Она носится по комнате, периодически останавливается, впиваясь ногтями в занавески, зарывает страх в их тюлевые морщины, возмущённо бормочущие под её судорожным нажимом. Предательская дрожь гундосо бурчит в коленях, ворочается, растягивая пролежни на откормленной средней прожаркой печени, и стелется по узким бёдрам прямиком к животу. Оставляет колкую чешую под белой кожей. Пытаясь прийти в себя, Чарли стремится взглянуть на ситуацию через призму холодного расчёта, бросаясь на неё с таким паническим упорством, что пробирает лбом утлую преграду осколками вовнутрь. Стеклянные щепки целуют щёки и скулы, а затем, устав от формальности предварительных ласк, звонко переругиваются друг с другом, проникая в норы расширенных зрачков. Фокус зрения перекрыт; поэтому единственное, что теперь может видеть Чарли, — это блуждающую систему собственных отражений, россыпь блёсток на бескрайнем тракте. Суррогаты искусственных звёзд под величественной сенью звёзд настоящих.
И впервые ей, блядь, это не нравится.
До битвы с воинством Адама осталось жалких несколько часов, а ей даже не хватает смелости провести их со своей возлюбленной. Какой смысл, если каждую сраную секунду, утекающую сквозь сито разорванных ладоней, она будет осознавать, что эта встреча, эти касания, эти клятвы могут и, скорее всего, станут последними. Что такого в силах сделать Чарли? В очередной раз, источая пряные испарения, разразиться рвотой выгравированных у помойных алтарей лозунгов о том, что они обязательно выиграют? Сама концепция победы сейчас наводняет рот желчью, вымывает гнилостные остатки правды, рассекает её лукавый язык на две части, превращая его в змеиное жало, прыскающее ядом на осадочные сталактиты клыков. Стянешь в узел не по статусу говорливые губы, и остриё устремится в ложе взбитого тщетными надеждами рассудка прямиком сквозь податливую верхнюю челюсть.
Они ведь выиграют? И кто такие — «они»? Не Чарли начала это противостояние, но разве она обещала друзьям полноценную войну с Раем, когда всё только начиналось?! А теперь Морнингстар, дымя лицеприятными благовониями для прикрытия собственных провалов, мажет их проказой обобщающего местоимения. Можно подумать, эти бедные души полноценно осознают последствия надвигающейся катастрофы?!
Она, нахуй, не понимает, что…
— Дорогуша, может быть хватит мельтешить, м? Если не успокоишься, будет только хуже, — доносится с дивана переливы помех и звуковых артефактов. Точно, здесь же Аластор. Вернее, она у него. Чарли уже не помнит, честно. Все мотивы разъела дымка всепоглощающего страха. Должно быть, пришла за чем-то… Зачем-то… — Честное слово, тебе бы присесть не помешало. В ногах правды нет, как говорится! Кстати, из своего опыта могу сказать, что всё истинно так и есть: когда лишаешь человека ног, он всю правду как на духу вываливает, ха-ха! — Аластор немного елозит, устраиваясь поудобнее; раздаётся противный скрип — в порыве акта полюбовного трения твидовые брюки заводят партию в унисон с кожаной сидушкой. — Хотя, если подумать, с остальными частями тела та же история, так что избыточный акцент на нижних конечностях в этой пословице лично я считаю несколько некорректным.
— Чем языком попросту чесать, ты бы свой запал на завтра приберёг бы! Адам это, прости за грубость, не хер собачий, а ты против него драться собрался! — сердито выпаливает Шарлотта.
Когда Аластор помог ей сначала информацией об уязвимости ангелов-истребителей, а затем с агитацией каннибалов Рози, Чарли действительно почувствовала нечто странное, но вместе с тем очень-очень-очень тёплое под ноюще-пунктирными линиями рёбер. Если в первом случае Радио-демон в целом остался верен себе, затребовав заключение сделки в качестве условия, то втором — он просто пришёл на выручку, не попросив ничего взамен. Не говоря уже об участии в предстоящей битве. Но сейчас, когда, казалось, сам отель начиная с фундамента и заканчивая птичьи помётом на крыше стохастически пульсировал в ожидании неминуемой развязки, его форменное амплуа психопатичного мудака скорее раздражало, чем внушало или пугало.
