— Шестой, одну порцию, пожалуйста, — привычно пробормотала Ариша. В столовой было уже почти совсем пусто. За дальними столами тихо переговаривался двенадцатый класс, кто-то из работников кухни возился у тележки с отходами. Ариша примостилась со своей тарелкой в дальнем уголке. Ни слипшийся рис, ни рыбная котлета, ни консервированный помидор (ткнёшь вилкой — останутся кислая жижа и невкусная плёнка) аппетита не вызывали, но она всё равно носила вилку туда-сюда. Рот-еда, рот-еда — никакого вкуса, никакого удовольствия. Уже давно так — больше месяца точно.
По распорядку Ариша должна? Вот, сидит в столовой. Хотя, пропусти она ужин, никому бы и дела не было. И это страшно. Страшнее, чем первый в жизни бойкот. О, то была репетиция, цветочки. Ягодки настали теперь.
Ариша бесшумно вынесла почти нетронутую еду. Тарелку — к отходам, стакан — на поднос.
До Ариши теперь никому нет никакого дела
.
Сталинита Семёновна умерла от инсульта.
— Это потому, что она нервничала. А нервничала она из-за тебя, Лебедева.
А, может, Галина Вячеславовна и права? Ариша не знала, есть ли в этом на самом деле её вина и на всякий случай решила, что вину будет чувствовать. Вдруг, если бы не тот безобразный инцидент, Сталинита Семёновна… осталась бы жива? И не произошло бы тогда… ничего.
Ни рокировки среди воспитателей.
Ни Галины Вячеславовны, от которой защитить Аришу теперь было некому.
ГВ твёрдо заявила, что не потерпит Лебедеву в той спальне, где работает с «нормальными» девочками. И Администрация пошла навстречу: развязала ей руки, дала зелёный свет.
Собирая вещи, Ариша даже немного радовалась. Её переводят в другую комнату, к параллели, к Веронике! Не наказание же, а счастье! Если бы только тем и ограничилось.
В самом начале Ариша показательно наглела. Больше за ней не присматривали: никто не контролировал, во сколько она встала, вышла ли на зарядку, поубирала ли, хорошо ли заправила кровать. Так зачем всё это делать? Воспитатели других классов косились неодобрительно. Потом перестали. Может, им что-то сказала Галина Вячеславовна? Так или иначе… «Арина, ты что, особенная?» Сменилось абсолютным игнорированием.
Лежишь до самого завтрака? Всем плевать.
Не завтракаешь, не обедаешь и не ужинаешь? Плевать.
Изо дня в день, изо дня в день.
Казалось бы — ну что тут такого страшного? Просто уходить на ночь в другую спальню. Но… если бы было так просто и впрямь. Но ведь каждый класс — это стая. Возможно, конфликтная, возможно, не всегда идеальная, но своя. Вместе живёте, разделяете радости и горести, ходите на уроки, обсуждаете воспитателей и учителей, плодите шутки и понятные только вам фишечки... А если ты как бы всё ещё среди этой стаи, но в то же время болтаешься за бортом?
Сначала общаться с Аришей ГВ просто строго-настрого запретила. И это было… ужасно. На большой перемене, когда весь класс спускался пить чай, Ариша порой приходила под двери спальни со своей чашкой — просить кипятка. Заходить не рисковала — а ну, как кто-то доложит воспитательнице? Будет очень плохо. Галина Вячеславовна выразилась прозрачно: «Те, кто нарушают условия бойкота, рискуют разделить участь Лебедевой».
Разделять никто не хотел.
И было уже даже не обидно. В самом деле, а на что обижаться? Окажись на Аришином месте кто-то другой, она не бралась сказать, поступила ли бы иначе.
Медленно, очень медленно Ариша начала приспосабливаться: получать еду только для себя одной, убирать за собой одной, обязательно уточнять домашнее задание — ведь, если сразу на уроке не записать, у класса спросить будет уже нельзя. Радостями делилась или с дневником, или с мамой по телефону. А вот горести предпочитала оставлять при себе.
Режим соблюдать больше не требовалось. За Аришей никто не следил, но она почему-то сама себя контролировала. Может, это давало ощущение причастности, позволяло всё ещё чувствовать себя частью чего-то… Знать бы, чего и зачем оно, правда, надо.
Галина Вячеславовна настаивала, что, ради пущей педагогичности, Аришу следует обязательно исключить и из музыкальной школы тоже. «Последнее ведь отбираете!» — мысленно рыдала Ариша, вжимаясь в угол. От кого от кого, а от Игоря Олеговича ни защиты, ни поддержки она не ждала.
А они последовали.
— Я прошу прощения, но, так как в рамках музыкальной школы Ариша показывает исключительно хорошие результаты и поведение, эти меры — лишнее.
ГВ осталась разочарована, Ариша — изумлена.
