Звук не прекращается. Звук не прекращается, и это самое невыносимое из всего — вода давит снаружи и изнутри, лёгкие обжигает и разрывает — ему представляются отчего-то заполненные водой бумажные пакеты, падающие вниз с многоэтажки; кажется, это была задачка по физике, физику он никогда не любил, — тело вдавило в груду металлических обломков, не давая шевельнуть и пальцем, сквозь чёрную морскую толщу видны только мигающие в бесполезной панике индикаторы где-то сбоку, совсем рядом, отпечатываясь на радужке пятнами, и всё же нет ничего хуже этого звука. Писк — высокий, длится ровно две секунды, повторяется через три, затем прохладный женский голос.
Запас кислорода правого полушария на критической отметке. Функциональность: 0%.
Пять секунд. Три секунды.
Две. Три. Пять.
Показатель Субару на тренировках, неодобрительный взгляд комиссии: 150 секунд.
Три. Две. Пять.
Нейросинхронизация не разорвалась. Границы воспоминаний не расплылись, заострились: проволока пограничного забора, армейский джип. Холодно. Мама. Маме холодно. Нет, пожалуйста. Мокро. Кровь и снег. Нет, пожалуйста. Джус. Нет, пожалуйста. Субару. Руки замёрзли. Нет, пожалуйста. Холодно.
Писк — четыре секунды.
Нейросинхронизация разорвана.
Море расступается над ним, обнажая чёрное небо, чернее, чем дно, и звёзды с него падают вниз и взрываются белыми пятнами, из ядер которых бесформенными щупальцами вылезают иные чудовища. Может, в следующий раз ему дадут ракету.
Пять. Три.
Будильник пищит омерзительно до кома тошноты в горле, и прохладный женский голос объявляет «Семь часов, ноль минут», уставное время подъёма, и Субару подскакивает в койке— вот только сна у него ни в одном глазу.
Взгляд его мечется к календарю на стене — старомодно бумажному, повешенному и исписанному разборчивым почерком непонятно прежним жильцом каюты. До атаки кайдзю остаются пять часов и двое суток.
***
— Ты уже прошёл тесты на дрифт-совместимость? Поторопись!
Пилот — со временем его лицо исчезнет с экранов, а имя из памяти Субару — наставляет на зрителя пальцы-пистолеты и улыбается широко-белозубо:
— Кайдзю будут в ужасе, — дерзким движением он притягивает к себе свою дрифт-партнёршу и жену (величайшая история любви на воде и суше, так про них говорили постоянно) за талию: та, скромная белокурая красотка, сперва наигранно охает, затем жмётся к его груди, — девушки в восторге!
Изо рта у Субару, восьмилетнего и шмыгающего носом, капает мороженое.
***
Шаттердом в Тулоне, на вкус Субару, по сравнению с токийским звёзд с неба не хватает, но в целом вполне приличный. Порядки не те: его привезли из аэропорта на армейском джипе, выдали пропуск, распечатанный устав, ключ-карту от каюты, провели за КПП и отправили искать казарменный отсек самому; а помещений здесь больше, и расположено всё куда запутаннее, без карты не разберёшься — указатели кое-где только на французском, без английского, и на паре из них даже начёркано маркером; кормят в столовой хорошо, да, мама, не голодаю я, мама; каюты безобразнее, но просторнее и личной свободы больше, некоторые вроде даже вешают на стены плакаты; люди — людей много, и никто из них его не знает.
— Детей опять на передовую гонят? А дела-то плохи, — сказал тогда мужчина на КПП, широкий и суровый на вид, со шрамами на лице — Субару задумался, много ли людей пытались прорваться в шаттердом грубой силой, — взглянув на его пропуск — только и всего.
Дело вот в чём: когда Субару — семнадцать-лет-почти-восемнадцать, забросил старшую школу, хикикомори и безнадёжный лузер, внесён в резервную базу дрифт-совместимых после обязательного школьного тестирования с расплывчатым обещанием, что однажды миру он пригодится, — выбирают пилотом, на мгновение он чувствует себя невообразимо сильно, отчаянно счастливым.
Дело вот в чём: отец работал над Ронином, и его фамилию знают — ну, не все, но ровно столько людей, чтобы каждый день встречались желающие пожать руки «великому сыну великого человека» — или покачать головой «ай-я-яй, столько для страны сделал — и всё равно не повезло».
Дело вот в чём: Нацуки Субару не Синдзи Икари, и сравнивать отца с Гендо должно быть стыдно, но иногда он думает об этом — мальчишка в ангаре с огромной машиной, кричащий на бесконечно далёкую фигурку отца в вышине, наблюдающую за своим великим творением, — и содрогаясь от ужаса, гонит мысли о том, что он хотя бы мог бы его ненавидеть.
И оттого, спустя несколько месяцев, когда заканчиваются тренировки и тесты, набираются пороги очков на симуляторе, выдаются все подтверждения о готовности к подбору партнёра для дрифта и Субару вообще-то уже исполняется восемнадцать, ему приходит уведомление о переводе в шаттердом Европы, он чувствует себя невообразимо сильно, отчаянно счастливым.
На своих ошибках ему поучиться следовало бы.
***
— Э-э, — Субару неловко топчется в дверях, — я, может, ошибся, но это вроде как моя каюта...