Или Чарли попросту перестала воспринимать этот образ всерьёз?
— Ой-ой, юная леди, ну что за бессовестную клевету Вы себе позволяете. Я не кровожадный, просто не в меру любопытен. И в рамках реализации данного качества, хо-хо, начисто игнорирую всякую чепуху: законы, принятые в обществе морально-этические установки и мольбы о пощаде. Шутка! Просто шучу! — Аластор заливается тихим смехом, после чего артистично всплескивает руками и, прикрыв веки, небрежно закидывает голову назад. — Как можно игнорировать мольбы о пощаде? Они ведь такие назойливые и при этом столь однотипные.
— Я тебя кровожадным вообще не называла…
— Ты явно сие подразумевала, когда говорила про «запал». Или, скажешь, вру? — шов оттаявшей улыбки растягивается от уха до уха, лениво ворочая уголками рта, словно насекомое, стегающее воздух усиками. — О, я бы не стал ни в коем разе. Какой смысл? Ложь в нашей с тобой ситуации как мёртвому припарка, хо-хо, — он притворно вытирает уголки глаз, изображая оскорблённую в лучших чувствах невинность. Состряпанная наспех пародия неожиданно не отличается излишней злобой и будто бы даже сквозит толикой уважения, выданной с разудалого барского плеча.
— Ладно, прости, что накричала, — смягчается Шарлотта, пропуская мимо ушей последний пассаж демона. — Понимаю: ты себе на уме и все дела… — мелет она совершенно невпопад и тут вспоминает о цели своего визита. Точнее об её отсутствии. — Это самое, прозвучит странно, но не мог бы ты напомнить, почему я к тебе зашла? Все мысли в кучу, ни на чём сосредоточиться не могу. Забываю, что было секунду назад.
— Конечно! — Аластор, чуть оттолкнувшись корпусом от спинки, наклоняется вперёд, снимает монокль и принимается скучающе рассматривать его линзу на предмет отпечатков, пятен, пылинок и прочих гигиенических недоразумений. — Выражаясь предельно примитивным языком, ты спросила, есть ли у меня детальный оперативно-тактический концепт действий применительно к перспективе вооружённой конфронтации с многонеуважаемым прародителем рода людского.
— А? — Чарли секунду недоумённо моргает, пытаясь вникнуть в суть витиеватой формулировки. Кажется, что серные фитили извилин вот-вот сгорят, и её голова, более ничем не скреплённая, распустится лепестками шутливого пустоцвета на ножке спинного мозга. — Эм, имеешь в виду твой личный план на зарубу с Адамом? И что ты ответил?
— Что хочу увидеть, хватит ли у него сил, дабы втянуть живот и впервые за Бог знает сколько времени увидеть наконец свои причиндалы. Судя по тому, что ты о нём рассказывала, Первый Человек питает к ним особый пиетет. Так что пусть хоть полюбуется перед смертью. — спокойно декларирует Аластор, водружая прошедший ревизию монокль на причитающееся ему место и вальяжно вытягивая ноги. — После этого ты брякнула что-то нечленораздельное и принялась носиться по моим апартаментам, выписывая не поддающиеся логике, здравому смыслу и даже законам физики траектории.
— А-а-а, да ёб твою…
— Точно, вот это ты тогда и сказала!
Чарли пускает пальцы, похожие на измождённые бранью мартовского ветра веточки, в пшеничные волосы и сжимает, пропалывает, буквально выкорчёвывает из себя обесцвеченный скальп. Прекратив мучить шевелюру, она принимается массировать прохудившиеся поддоны век, пытаясь ненадолго прийти в себя.
— И с таким отношением как вообще можно думать… Да я ни разу не упоминала, что Адам жирный! — отняв ладони от лица, Шарлотта делает пару шагов, после чего измученно валится на полуторную кровать, сминая педантично заправленный ромб пододеяльника.
— А зачем в таком случае он рядится в просторную рясу, если можно надеть подчёркивающий фигуру фасон? — невозмутимо парирует Аластор, наскрёбывая когтями по подлокотнику.
Морнингстар со стоном переворачивается на живот, кладёт перед собой руки и утыкается носом в предплечья.