— Почему? — только и смогла пролепетать, когда за тучной воспитательницей дверь захлопнулась с такой силой, что жалобно задрожали висящие над фортепиано дипломы. Игорь Олегович наводил порядок в своих нотах. Замер, явно задумавшись, со страницей в руках.
— Из уважения к Сталините.
И всё? Получается, если бы не «SS», он бы Аришу выкинул? В самой Арише, получается, ни ценности, ни таланта — вовсе ничего нет?
— Ясно.
Подорвавшись со своего места, она бросилась из кабинета вон. И пусть себе думает всё, что хочет. Уже не важно, ничто не важно.
Не важно, что скоро новогодние праздники. Какой в них смысл, если в новой компании Арише никак не прижиться, а даже болтать со старой — подвергать девчонок опасности?
Не важно, что скоро домой — ведь там же не многим лучше. Хоть папа и обещает закодироваться. С августа обещает — а толку?
Не важно. Ничто не важно уже.
Единственным одноклассником, который мог свободно общаться с Аришей, был Лев. Другое дело, что с ним, единственным, как и о чём общаться, толком не понимала уже Ариша. После смерти «SS» Лев почти перестал разговаривать вслух. Чаще всего просто сидел, глядя в одну точку, или, кружась на месте, запрокидывал голову. А Ариша понятия не имела, как можно его поддержать, и можно ли вообще, и стоит ли пытаться.
— Научишь и меня говорить по-немецки? — как-то подсела к нему. Обычно бледное, лицо Льва вспыхнуло розовым румянцем, пальцы стали беспорядочно двигаться по поверхности парты — будто там лежала воображаемая книга, и Лев её читал. — Так… что? — уже менее уверено спросила Ариша. Голова Льва мотнулась из стороны в сторону. Три раза. Это значило «нет». А на нет же и суда нет, правильно?
⠱⠑⠎⠞⠁⠫ ⠎⠞⠥⠏⠑⠝⠾⠅⠁
Ариша не представляла, как бы продержалась до конца четверти, если бы не приезд Вероники. Плаванье очень сильно её изменило. Подружка стала стройнее, сильнее и красивее, что ли. Ариша смотрела — и любовалась. Куда уж ей до таких мышц, до таких ног...
— Как хорошо, что ты вернулась. Как здорово.
Лежали под одним одеялом. Вероника всё больше рассказывала про тренеров, про бассейн, про работу в спортзале. Ариша, хоть и была от этого далека, слушала очень внимательно. Сама она могла поделиться только одиночеством. И книгой ещё.
— Ты книгу писать начала? Да ладно! — подружка искренне изумилась. Но, кажется, это было хорошее изумление.
— Ты не смеёшься? Не будешь смеяться?
Локоть вероники не больно, но чувствительно ткнулся в рёбра.
— А почитать дашь? А расскажешь, про что там? Блин… как тебе в голову только такое пришло-то, а? Охренеть!
⠱⠑⠎⠞⠁⠫ ⠎⠞⠥⠏⠑⠝⠾⠅⠁
Возвращаться с новогодних каникул нужно на старый новый год. Иногда ещё раньше, но все как один воспитанники предпочитают задерживаться дома, с родителями, так что полным составом школа в любом случае собирается только девятнадцатого января, на Крещение. Это странный день — один из самых странных во всём учебном году.
Ариша хорошо знала историю школы — музейные кружки в младших классах не прошли даром, и у неё в памяти отложилось, что в самом начале, когда школа была не школой, а то ли гимназией, то ли пансионом под покровительством, вроде как, или какой-то императрицы, или жены императора, в актовом зале находилась часовня. Среди экспонатов даже сохранилась облупившаяся, старая-старая металлическая табличка. На ней слово «зал» было написано зрячими печатными буквами, и на конце его зачем-то стоял мягкий знак. Неужели во времена империи все были такие безграмотные? Зал же мужского рода. «Мужской род пиши без мягкого знака, женский — с». Вот же темные древние люди…
На крещение актовый зал возвращался к истокам. Столы на сцене застилали белой скатертью, поверх неё выставляли большие бочки и кастрюли с водой. Место на кафедре занимала библия, место за кафедрой — священник с крестом на шее. Один из выпускников школы, как знала Ариша.
Всю долгую службу требовалось стоять, держа зажжённую свечку. Воск с неё капал жёлтыми кляксами на круглую картонку с дыркой посередине. Потом огарок этой свечки будет валяться в тумбочке аж до пасхи — воспитатели всегда говорили, что свечку нужно хранить. Ну… и ладно. Не слон же — много места огарок не занимал. .
В самом конце службы священник обрызгивал всех водой. Вот ведь везучий. И как интересно… когда брызгаешься водой во дворе или в умывалке — это детская забава, а когда в актовом зале, и у тебя титул «Батюшки» — уже таинство. А результат же один — все мокрые. И смеются. Особенно млладшеклассники.