— Да-да, уже собираю вещи, — отзывается раздражённо парень, действительно — Субару мысленно пинает себя за тупость, — пыхтящий над сумками с вещами. Низковатый ростом и щуплый, руки-макаронины, лицо какое-то очень нежное, и глаза на нём большие, по-щенячьи мокрые и напуганные, волосы ухожены и вьются — словом и говоря откровенно, на пилота не смахивает, но каюты в этом коридоре, если Субару разобрался правильно, только для пилотов, а в пластмассовом пакете на полу Субару углядывает вываливающийся наружу форменный комбинезон для дрифта.
— В другую каюту съезжаешь? — спрашивает Субару после невыносимо затянувшейся паузы. — Кондиционер не работает, что ли?
— Убираюсь отсюда... — парень пыхтит, пытаясь в забитое отделение небольшого рюкзака какую-то банку с самодельной наклейкой, — куда... подальше!
До конца банка не пропихивается всё равно: взглянув на неё зло, парень тянет молнии до горлышка, и закинув рюкзак на плечо, смотрит впервые на Субару. Его лицо кривится, и, цыкнув, он бросает взгляд на угол потолка — камера, замечает Субару горящий красный огонёк, — и на Субару смотрит уже с осторожностью и еле-еле, сквозь зубы, шепчет: — И вам бы тоже советовал.
— Э? А?
— Лет вам сколько?
— Се... Восемнадцать?
— Сколько-сколько? Вот уж какое счастье.
Без особых результатов пихнув вглубь вещи в оставшихся сумках, парень застёгивает их рвано и насколько выходит. Подбирает их все они на удивление быстро и ловко — не забывает и пакет, — и так же быстро срывается с места, но под весом его шатает: в дверном проходе он тормозит рядом с Субару, но едва не врезается лбом в его плечо.
— Пилотов видел здесь? — бормочет едва разборчиво.
— А? Да я... не успел как-то?
— Тут половине — половине, слышите, половине! — хорошо если лет двадцать есть. Чего это так, не задумывались?
— Э-э. Тренировки, разве нет? Здесь же эти... Кайдзю, того, слабые... Подготовка нового поколения?
— Да? — смеётся парень почти истерически, наплевав на секретность. — А к чему подготовка, а? Подумали б на досуге, страх как интересно, не приведи только бог здесь быть, чтобы выяснить!
И уходит — сбегает практически.
***
На вертолётной площадке Субару оказывается поздним вечером случайно: он вроде и возвращается в казарменный отсек из столовой, а вроде и оказывается непонятно где, и его затягивает толпой людей в светоотражающих жилетах. Осознание ошибки приходит к нему, когда за спиной закрывается тяжёлая дверь — поозиравшись вокруг беспомощно, он решает постоять в стороне, ожидая, пока в неё пройдут люди из приземлившегося вертолёта.
На небе здесь звёзд не видно — только тёмные пятна туч с замыленными краями, как на смазанных фото. Удивляться не приходится: это в посёлке у Субару свет по ночам не горел ни у кого, и отец мог брать их с мамой во дворик с дедушкиным ещё телескопом, фамильной реликвией, и учить находить Полярную Звезду, созвездие Дракона и Кассиопеи, её, Субару, поместили на него вверх ногами в наказание за то, что болтала глупости и старших не уважала, как тебе такое, а? А ну-ка сюда иди, давай сюда свои пятки!
Здесь — огни шаттердома и большого чужого города: ни дурочки Кассиопеи, ни даже Полярной звезды ему не найти.
Рука сама лезет в карман за телефоном. Он мог бы позвонить родителям: связь под открытым воздухом куда лучше, чем в толстых железных стенах, где её ещё и местами глушат. Он не уверен, что хочет.
***
Совершенство встречает Субару в мужском туалете с сигаретой между зубов, и он понимает не сразу, что трудно дышать ему из-за дыма.
— Прошу прощения. — Совершенство гасит сигарету о бортик раковины и смотрит виновато на Субару чистейшими синими глазами. — Для уединения здесь возможностей мало — на всех площадках под открытым воздухом камеры...
— Недопустимый риск здоровья пилота? — хмыкает Субару, подняв брови: в токийском шаттердоме за такое бы точно вышвырнули за шкирку. Совершенство смеётся:
— Признаю, грешен. — И смотрит: пытливо, изучающе, точно запоминая каждую чёрточку лица. Узел затягивается у Субару в животе, тугой и горячий.
— Ты новенький, да?
Субару попёрхивается.
— А ты тут что, всех в лицо знаешь?
Совершенству как будто бы становится стыдно.
— Ну да.
— Так здесь человек триста пилотов!
— Я вроде как старожил.
— О как. — Субару жуёт язык. Брякает — и упивается и ужасается своей смелостью: — И как зовут тебя, старожил?
— Райнхард, — совершенство колеблется, — ван Астрея.
— Кудряво. Это ж немецкое?
Совершенство по имени Райнхард глядит отчего-то удивлённо и радостно:
— Голландское. Я из Амстердама.
— А-а. Я из Сугито, это, э-э, в уезде Китакуцушика, это в префектуре Сайтама, это в Японии. — Субару суёт руки в карманы. Спохватывается. — А вообще-то я Субару. Нацуки Субару. Вот.