— Почём мне знать-то, а? Я ему не швея. Может у высших ангелов мода такая. Вентиляция, тело лучше охлаждается и все дела, — не поднимая головы фыркает Чарли. Внезапно она понимает, что рой бесконечных мыслей оседает-гнездится в сотах разобщённого сознания, складывая бурлящие неевклидовой геометрией крылья, окукливается в нематериальные точки, теряя габариты, объём и значимость; балансируя на грани случайной описки в математическом пасквиле.
— Хм, насчёт функции оптимизации теплообмена — здравая идея. Такая располневшая туша наверняка обильно потеет, хе-хе, — охотно подхватывает грешник.
— Слушай, какого хрена мы вообще обсуждаем гипотетический лишний вес этого кретина? Я лишь хочу донести, что… Просто береги себя завтра и не лезь на рожон, окей? Пожалуйста.
Она ворочается, стремясь закопаться в перины по самое естество, став отмершим кульком мяса в неге атласного болота, и тут замечает боковым зрением, как Аластор тихо садится на дальний край ложа. Пружины приветственно воркуют под его весом.
— Успокоилась наконец? — коротко вопрошает он, постепенно срезая с голоса грубый наст надменной издёвки.
— Ага, — утомлённо хрипит Чарли, вновь скатываясь на спину, — задушил ты меня своей болтовнёй, сил нет.
— Говорил же, прекращай мельтешить, будет только хуже, — цокает Аластор. Шарлотте вдруг кажется, что окуляры демона царапают её талию, выглядывающую из-под незаправленной рубашки. — Тебе кажется, что иллюзия бурной деятельности может скрасить тягостное ничегонеделанье, но это не так. Иллюзия на то и иллюзия, что не приносит никакой пользы, особенно если ты сама не понимаешь, чего ждёшь. По итогу ты получишь только ощущение впустую потраченных времени и сил.
Шарлотта рывком подтягивается, приводя себя в сидячее положение. Спускает ноги, приминая подошвой холку ершистого ковра, бархат которого покорно мигрирует под рифлёным натиском каблука.
— Ты хочешь сказать, — начинает она ровным как беспечная морская гладь голосом, обняв себя плечи, — что затея с реабилитацией грешников была продиктована тем, что я с жиру бешусь? В конечном счёте есть только глупая принцесска, считающая себя дохрена особенной. И вот она со скуки решила почесать себе эго, да?
— Хо-хо, дорогуша, сегодня ты прямо-таки бьёшь рекорды по неуважительному отношению, — отбросив трость с микрофоном куда-то в сторону изголовья, Аластор игриво хлопает по коленям и ныряет вперёд, скользящим движением сокращая расстояние между ними почти втрое. — Сначала огульно обвиняешь в кровожадности, а затем вкладываешь мне в уста столь… примитивную трактовку твоих деяний. Непорядок.
— Л-а-а-дно, — неуверенно тянет несколько оторопевшая от ретивого напора собеседника Чарли; украдкой она прощупывает свободное пространство за собой, как загнанная триумфальным лаем дичь. — Ну, ты с самого начала говорил, что не веришь в искупление и что ты здесь чисто ради развлечения…
— Во что я верю — это, при всём уважении, мои проблемы, — он подскакивает, встряхивая полы топорщащегося пиджака, словно тухлую мелководную бородёнку, отбивает чечётку лакированными туфлями, — остроносые клювы коих тут же не упускают возможности елейно пофлиртовать друг с другом, — и, отчеканив широкими шагами цельную дугу, приземляется на постель с другой стороны почти вплотную к Чарли. — Но я никогда не ставил под сомнение чистоту твоих намерений. Отнюдь, их искренность есть гарант их абсолютного в своей сокрушительности фиаско. И, как следствие, моего веселья, если верить твоим словам. Тут, впрочем, нюанс: согласись, риск быть убитым фаллометрирующим невеждой или его оголтелым гаремом под понятие «веселья» не слишком подпадает.
