с нотациями, они обе будут обливаться, ковшиками разбрызгивая воду повсюду вокруг себя; смеяться и пищать, бросаться друг в дружку клочьями пены…

Вообще-то, купаться целиком разрешалось всего один раз в неделю, но старшеклассники и средняя школа это правило нарушали, превращая умывалку в, как сказала Вероника, бесподобное пространство для римских навмахий, по щиколотку заполненное водой, перед которой была бессильна не предназначенная для такого сливная система.

— Рин, а приходи после отбоя к нам в спальню? У меня есть вафли и сок.

Да Ариша бы пришла и бес сока, без вафель…

Они натянули покрывало между кроватями, перетащили одеяла и подушки в проход, да так и уснули, шепчась в уюте получившейся халабуды. Отыскав их часа в четыре утра, ночной воспитатель, проходивший по спальням с проверкой и перепугавшийся, не обнаружив двоих воспитанниц, задал обеим чертовски серьёзную взбучку, но обе, Ариша и Вероника, хихикали, как полоумные.

— Хочешь, повторим?

— Я вам повторю, куры драные! — И плохо сдерживаемый хохот в ответ. — Ох, задницы бы надрал…

За что человеку даётся такое счастье? Друг рядом, которого можно понять с полуслова или даже без слов, с которым хорошо смеяться и молчать, лежать в обнимку или шуточно затевать потасовки, воображать из себя эльфиек, выдумывая заклинания и завивая друг дружке волосы, или светлых жриц неведомого культа — заворачиваясь в простыни и набрасывая на головы полотенца.

Таких друзей сложно найти и страшно потерять.

И Ариша сделает всё, чтобы сохранить эту дружбу.