Он вытягивает вперёд ладонь. Паника немедленно поднимается из груди в голову, сжимая горло и гудя в ушах: а если она потная? А если липкая — от батончика из автомата-то? А если в Амстердаме пожимать руку не принято? А если он протягивает руку не так?!
Райнхард сжимает его ладонь и широко улыбается, и его рукопожатие — твёрдое и тёплое, а улыбка — очень и очень светлая.
— Рад знакомству, Нацуки Субару из Сугито, что в Китакуцушике, что в Сайтаме, что в Японии.
— Ага, — удаётся выжать Субару. — В точку.
***
— Мы отобрали не-е-есколько кандидатов, с которыми твоя дрифт-совместимость будет оптимальна, — говорит инструктор, странный вообще-то мужчина, навевающий Субару мысли о комедийно подозрительных шпионах. — Прошу-у на пятый плац.
***
— Разрешите возразить, сэр. Я сомневаюсь в том, что этот мальчишка будет хоть сколько-нибудь подходящей заменой моей сестре.
— Дрифт-совместимость тебя и твоей сестры — явление уника-а-альное, одно на миллион. Превосходное в высшей степени, да-а, очень жаль, но, боюсь, неповторимое, а ещё одного дрифта Рам не переживёт, и ты это зна-а-аешь.
Девчонка — его ровесница, между прочим, Субару файл видел, какой ещё «мальчишка»?! — немедленно напоминает Субару об Аске, хотя по внешности она, конечно, чистая Рей (и имя почти такое же): нежно-голубые волосы обрамляют голову короткой стрижкой, фигурка поджарая, но выглядящая всё равно хрупкой, ломающейся запросто, а лицо — мягкое, задумчивое и вечно словно не от мира сего.
Субару ей ухмыляется. В своих навыках бодзюцу он не сомневается — хотя, конечно, с такой-то фарфоровой куколкой надо будет сдержаться, проявить джентльменство: ставить на место цундере — дело деликатное.
Взяв в руки бо, девчонка укладывает Субару лицом в пол быстрее, чем он успевает замахнуться для пробного удара.
— Четыре-ноль, — звучит голос инструктора. — Рем-Рем, нельзя же быть такой привередой.
***
— Не особо-то хочется, чтобы у меня в голове торчал какой-то парень, — хмыкает Субару и демонстративно посмеивается, — ещё и, вон... смазливый такой.
Смазливый парень — Юлиус Юклиус, что это за имя ещё? — приподнимает бровь с таким изгибом, что выглядит это попросту похабно, и Субару хочется отхаркнуть скопившуюся во рту слюну.
— Прошу прощения? Тебе определённо недостаёт дисциплины, — и голос у него до того шероховатый и глубокий, что просто нелепо: откуда он взялся вообще, вышагнул из второсортной дорамы? Ещё и его английский — акцент настолько образцово британский, что Субару немедленно заподазривает, что он из тех, кто часами сидит перед зеркалом у рта, вычищая из речи любые намёки на иностранность. — Когда на кону стоят семь миллиардов жизней, подобные кривляния попросту неуместны.
Жар приливает к лицу Субару, а желудок сворачивается.
— Эй, это шутка была! — выкрикивает он слишком громко и слишком быстро, видя задумчивое выражение на лице инструктора. Себе под нос буркает: — Палку вынь из задницы.
Узкий, тонкогубый рот смазливого парня сжимается в линию.
— Считать, что в происходящем есть поводы для шуток, — на мой взгляд, аморально. Если тебе интересны оскорбления, присущие задирам в восьмом классе, возможно, тебе следует вернуться в школу, а не отнимать время и ресурсы у людей, стоящих на защите человечества.
Ярость и стыд заполняют лёгкие Субару, как солёные воды.
— А? Ты думаешь, я здесь по блату, что ли? Меня выбрали пилотом! Да я на тренировках упахивался, все тесты прошёл, у меня в досье это всё записано!
Смазливый парень прищуривается.
— Я не ставил под сомнение то, как ты попал в программу. Я ставлю под сомнение то, что ты на данный момент для неё пригоден. Если ты в этом так убеждён, что ж, — он встаёт в боевую стойку, — продемонстрируй.
— Хотелось бы напо-о-омнить, — вязкий голос инструктора заполняет плац, — что это диалог, не бой на поражение.
— Разумеется, сэр, — отзывается смазливый парень с готовностью; его янтарные глаза изучают Субару холодно.
— Конечно, — цедит Субару, встав напротив.
В атаку Субару бросается первым, но плодов это не приносит: его удар парируют безупречно и встречают изгибом бровей — уже обоих, честь-то какая! Смазливый парень блокирует и следующий удар, и следующий, и следующий, затем ухмыляется — маленькая ухмылочка, от которой в мозгу Субару будто перегорает лампочка, — и переходит в наступление.
Его движения отточены до пугающей безукоризненности, как будто Субару дерётся с ускоренным видеоуроком. Вес его обтянутого тонкой чёрной футболкой тела, в котором мускулы сочетаются с изящностью, как у гимнаста или, может, фигуриста — Субару вдруг вспоминает чемпионат мира по фигурному катанию в родной префектуре и чувство переворачивающихся внутренностей, — давит тяжестью и жаром, кожа пахнет сладким мылом и совсем слабо, но достаточно отвлекающе потом, а его хвостик — этот паршивый мелкий хвостик, кто в здравом уме отрастит ровно столько волос, чтобы хвост был нужен, но выглядел просто убого? Мельтешит перед глазами: прыгает из стороны в сторону, вверх-вниз, и Субару то и дело ловит себя на том, что следит за этим движением вместо... его плеча касается бо.