Шарлотта сопит, нервно колупая курганы бледных костяшек подушечками пальцев. К чему он клонит? Хочет соскочить в самый ответственный момент, когда вся оборона отеля подготовлена с расчётом на его участие? Переждать, как раньше, истребление в тихом уголке? Чарли не готова к этому. Дело даже не в том, что в отсутствии Радио-демона их и без того невысокие шансы на выживание перевалят в спектр минусовых отметок. Это ощущалось… неправильным. Не предательством — Аластор ничего не был ей должен, и уж тем более он не обязан добровольно идти на закланье ради её мечты. Просто… неправильно. Как если бы небеса в Аду отрыгнули розовощёкую монетку-солнце, что разрезает ехидный полумрак объятиями тёплых лучей.
Аластор дарит без пяти минут иррациональное ощущение безопасности и спокойствия: будто он уже множество раз проживает эти события бок о бок с ней, будто бурлящее вечностью возращение к одним и тем же мгновениями прикрыло гниющие нарывы коркой низкочастотного смирения. Он всегда рядом и не утаивает позор своего прошлого.
Чарли сжимает кулаки до мелодично-злопамятного хруста, разыгранного по нотам из тонких костяных пюпитров. Блядь, прости, Вэгги.
— Дорогуша, что ты там себе надумывала? — хохочет Аластор, скрупулёзно угадывая её мысли в приступе сумасбродной начитанности, фыркает, выгибая шею абсцессным изломом, и заглядывает ей в глаза. — Я никуда не сбегу, не дождёшься. Всего лишь — признаюсь, грешен! — хочу выбить себе премию в этом месяце за службу на опасном производстве. Я ведь твой работник, не забывай! А ещё, если можно, увеличение отчислений в пенсионный фонд и право на декретный отпуск.
— Ха, конечно! — Морнингстар расслабленно выдыхает и тут же делает нарочито серьёзную мордашку, тектонически сдвинув брови и наморщив лоб в картонном подобии угрозы. — Только для этого необходимо представить заполненное заявление по форме бэ четырнадцать в наш отдел кадров не позднее завтрашнего числа. А то потом его, скорее всего, уже вырежут, ха! — Чарли становится легко и приятно, словно водостоки души прочистили от тины.
Она не выдерживает и прыскает со смеху, игривым маятником раскачиваясь взад-вперёд. Случайно чиркает белобрысой макушкой по малиново-острой ключице Аластора. Демон многозначительно ведёт «пострадавшим» плечом, точно разминая отсохшее крыло, и неотрывно смотрит на притихшую девушку. Чарли тотчас замирает, затаив дыхание, и спустя несколько мгновений таки находит силы пронзить вакуум неловкой тишины сконфуженным покашливанием.
— Так… что конкретно ты имел в виду под «имитацией бурной деятельности»? — Морнингстар с трудом вспоминает детали их разговора до того, как нить беседы из-за её недопонимания завернула не туда, намоталась, свалялась и порвалась, оставив на полу обрывки тактильного единства. Плотина поровой сухости в горле разрывалась неохотно, сипло торгуясь за каждую процеженную из цельнометаллического вымени каплю слова.
— Не «имитацией», а «иллюзией», — поправляет её Аластор. Его голос, кажется, стал чуть звонче и чище, избавился от перевязи невнятной старины. — Имитация — сознательный ввод кого-то в заблуждение, в плену иллюзии же находится как сам её источник, так и его окружение.
— Да, но ты не ответил…
— Хоть раз стреляла из ружья? — тихо перебивает он.
Чарли послушно замолкает, будто Аластор не шепнул, а гаркнул, для убеждения добавив боковой удар в челюсть в качестве последнего аргумента.
— Что? — она заминается, но тотчас начинает тараторить, комкая часть звуков, подобно тому, как шалун-сквозняк забавляется с перекати-полем жёванной фольги на асфальтовых погостах. — Нет, конечно! Почему… А, поняла, ты намекаешь, что нам нужно больше огнестрела против ангелов. Логично-логично, ведь они определённо рассчитывают навязать ближний бой! Знаешь, я просила Кармилу об этом много раз, но она не захотела…
Аластор снова не даёт договорить. Кровать лаконично плачет зубочистками пружин, когда он ныряет в её космы носом, бесстрашно обволакивает выглаженными кандалами объятий и заключает в темницу своего мерного дыхания. Аккуратно берёт её руки в свои. Его ладони походят на отъевшихся пауков-торгашей, но действуют филигранно-нежно, тихой сапой просачиваясь к её ломким пальцам.