Ещё младшеклассники — да, чего уж греха таить — вся школа без исключения радовались пакетам, которые ждали своего часа на крышке фортепиано. Там подарки, коробки со сладостями каждому лично в руки! Последние подарки в череде новогодних праздников. И, хоть в самом начале четверти никто ещё не был особо изголодавшимся, и один только запах шоколада не вынуждал набрасываться на всё без разбора, зарываться внутрь коробки было ужасно приятно: что там попадётся на этот раз вкусненькое?
После распаковки подарков школа гудела.
— А ты ешь Ромашку? Давай я тебе Ромашку, а ты мне Коровку?
— А кто поменяет белую шоколадку на молочную?
— А лимонные вафли на ореховые?
В этом году Ариша ни с кем не менялась. Вероника ещё не приехала, одноклассницы распаковывали подарки в спальне, куда Арише ходу не было, девочки из параллели ушли к себе в кабинет… В одиночку даже сладости особо перебирать не хотелось. Уныло поковырявшись в коробке, Ариша отставила её в сторону, заглянула под кровать, вытащила оттуда пакет. Мама всегда упаковывала с собой немного домашней еды: какие-нибудь пирожки, сосиски или котлеты в тесте, куриные рулетики или биточки. Вгрызаясь в пирожок, Ариша окончательно загрустила. В последний раз настолько тоскливо ей было в семь лет, когда родители бросили, друзья ещё не появились…
И вот теперь… снова почти так. Нет, ну не будет же она плакать, ну в самом деле?
А да… плевать. Кому какое дело?
Правильно. Всё ещё никому. Всё ещё никакого. Интересно, это уже навсегда так, аж до самого выпускного?
⠱⠑⠎⠞⠁⠫ ⠎⠞⠥⠏⠑⠝⠾⠅⠁
Когда отопление работает, сидеть на большой трубе около столовой — это блаженство. Ариша уже выяснила: если зажать между ног что-нибудь горячее: бутылку с водой или вот… трубу, привычная жгучая боль немного отступит. Когда прихватывало так, что из глаз текли слёзы, Ариша убегала на первый этаж. Сидела, как птичка на жёрдочке, слушала книжку. Или тишину — тишину тоже иногда послушать очень полезно.
Но тем вечером около столовой звучала музыка. Так странно… Обычно после восьми по домам расходились даже те преподаватели, чьи уроки стояли в расписании в 19:15. Самое позднее, что заканчивалось — сольфеджио у старшеклассников. Ариша подошла ближе к источнику звука. Из щели между дверями хорового кабинета струилась тоненькая полосочка света. И музыка — она тоже струилась оттуда. Красивая.
Зная, что добром это не кончится, Ариша несмело опустила ладонь на ручку. Пластиковая, ручка поддалась слишком легко. И дверь поддалась слишком легко — открылась, считай, сама собой.
Надо было всё-таки постучать, хотя бы поскрестись…
Игорь Олегович резко оторвал руки от клавиш. Ух ты! Это же не старое фортепиано, а настоящий синтезатор! Так вот, почему звучало настолько красиво, словно с отголосками скрипки. Вау, это что, вчерашние гости подарили, перед которыми хор выступал?
— Ого, — только и пробормотала Ариша.
— Угу, — передразнил концертмейстер. — Что ты здесь делаешь, птица-лебедь?
Он был одет в белый свитер. Ариша не знала, почему ясно запомнила именно эту деталь. Белый-белый свитер. И чёрно-белые клавиши, и верхний свет — золотистый, и лёгкий запах кофе, а ещё — сигарет.
— Вы меня не любите, я знаю. Но так… — Ариша запнулась на слове дрогнувшим голосом, — так красиво. Можно я… послушаю? Пожалуйста.
«Мне просто некуда идти. И не с кем поговорить. И очень плохо и одиноко…» — продолжила уже в голове, которую опустила, ожидая, что эта дверь сейчас захлопнется, как и все прочие.
— Пикнешь — вылетишь, — буркнул Игорь Олегович после секундных раздумий. — Иди, сядь. Но не мешай.
Теперь иногда, очень-очень редко Ариша набиралась храбрости, стучалась в кабинет — полосочка света между дверями была единственной на всём этаже, и она буквально приманивала. Через несколько таких вечеров начали перебрасываться скупыми репликами.
— Хочешь орешек в шоколаде?
— А можно?
— Нет, не можно. Я просто так спросил — а теперь не дам.
— Что тебе сыграть?
— Мне? Прямо… мне, для меня?
— Ой всё… время вышло. Достаю сборник детских песен.
— А вы почему… ну… стали задерживаться? Раньше же, вроде, не?
— Ну так я же Ямахой не наигрался.
Может, всё-таки, не такой уж он и скверный? Может… наоборот. И играет ведь так здорово, и улыбается, и смеётся заразительно… И не прогоняет. Самое важное, что не прогоняет. Это ли — не главное? Это ли — не повод быть ему теперь как минимум благодарной?