— Один-ноль, — тянет инструктор нараспев. Ненормальный.
Смазливый парень глядит на Субару со снисходительным разочарованием, как учитель на нерадивого ученика, и Субару скалит зубы и втягивает сквозь них воздух. Он отскакивает назад, кидается рывком в сторону и атакует снова.
— Ты предсказуем, — говорит смазливый парень, блокируя удары один за другим. Он даже не запыхался. — На поле боя с существами инопланетной природы это неприемлемо.
Удар. Блок. Удар. Блок. Удар. Блок. Это не бой, это точно — это танец, снисходит на Субару жуткое осознание, и Субару ведомый, словно какая-нибудь девчонка, млеющая в объятьях семпая. Он кидается яростно — и это ошибка.
Смазливый парень сбивает его с ног запросто — даже не чистым напором, грациозной серией атак заставив его запутаться в собственных ногах.
Бо касается уха.
— Два-ноль, — вновь нараспев.
— Если бы над тобой стоял кайдзю, ты бы уже был убит, — сообщает смазливый парень поучительным тоном, наклонившись: с такого ракурса Субару видит ключицы, выглядывающие из футболки аккуратными линиями.
Субару пинает его в колено.
— Кх!..
И, воспользовавшись замешательством, замахивается со всей силы. Бо отскакивает ото лба с громким стуком.
Забавно, на звук как будто пустой.
— Два-один, — музыка для ушей.
— Это против!.. — Смазливый парень смотрит на Субару с явственным гневом, и его сердце поёт. — Ты хоть соображаешь, что делаешь?
— Ага, — не теряя ни секунды, Субару со всей дури втыкает бо ему в ногу, — а то.
Смазливый парень сгибается от боли. Субару нападает рывком, но не рукой, в которой зажат бо — нет, он выбрасывает вперёд ладонь и тянет.
Лиловые волосы рассыпаются по бледной шее. На пальцах Субару растягивает простую чёрную резинку.
— Эй, эй, это зачтётся за три? «Если бы это был кайдзю», э?
— Два с половиной. Кайдзю с причёсками наши исследователи ещё не встречали.
— Ну знаешь ли!.. — Смазливый парень трясёт головой, отбрасывая чёлку с глаз — и в них, как в январе, застывает злость.
Удар — удар — удар — удар — удар. У Субару не остаётся времени на выпады — теперь атаки против него чудовищны быстры, непрерывны и всё ещё, чёрт возьми, безупречны; удар — удар — удар — удар.
У уха свистит воздух. Субару замирает ошарашенный.
— Три-два с половиной.
— Э...
— Нелепо, — цыкает смазливый парень; его дыхание обжигает Субару носовую перегородку или, может, ему мерещится.
В следующую секунду ему становится не до того.
Первое: его бок обжигает боль.
Второе: слышится треск.
Схватившись за бок, Субару вытаращивает глаза.
— Да ты ненормальный!
Смазливый парень, Юлиус Юклиус, чёрт бы его побрал, смотрит на него с точно так же вытаращенными глазами, сжимая обломанную чётко посередине половину бо.
— Четыре-два с половиной. Юклиус, я вам напо-о-омню, стоимость испорченного казённого оборудования вычитается из вашего оклада за исключением, разумеется, егерей, хотя и с ними я бы порекомендовал поосторо-о-о-ожнее... Пилоты исключением тоже не являются, к слову.
— Виноват, сэр, — наконец выдавливает Юлиус, отмерев. — Я проявил недопустимую вспыльчивость. Такого не повторится.
Субару, выбрав момент, когда инструктор не смотрит, показывает Юлиусу средний палец.
***
Она стоит в стороне, в самом углу, прикрытая тенями проходящих через помещение толстых труб: Субару сам замечает её тогда, когда он отходит от центра плаца, чтобы оценить нанесённый Юлиусом ущерб, и, подняв глаза, сталкивается взглядом с ангелом во плоти.
— Хэй, — говорит он самым тупым голосом, на который только способен человек.
Ангел во плоти осматривает его строго.
— Здравствуй.
Субару осознаёт, что держит пальцами край футболки, обнажая полоску кожи. Он одёргивает ей немедленно, едва не растянув ткань до непоправимости.
Умнее от этого он явно не выглядит.
— Так ты тоже из кандидатов? — надежду в голосе ему скрыть не удаётся. — На меня, в смысле? Просто, а-а, если ты будешь с Юлиусом, я... То есть, он же придурок. Я-то тут ни при чём, я так. Мнение озвучиваю.
Ангел моргает, ошарашенная, должно быть, словесной помойкой, вышедшей изо рта Субару. Затем расшифровывает смысл сказанного — и опускает глаза.
— Нет, — она мотает головой: её волосы, обстриженные в аккуратное каре по плечи, падают ей на щёки, — нет, я не пилот.