— Давай ты не будешь додумывать за меня то, что я имел в виду, м? У тебя не слишком хорошо получается, — сладко вибрирует где-то в районе затылка оцепеневшей Чарли. — Я спросил то, что спросил. А ты сегодня только и делаешь, что ищешь в моих словах второе дно, не понимая, что мы уже на нём.
Голове стало чуть легче: давящая неизбежность подбородка Аластора переместилась с навершия макушки к правой щеке, закусанной изнутри в приступе нервной истомы. Горячее поветрие забегало по миниатюрному лабиринту ушной раковины, когда он принялся говорить, обособляя каждый слог:
«Любой дурак мнит себя хозяином мира, когда у него появляется ружьё. Раздобыть ствол это десятая часть дела — он так или иначе доступен почти каждому.»
Чарли судорожно распахивает ставни век, попеременно ловя воздух то ртом, то носом. Она бы растеклась обессиленным студнем, если бы не Аластор, ставший её вторым позвоночником; костная основа — чистая платина, лимфа из обезжиренной плазмы. Аластор охватывает её талию, поджигает себя вместе с ней пламенем шелестящего безумства и кипятит, уничтожает пресную взвесь рассудка. Бёдра инстинктивно зажимаются, сталкиваясь с безжалостностью бракованных поршней, покрываются липкостью обличающей испарины.
Пиздец, пиздец, пиздец… Что это за фокусы?
«Итак, ты взяла его. Перво-наперво — правильный и крепкий хват, хорошая опора. Ты не должна бояться ружья. Ружьё нужно тебе, чтобы не бояться.»
Его пальцы ложатся на бумажные запястья, запирая неугодный пульс в казематы фаланг за явное превышение скорости. Правую руку Шарлотты он вытягивает вперёд по уровню груди почти на всю длину, милостиво оставляя крохотный провал в локте. Поворачивает ладонь вверх и чуть под углом к предплечью. Справно мастерит из неё «лодочку»: делает вогнутость в центре, отводит немного в сторону большой палец и соединяет остальные четыре в импровизированные «борта». Левую руку Аластор также поднимает выше живота, но оставляет согнутой, только отодвигает плечо под углом вбок. Из сжатого в немом вопле кулачка он освобождает большой и указательный пальцы, устанавливая их перпендикулярно друг к другу.
«Второе — прицелиться. Тоже ничего сложного: дело техники, практики и, желательно, хорошего зрения. Но сначала нужно выбрать мишень. Что же это будет? Та безвкусная ваза?»
Он резко крутит Чарли в направление представленного уродства.
Замызганное окно?
Снова поворот. Рубашка астенически горбится, трещит под сумасшедшим напором. Бескровный текстиль кожи пускает рваную мольбу вдоль пахового шва.
Лживый Рай?
Аластор дёргает её, заставляя поднять воображаемое оружие к потолку и вынести приговор отрешённой толще Небес. Взбитая чёлка откатывает назад, обнажая шельф измокшего лба.
Или же?..
Глаза-циферблаты мерцают запонками зрачков-запятых, когда он прислоняет незримое дуло, — лихорадочно вибрирующую кисть Чарли, — к своему виску — пустыне, заиндевевшей во льдах отложенной в рассрочку мести.
«По сравнению со всеми предыдущими этапами это кажется пустяком, но самое важное: нажать на курок. До первого спуска гашетки всего мгновение. Бесконечная подотчётность, которую ты попытаешься заполнить миллиардами причин, лишь бы только не стрелять.
А что, если промажу? Не добью? Если патрон заклинит? Если меня найдут и линчуют? Посадят? Изгонят? Разве убийство — единственный выход? Может попробовать договориться? Откупиться? Сдаться? В моменте эти мысли кажутся полезными, предостерегающими от непоправимой ошибки, но на деле — не более чем трусливая демагогия паршивого умишки, который всеми силами пытается сохранить старый порядок вещей, лишь бы дальше валяться ленным иждивенцем, посасывая твою скорбь через трубочку в родничке.
