Буччеллати встал посреди ночи выпить воды и услышал всхлипывания. Он прислушался и понял, что звуки доносятся из комнаты Фуго. Парень скрыл, что он расстроен, но от этого разочарование не стало менее горьким. Бруно потихоньку приоткрыл дверь и увидел, как Паннакотта обнял себя за колени. Тот почувствовал присутствие постороннего и вздрогнул. Фуго собрался прогнать незванного гостя, но увидев командира, осёкся. Буччеллати не стал спрашивать, что случилось. Не стал произносить дурацкие утешения — Паннакотта был совсем не дурак и ни на секунду не поверил бы им. Он молча обнял юношу, стремясь отогреть, передать хоть немного душевного участия. Фуго вцепился в него — как тогда, когда оказался за бортом. Плакал он беззвучно, пытаясь подавить вздохи.

— Дыши, — Бруно дал понять, что пробудет столько времени, сколько необходимо. Фуго вырос в семье аристократов, где его учили скрывать эмоции. Даже если больно, что хочется кричать — молчи и улыбайся, потому что чувства — это признак слабости. А в высших кругах, где твой союзник может в любой момент стать врагом, нельзя было показывать слабости.

Фуго старательно прятал лицо, думая, что наверняка он выглядит жалко. Буччеллати взял подбородок и понудил приподнять голову. Припухшие веки, красные щёки и нос — слёзы довольно едкая жидкость.

Никто не мог сказать, кто начал первым. Бруно понял, что целует Паннакотту, ощутив солоноватый вкус губ. Некоторое время они в шоке таращились друг на друга, затем Фуго потянулся к нему. В поцелуе было мало нежности, скорее это напоминало битву. Буччеллати стиснул парня так, что наверно ему было трудно дышать, Паннакотта тоже схватился руками за майку мужчины, да так, что ткань едва не трещала. Опять же, то ли юноша потянул на себя, то ли Бруно решил опрокинуть на кровать, но они оказались в горизонтальном положении. Буччеллати поднялся на четвереньках. Юноша явно был недоволен, что от него отдалились, и пытался приподняться, но Буччеллати положил руку на грудь, придавив его. Тонкая ткань брюк не скрывала возбуждения. Бруно прикоснулся к напряжённой эрекции, вызвав рваный выдох юноши.

Нет, он должен остановиться.

— Пожалуйста… — выдохнул Фуго.

Буччеллати замер, услышав речь. Значит немота действительно была психологической.

— Пожалуйста… — хныкал он, изнывая от возбуждения, и видимо сам не заметил, что заговорил вслух.

Бруно вздохнул и стал расстёгивать ремень.

— Ты заговорил.

— Что? Я? — и голос снова пропал.

— Понятно всё с тобой. Не напрягайся, речь вернётся к тебе.

***

Наранча носился по дому, слушая то, как шуршит бумага, то, как капает из крана. По привычке, он пытался говорить на языке глухонемых, но ему постоянно напоминали, что он может слышать. Наранча быстро освоил устную речь и теперь трещал без умолку, а когда он открыл для себя музыку, то о тишине пришлось забыть. Аббаккио страдальчески морщился и говорил, что зря Джованна излечил Наранчу от глухоты. Не со зла говорил, просто бывший коп не любил шум.

Фуго по-прежнему не разговаривал. Когда он забывал о своей немоте, то мог сказать пару слов, но стоило ему пытаться заставить себя говорить или занервничать, как снова оставался безмолвен. Он не завидовал Наранче, напротив, был рад за него, но теперь он ощущал свою ненужность. Паннакотта остался единственным инвалидом из Отряда инвалидов. Но натягивал улыбочку и делал вид, что всё в порядке. Жизнь в семье аристократов и не такому научит. Не имело смысла грузить своими проблемами — так он решил. Выполнял свою работу по мере возможности и никому не жаловался.

Буччеллати было не провести. Он пригласил Фуго к себе:

— Давай будем пытаться вспомнить, как говорить. Открой рот и попробуй произнести букву «а».

Паннакотта открыл рот, но не издал ни звука.

— Ничего страшного, на первых порах и не будет получаться.

Буччеллати заставлял произносить буквы и слова, Паннакотта честно шевелил губами и языком, но не мог сказать ничего и уже начинал злиться, за что его так напрасно мучают. Командир был непреклонен и настаивал на продолжении занятия.

— На сегодня всё.

Паннакотта улыбнулся и сел к нему на колени.

— Что ты делаешь?

Фуго поцеловал Бруно. Тот был в растерянности от такой наглости — и ведь не прогонишь взашей, чтобы не обидеть! Нахальный юноша настаивал на продолжении. Буччеллати усмехнулся — получи и распишись, только потом не жалуйся и потащил на свою кровать. Вот только когда он потянулся к ремню, Паннакотта отвёл его руки и изобразил неприличный жест, намекающий на полноценный секс.

— Ты это серьёзно?

Фуго кивнул головой и раздражённо схватил за ворот пиджака — давай решайся. Буччеллати решился. Поначалу было больно — Бруно сам по себе не слишком ласков, хотя и старался быть осторожным. Паннакотта терпел, ожидая, когда тело привыкнет к новым ощущениям, потом сам не заметил, как боль сменилась приятными ощущениями, заставившими издавать стоны. Он опять забыл, что не может говорить.

***

— Фуго, пойдём со мной.

Парень пожимает плечами, но послушно следует за ним на чердак. Правда параллельно пытается спрашивать чего от него хотят, но Джорно молчал.

«Чего тебе надо?».

— Почему ты меня не замечаешь?

«Что?».

— Я думал, что это из-за ожога, но теперь я здоров, почему ты и дальше меня игнорируешь?!

«Джорно, я не понимаю!».

Джованна усадил его на подоконник и жадно прижался к его губам. Паннакотта, можно сказать, потерял дар речи, если бы и до этого не был бы немым. Он оттолкнул Джорно и бурно зажестикулировал:

«Что ты творишь?! Ты в своём уме?».

— Я влюблён в тебя. Ты кажется, не только немой, но и слепой!

Фуго лишь панически открыл рот, но оттуда не доносилось ни звука. Джорно завёл его руки за спину и превратил рукава пиджака в лианы. Теперь связанный парень был в шатком положении. Джорно расстегнул пиджак и стал покрывать шею и ключицы поцелуями.

«Нет, нет, нет!!!». Ситуация была как в кошмарном сне, где пытаешься кричать, но спящее тело отказывается слушаться. И всё-таки, как учил Буччеллати — выдохнуть, заставить голосовые связки дрожать.

— Помогите… — деревянным голосом как у Наранчи, Фуго заставил голосовые связки выдать звук. Слишком тихо, никто не услышит. Нужно кричать. Для этого надо набрать больше воздуха в лёгкие и напрячь живот.

— Помоги…!!!

Паннакотта за год молчания отвык от своего голоса, и собственный крик ударил по ушам. Джорно поспешно зажал рот.

— Ты можешь говорить?

— Я могу говорить… Я говорю… Я говорю… — Фуго боялся, что голос снова откажет, но он повиновался беспрекословно, — Джорно, развяжи меня немедленно!

Ошалевший юноша послушно выполнил приказ. Фуго спрыгнул с подоконника и застегнул пиджак.

— Что ж… Благодаря тебе я заговорил, поэтому я никому не скажу, что здесь произошло.