— А-а, — тянет Субару очевидно разочарованно. Он бы себя убил бы, честно. — А кто тогда? Дай угадаю. Лазарет? Ты бы жуть как хорошо смотрелась в лазарете. О, о, или учёная? У тебя лицо такое умное. Физику любишь? Я любил, э, астрономию. Движение звёзд и всё такое.
Ангел прелестно морщит нос. Она кажется рассмешённой — и удивлённой тому, что рассмешена.
— Нет, я... — она замолкает на несколько секунд и туго переплетает между собой пальцы. — Я хочу быть пилотом, но я не гожусь.
— Кто знает, кто-о-о знает, что несёт нам день завтрашний, — звучит раздражающе певучий голос за спиной Субару. — Новые знакомства — это похвально.
Субару указывает на ангела пальцем, хоть ему и представляется это немного осквернением и кощунством.
— Могу я стать с ней дрифт-партнёром? Сэр.
— Нельзя, — его обрывают грубо, немелодично — но развеселённым отчего-то тоном. — Она не годится.
Ангел кивает. На её лице смешиваются печаль и облегчение.
— Но вы сказали!..
— Твоим дрифт-партнёром станет Юлиус Юклиус. Тестовый дрифт завтра в восемь утра, первый корпус, семнадцатый отсек, третья стоянка. Опаздывать не сове-е-етую.
— Сэр! — Субару разворачивается всем телом. — При всём уважении, сэр...
Инструктор глядит сперва на него снисходительно, затем — поверх его головы.
— Эмилия, расскажи молодому человеку свой анализ этого решения.
— Есть, сэр, хорошо, сэр, — отзываются из-за спины Субару сразу же. — М-м, ам-м, связка потенциально плодотворная, боеспособность высокая. Мистер Юклиус стратег, расчётливый, высококвалифицирован, демонстрирует превосходное умение применять полученные навыки на практике, но ему недостаёт нестандартного мышления — прости, Юлиус...
— Не стоит извиняться за верное указание на мои ошибки. — Юлиус каким-то образом оказывается совсем рядом, и Субару едва не подпрыгивает. Тот глядит на него, естественно, неодобрительно. — Тот, кто защищает себя от критики, не будет защищён от смерти на поле боя.
— ...а мистер Нацуки строптив, упорен, дерётся грязно и до последнего, импульсивен, вследствие чего непредсказуем, что может быть как плюсом, так и минусом. В случае установления успешной дрифт-совместимости обе стороны смогут поучиться друг у друга и обогатить свой боевой опыт. Анализ окончен, сэр.
— Благодарю, Эмилия, совершенно ве-е-ерно, — кивает инструктор. — Вы её слышали. Вольно.
Субару только и остаётся, что озираться по сторонам с открытым ртом.
***
— И у меня такой вопрос возник, Майкл, — спрашивает раскинувшийся вальяжно в кресле пилот у другого, субтильнее и зажатее, — когда ты так глубоко у другого мужика в мозгу, это хуже или лучше, чем быть у него так глубоко в жопе?
Второй пилот корчит гримасу отвращения. Динамик взрывается закадровым смехом. Субару, тринадцатилетний и с подбитой губой, смеётся тоже, но запоздало и со странным чувством в груди.
***
«Семь часов, ноль минут».
***
— С добрым утром, — говорит сухо Юлиус, в зону дрифт-подготовки пришедший, разумеется, раньше: на Субару он смотрит понятно что осуждающе, но — разочарованно? Это ещё что?
(Он заламывает свои дурацкие тонкие — наверняка же выщипывает! — брови: теперь он похож на грустную фарфоровую куклу, и Субару ненавидит то, что ему становится неуютно.)
(И чёрт бы его подрал, форма пилотов — это попросту нечестно, вот ещё одно свидетельство. Субару в них выглядит сопливым коротконогим школьником, сбежавшим подглядывать на крутых роботов через забор; что Райнхард, что этот как будто бы для них рождены. Эти плечи, эта талия, эти ноги... да ему провалиться хочется!!)
— Ты чего, ждал, что я просплю и предоставлю тебе грандиозную возможность выпендриваться и войти в историю как пилот-одиночка? Жди-жди, — фыркает Субару; поймав на себе неодобрительные взгляды персонала, он выправляется: — Доброе утро, ага.
Что-то в лице Юлиуса меняется неуловимо, но лишь на секунду. Он быстро берёт себя в руки:
— Не знаю, как тебе в голову пришла мысль, что я бы поприветствовал непунктуальность ради собственной выгоды, но я смею заверить, что это не так. Какой у тебя был счёт в симуляторе?
Резкий переход к деловому тону сбивает Субару с толку, но не настолько, чтобы промедлить с ответом:
— Девять. Твой?
Юлиус глядит жалостливо, улыбается горделиво — так и хочется размазать в кровь эту слащавую рожу.
— Двадцать восемь.
— Да пошёл ты!
— Не такой это и высокий счёт. — Юлиус поджимает губы. — В этом шаттердоме есть те, у кого он был за пятьдесят. Первый пробный дрифт, я прав?
— Допустим, — бормочет пристыженно себе под нос Субару, с трудом оправившись от информации о счёте за пятьдесят. (Пятьдесят! Да этот симулятор спидраннерам всех боссов Dark Souls (час?!?) и не снился!) Спохватившись, он спрашивает подозрительно:
— А у тебя что, нет?
Линия губ тонкая-тонкая, бледная от давления:
— Нет, — пауза, — не первый.