Вот, чем ты занимаешься. Вот твоя «иллюзия». Ты уже взяла ружьё, прицелилась, но в последний момент неосознанно ищешь повод сдать назад, убеждая себя, что мы либо не готовы к драке, либо не осознаём последствий, либо разбежимся стайкой чумных крыс при виде вражеской рати. Но мы — те, кто будут завтра убивать и умирать ради тебя, хочешь того или нет. Мы — твоё ружьё. И мы выстрелим, когда и в кого ты прикажешь.»
«В кого прикажешь», повторяет он, перемещая руку Чарли к своей керамической улыбке. «Раз палишь вплотную, то лучше стреляй в рот. Так больше шансов донести свою точку зрения», роняет сюрреалистичное пояснение, в процессе которого кончик его языка проходится по лезвиям её ноготков и бдящим караульным огибает их вокруг, попутно подравнивая сорняки-заусенцы.
Чарли набирает воздуха, топырит нижнюю губу и тотчас закусывает её, пригвождая клыками к дёснам. Влажный ореол пота очерчивает на спине контуры горящих лёгких — новых материков, всё яснее проступающих с каждым словом Аластора.
— Ал… — лопочет она одним своим слёзным сердцем, что перекрыло горло, глаза и, минимум на три четверти, весь блядский мир.
Аластор горбится, чтобы быть наравне с Чарли. Между их лицами считанные сантиметры, но жилы и суставные пазы, кажется, спаянны насовсем, мёртвым по мёртвому.
«Почти у каждого дурака есть своё ружьё — власть над чем-то в том или ином виде; разница даже не масштабах проявления, а в оценки истинности. Но твоя власть особая, и тем страшнее, что каждый раз, когда ты принимаешь на веру чьё-то мнение (включая моё), ты отдаёшь её частичку.
Завтра — и всегда — я буду с тобой для того, чтобы видеть, как ёбла ни во что не ставящих тебя мудаков, что посягнут на твою власть, разлетаются салютом во славу Её Величества от праздничного залпа в упор. Буду верить, что до меня долетит хотя бы скромная искорка и, поцеловав, опалит чем-то по-настоящему истинным.»
В висках у Шарлотты курсирует лишь пустота, чья пучинная воля — мать Вселенной и, похоже, самого Бога. Её стезя неумолима. Чарли и не умоляет.
Мимо пролетает сиротка-пылинка, формой акварельных сочленений напоминающая крест Константина. Чарли с улыбкой висельника принимает венчальный подарок от дедушки.
Покорно затаившись, она, чуть приоткрыв рот, движется навстречу Аластору, будоража взрезающей требовательностью тысячи маленьких пилигримов.
Одно касание отделяет её от Нового Эдема.
Аластор давит на её левый указательный палец — совсем несильно, но Чарли всё равно вскрикивает от соударения с зенитом реальности, жестокой вазэктомии святого откровения. Демон изображает сухой щелчок разочарованного оружейного затвора, шкрябая свёрнутым горкой языком о свод нёба.
— Патроны-то мы зарядить забыли, вот дела… — задумчиво тянет он и, отпустив руки растерянно моргающей Морнингстар, принимается старательно симулировать разборку несуществующего орудия.
— Ал… А-а-аластор… — заикается Шарлотта. Дальше его имени — пространственно-временной порог, но она всё-таки выдаивает из себя подобие оправдания. — Н-не знаю, ч-что на меня нашло. Помутнение какое-то, честно слово! Нервы, наверное! Не думаю, что Вэгги сейчас стоит это всё знать… Точнее, чего знать-то? Ничего ведь и не было!
— Всё в порядке, я понимаю. У всех бывают минутные помутнения, — кивает Аластор и немного поспешно отсаживается обратно на диван. — Если захочешь, обсудим как-нибудь после битвы. А пока тебе нужно немного отдохнуть, завтра будет тяжёлый день.
— Да! — с радостью подхватывает его предложение немного оклемавшаяся Чарли. — Я тогда сейчас в туалет… Точнее, к Вэгги… Точнее, эм, спать…
— Спать в туалете, да ещё и вдвоём? Что же, у коронованных особ свои причуды. Доброй ночи! — издевательски хмыкает демон и по-свойски разваливается на новом месте, качая мысками ботинок в такт мелодии, которая начала играть из оставленного на кровати микрофона. Чарли восприняла это как безошибочный сигнал, подводящий черту́ поистине интересного вечера.