Субару выпучивает глаза. Невозможно. Он не верит.
— Да быть не может. Гонишь! Типа, пробный или?..
Юлиус вздыхает.
— И боевой — тоже не первый. Полагаю, ты сам всё... увидишь достаточно скоро, так что я, говоря откровенно, не вижу смысла придерживаться этой темы диалога....
— Да ты стебёшься! Мне в пару подсунули пилота с ого-го каким преимуществом, и мне надо что, его как-то переплюнуть...
— Твои тренировки, — обрывает его Юлиус, голос стальной и холодный, — закончились, по твоим собственным словам, с успешным прохождением тестов. Здесь, в момент, когда ты выйдешь из транспортёра, начнётся твой настоящий опыт — опыт сражения против кайдзю. Не против меня. «Переплёвывать» меня, как ты выразился, — не твоя цель. Твоя ребяческая жажда героизма, принесённой в бой, станет помехой, которая может стоить жизней.
Слова прошивают Субару пулей, и кровь в его теле поднимается волной кипятка.
— А? Чё ты сказал? Тебя и героизм уже не устраивает? Я не знаю, если ты заметил, но герои людей спасают! О-о-о, посмотрите на меня, меня зовут выпендрёжным именем и у меня лицо как на обложку, я драматический красавчик и я буду говорить очевидные истины как высшую мудрость, вести себя так, как будто я лучше и умнее всех, и демотивировать всех вокруг... Ты, может, шпион из культа кайдзю, а?
— Прошу прощения? Подобные обвинения, на мой взгляд, заслуживают дисциплинарного взыскания, но если ты настаиваешь на том, чтобы вести диалог в таком духе, то не желаешь ли рассмотреть гипотезу, что ты — шпион культа кайдзю, засланный сюда, чтобы порушить все миссии своей вопиющей некомпетентностью?
— Я?! Да я!.. Да ты!..
— Ваша дисциплина, мистер Нацуки, и впрямь заставляет меня рассмотреть идею, что вам стоит поручить уборку туалетов для обретения внутреннего поко-о-о-оя, — от звука слащавого голоса Субару передёргивает. — Хотелось бы напомнить, что залог успешной нейросинхронизации — доверие пилотов друг к другу, а весь наш персонал тщательно проверяется на предмет биографии. Начинаем тестовый дрифт. Ваши костюмы, джентльме-е-ены.
— Есть, сэр, — отзывается Юлиус немедленно, чёртов подлиза. Субару силой заставляет себя оторвать от него глаза.
Костюм, как Субару и помнит из лекций в японском шаттердоме, состоит из нескольких слоёв: комбинезон из тонкой ткани, оснащённый датчиками нервных импульсов — тот, что на них сейчас, потому что его положено одевать заранее, и слава богу: вида голого Юлиуса Субару бы не вынес, — плотные поролоновые прокладки там, где металл может врезаться в тело, затем соединительный слой с особым узором выемок для крепления оборудования снаружи и соединениями с датчиками внутри, и, наконец, слой самый важный, верхний — броня, поддержка жизнеобеспечения и передатчик данных одновременно. С каждой новой его частью он чувствует себя самураем или, может, средневековым европейским рыцарем, вокруг которого бегают верные оруженосцы с поддоспешниками, кольчугой и тяжёлыми латами.
(На тренировках им давали тест веса, но Субару подозревает, что тот был рассчитан на японские костюмы — местный весит больше, чем он ожидал, хоть и некритично: движения не скованы, ну или он на это надеется. По крайней мере, Юлиус не заметил: он-то пялится в пустоту со стойкой рожей, пока заднюю панель ввинчивают ему в спину, а долбёжка-то это, между прочим, приличная.)
Шлем надевают в последнюю очередь: он сидит на голове плотно, и Субару чувствует, как в кожу затылка вжимаются электроды. Он не удерживается от ещё одного взгляда на Юлиуса: не испортили ли его безупречную причёску? — но в эту же секунду подают гель, и он едва не захлёбывается, пропустив в запале злорадства автоматическое предупреждение.
Геля на тренировках не было: для одиночного симулятора он не требовался. Субару смотрел интервью, где пилоты со смехом рассказывали, что гель — самая неприятная часть процесса. Он представлял его густым, маслянистым и склизким, пахнущим бензином и долго не выводящемся с языка, и был не так уж далёк от правды: жиже, чем он ожидал, но забирается в каждую складку кожи — особо мерзко чувствуется в ушной раковине, — и остаётся на ней кремовым ощущением. Вкус и запах слабые, ни на что не похожие: будто бы сладкие, но вроде и солоноватые. И — ауч, как холодно! — пробирает до кости глазницы, как если куснуть мороженое прямо из морозилки.
Гель распределён успешно.
Проследуйте на транспортёр.
— Ого, — вырывается у Субару, когда они выходят на площадку к лифту до кабины экипажа. Отсюда ему ближе, чем когда-либо, видно егеря: гигантскую опутанную проводами машину, которая скоро будет подчиняться каждому его движению и превратит ничем не примечательный кулак в смертоносное орудие против кайдзю. — Здоровущий. Как зовут?
Из всех возможных людей ему решает ответить Юлиус:
— Esprit Artificiel, — французский ловко скользит по его языку, —«Рукотворный дух». Марк-5. Легковесный, высокоскоростной, гибко адаптируется под пилота, может преподносить сюрпризы.