— Ага, — нарочито задорно закругляется Морнингстар, — Кто бы тут говорил про причуды, мистер клуб… клубнично-шепелявый радио… радио… фрик… Короче, на хуй иди! Сладких снов! — швыряет напоследок дробь невразумительных междометий и вылетает из комнаты, прикрывая волосами растущий в геометрической прогрессии румянец. Почти у самой двери она разворачивается на каблуках и, пятясь назад, щебечет скороговоркой. — Насчёт «на хуй иди» — это, если что, шутка такая. Мне Энджел пояснил, что все друзья друг другу так говорят. Типа, «на хуй иди» значит «на хуй иди» только если ты это не другу своему говоришь. А если другу, то всё нормалёк, хех, — толкнув ягодицами дверь, она просачивается наружу, и конец её глубокомысленных рассуждений доносится до Аластора уже на правах отголосков из коридора. — Впрочем, если вспомнить, то Энджел посылает на хуй только меня. Выходит, я его самый близкий бро, даже лучше Черри Бомб! Ой-ой, даже не верится…
***
Аластор хочет сжечь всё, чего она касалось, на что смотрела, о чём говорила. Начнёт, пожалуй, с себя, как с главного источника этой заразы: грёбанного нулевого пациента на закваске в первичном бульоне почтеннейшего декаданса.
— Отвратительно…
Рассматривает капельки её пота, оставшиеся на перчатке. Некоторые из них сохранили форму, другие — разлились в порыве продолговато-членистоногого анархизма и стали похожи на личинок, что щедро инкрустируют собой дубовую кору. Микроскопические серебристые початки выносит из берегов его малодушных ладоней, и вот он уже тонет в солёном водополье, захлёбывается её смехом и её телом.
Аластор украдкой прячет руки в карманах, — ибо где он, там везде их глаза, — и сжигает в них трикотажный позор по самые запястья вместе с предавшей его плотью в похуистичной святыни алого пламени. Карманы остаются целыми.
Язык, коим он вылизывал её пальцы, почему-то тоже.
Аластор морщится одними лишь зрачками; регенерировать кисти неприятно, покупать новые перчатки — неприятно вдвойне, смотреть на голые линии судьбы, покрытой струпьями былого могущества — бесценно. Ибо мотивирует.
Признать.
Что.
Ему страшно.
Пусть лучше он будет давиться остатками полупереваренной оленятины подле неё. Только не страх.
Только бы продержаться завтра до появления Люцифера. Забавно. Аластор верит в его приход больше, чем родная дочь. Точнее, знает, что так и будет. Слово «вера» он использует, чтобы сойти за своего.
Адама всё равно никому из них не одолеть — сведения от самых приближённых источников.
Трость, валяющаяся на постели трупиком использованного презерватива, внезапно разражается спесью Иерихона: нагло переключает флёр легко алкогольного джаза на запись смеха из какого-то комедийного эфира.
— Заткнись-ка лучше, покуда кабели не повыдирал, — вслух (у них есть глаза, но не уши, поэтому хотя бы говорить он может более свободно) журит Аластор своевольный инструмент. Он понимает и отчасти принимает причину веселья, но сейчас не время для гомерической похоти. — Монолог про ружьё вышел потешный, зато как раз под уровень её развития.
«Завтра — и всегда — я буду с тобой для того, чтобы видеть, как ёбла ни во что не ставящих тебя мудаков, что посягнут на твою власть, разлетаются салютом во славу Её Величества от праздничного залпа в упор.»
Всё так, не соврал. Увы, моя дорогая, одна из тех, кто ни во что тебя не ставит, — это ты сама.
Аластор успокаивается, представляя, как разорванную прелесть уже не такого бледного лица укутывает пороховая пудра, а ладони, вскопанные генеалогическим цинизмом приклада, скребут по его зубам.
Вместо тоннеля — маслянистое дуло, вместо света в его конце — стайка свинцовых проказников, гонимых пастухом-пламенем прямо к незадачливой принцессе. Оптимизм по-моргенстарски.
Он научит Чарли целиться и жать на спусковой крючок, вложит в её цепкий хват своё собственное ружьё.
Но никогда не объяснит, с какой стороны его нужно брать.
Потому что не знает сам.
Потому что ему нужна вся власть Ада. Для начала.