— Не нравится мне, как ты улыбаешься, — тянет Субару скептически. Юлиус замолкает.
Молчит он и тогда, когда они заходят в кабину, и когда в них вкручивают провода, и когда по внешней связи приказывают готовиться к сбросу, и когда за ними герметично запирается дверь. Субару его молчание напрягает больше, чем хотелось бы: всё это добавляет штрихов к ощущению, будто происходящее не совсем реально.
Была у него такая фантазия: он триумфально заходит в егеря — обязательно оранжево-чёрной расцветки и какой-нибудь особенно крутой, — с красивой девчонкой, подмигивает ей и неожиданно для неё прямо перед началом дрифта целует — шлемы он тут как-то не учёл, — их прошивает дрифтом, и он глядит довольно на то, как она пунцовеет не то от поцелуя, не то от того, что видит всё то, что он о ней думает, — а затем, собравшись, они встают в героическую позу и спасают мир.
— К сбросу готовы, — Юлиус нажимает кнопку коммуникатора.
Субару чуть не вздрагивает.
(Он ведь прочтёт в дрифте все его мысли! О чёрт. Субару поспешно старается запихнуть их в дальний угол сознания и немедленно забыть. Работает так себе. Чёёёёёёёрт.)
Кабину потряхивает, и она несётся вниз — так быстро, что на Субару успевает накатить паника, что это не спуск, а свободное падение, и сейчас сдадут механизмы, оборвутся тросы, и они упадут на бетонный пол и покатятся, как хомяки в шаре.
Лязг металла. Движение кабины вниз останавливается — начинается поворот. Лязг. Вибрация пола. Лязг. Лязг. Субару не готовили к тому, что егери настолько громкие, если честно. Эй, а если он оглохнет? В истории вообще бывали глухие пилоты?
Начинаю процесс нейросинхронизации.
— В дрифте важно не терять баланс между поддержкой слияния сознаний и осознанием самого себя и своего положения, — говорит Юлиус менторским тоном, щёлкая переключатели на панели пилота с такой обыденной уверенностью, словно он не управляет егерем, а включает чайник. — Важно открыть разум и позволить воспоминаниям пройти, а границе сознания размыться, но центр твоего самоощущения должен оставаться нетронутым. Если ты вдруг поймёшь, что ты теряешь контакт с происходящим или не можешь сказать, где твои воспоминания, а где чужие, сообщи мне немедленно.
Нейросинхронизация установлена.
Запускаю интерфейс дрифта.
Сразу за сообщением следует короткий писк в зоне затылка. Субару затаивает дыхание, но ничего не происходит, только прибавляется тихий гул, почти теряющийся в шуме кабины. Он успевает потерять терпение, а за ним концентрацию, заволноваться, бросить взгляд на Юлиуса — и конечно же, ровно в этот момент каждую извилину его мозга пронизывает электричество.
Свет убывает резко, окрашивается жёлтым и рассеивается мягко на до боли знакомую кровать: ребёнок, три-четыре года, длинные чёрные волосы и лицо с семейных фотографий, хихикает, не в силах удержать щекочущее в груди счастье, и старательно распахивает слипающиеся глаза.
Он правда-правда-честно-обещаю полетит на луну, говорит отец, крутя в воздухе игрушечную ракету. Субару — нет, не Субару, сиреневые волосы пострижены коротко, из-за смешной детской пухлости лицо почти не узнать — три-четыре года, глаза режет солнце, у его кроссовка расходится и смешно шлёпает подошва, но мама будет ругаться, но это потом, отец, вооружившись мечом (игрушечным автобусом), помогает защитить дракона (выцветшую резиновую ящерицу) от пришельцев (одного плюшевого медведя, двух грузовиков и трёх четвертей — крыло обломилось — птеродактиля). Субару исполняется шесть, и он теперь знает, как найти Полярную звезду, Юлиусу только-только исполняется шесть, и он рыдает сильнее, чем когда-либо в жизни. Субару глядит восхищённо на отца в отдалении: от его слов смеются, чуть не задыхаясь, обычно угрюмые соседи, Юлиус обнимает дядю неловко. Субару подначивает одноклассников сбежать с урока через окно, Юлиус впервые в жизни едет в отпуск: Швейцария, в отеле всё чисто, бело и выглажено, горнолыжный курорт, в ботинки набивается снег, Йошуа дёргает его за рукав и умоляет рассказать о горах и лыжах и видели ли они горных козочек с во-о-о-от такими рогами. Субару семь, и родители отгоняют его от телевизора и напряжёнными голосами переговариваются на кухне, когда думают, что он не слышит, Юлиусу десять, его семья переезжает, и он немного в ужасе, но ещё и прямо как в кино. Отец Субару уезжает в командировку, и Субару ревёт у двери, Юлиус ходит на карате после школы и бегает дольше всех в классе. Субару проваливает контрольную, и учительница спрашивает, не будет ли стыдно его отцу, Юлиус получает двадцать баллов из двадцати по всем предметам. Новости, вечерние шоу, ленты в соцсетях, интервью на ютубе, рекламные билборды заполняют пилоты, и СубаруЮлиус черпает подробности жадно. Субару не говорит с отцом о звёздах, Юлиус дрифт-совместим, и он счастливее, чем когда-либо в жизни. Субару прогуливает школу. Юлиус встречает юношу с волосами цвета огня, который никогда не будет дрифт-совместимым с Юлиусом, потому что Юлиус никогда не будет настолько хорош. Субару смотрит интервью пилотов и их родителей. Девушка — и другая. Субару дрифт-совместим. Вода — нет, нет, нет, нет, нет. Субару впервые побеждает на симуляторе. Лазарет. Субару переводят в европейский шаттердом. Только бы этого дурака не допустили к дрифту. В дрифте важно не терять баланс между поддержкой слияния сознаний, говорит уверенно и твёрдо Юлиус, парень, в чей профиль орлиный нос вписывается так грациозно, что может показаться, будто глядишь на бюст древнего полководца из музея.
Нет.
Субару — руки он никогда не мог держать при себе — хорошо знает чувство боли, когда ты оттягиваешь резинку, отпускаешь, и та с щелчком бьёт тебе по пальцам. В общем-то, по ощущениям похоже на это — только резинка толщиной в оптоволоконный кабель со дна океана, растянута до линии Кармана и прилетает чётко в правое полушарие Субару.
Каким-то чудом ему удаётся наполовину стянуть с себя шлем до того, как из него вырывается наружу всё содержимое желудка. Половина головы горит; ноги подкашиваются. Все кости превращаются в стекловату и чешутся изнутри. Мир перед глазами взрывается пятнами: синий, синий, чёрный, синий, оранжевый, синий, чёрный, чёрный, фиолетовый. Где он вообще? Всё кружится и падает. В ушах звенит, но он всё слышит — от каждого звука просто больно.
Остановите дрифт! Дрифт прерван. О, о боже. Я... мне очень жаль, я, о господи... эй, ты меня слышишь? Ты меня понимаешь? Эй!
— С-с-с-с-скотина, — выдавливает из себя он. Он не уверен, как его зовут, но знает точно: он ненавидит источник этого голоса больше всего на свете.
***
— Дрифт... обнажает. — Пилот барабанит пальцами по спинке дивана. — Тебе удаётся встретить себя как есть. Встретить других как есть. И когда эта встреча используется для такой цели... это очень странное чувство, знаете.
Ведущий ток-шоу громко смеётся:
— И не только же в дрифте ты обнажаешься, а?
Субару, шестнадцатилетний и с кругами под глазами от пошедшего прахом режима сна, согласно фыркает.
***
Субару просыпается под шум кондиционера — холодно, зараза! — и чьё-то мелодичное мычание. Что-то попсовое и прилипчивое: он, кажется, даже может вызвать в памяти тикток с симпатичной косплеершей Кирин Тодо под ровно этот ритм.
— Диджей, смени волну, — отмахивается он рукой наугад; вылезти из-под тяжёлого одеяла получается с трудом, разлепить глаза — ещё сложнее.
— Радиостанция заявок не принимает, приносим наши из-мур-нения, — тянут высоко и насмешливо, — Очнулся, герой?
Уродливо скрученный из листов металла потолок — везде белая ткань — запах лекарств в носу — лазарет.
— А-ым-м-а, — выдаёт Субару, — сколько у меня осталось частей мозга?
Медсестра стучит пальцем по изогнутой верхней губе. Кошачьи уши натягивают полупрозрачную шапочку для волос так, что та едва не слетает, длинный короткошёрстный хвост подёргивается дразняще — Субару отрывает взгляд с трудом. Лицо у неё тоже хорошенькое, но из таких, на которые глядишь и понимаешь: этой милашке палец в рот не клади.
— Ноль целых, одиннадцать десятых. Мы приложили все усилия, операция шла десять часов, десять литров пота стекло, но нам удалось спасти только мозжечок. Увы, — она прикладывает руку к груди, — всё остальное пришлось удалить хирургически, и теперь тебе придётся думать только кубиками пресса. То есть, разницы для тебя никакой не будет, мяу.
— Э? Э?! Эй, эй, лгать в лицо своим пациентам — это как-то непрофессионально, не?!
Медсестра пожимает плечами. Субару замечает на тумбе рядом с ней заполненную горячим чаем кружку с безнадёжно устаревшим мемом с котом.
— Курсант. Имя твоё как?
— Э? Нацуки Субару, мэм.
— Возраст?
— Восемнадцать полных лет и месяц, мэм.
— Что тяжелее — килограмм железа или килограмм кошачьей шерсти?
— Мы что, в детском саду? Мэм.
— Координация движений в норме, память не нарушена, логические связи в порядке, чувство юмора ужасное, но это не лечится. Так что ты не мой пациент! Свободен, брысь отсюда. И Юлиуса найди, пока он там себя не извёл.
Субару захлёстывает жаром и обидой. Всплывают воспоминания: тошнота во рту, встревоженный голос и отвергнутая связь.
— Кто, я? Ничего я не!... не буду я его!.. Да щас! Пусть сам и ищет! Тоже мне. Да пошёл он!
На выходе из лазарета взгляд Субару случайно цепляется за занятую кем-то кровать: одеяло откинуто, на тумбочке лежат вещи — целая кипа, как если их хозяин здесь надолго, — и стоит букет лилий.
Медсестра вздыхает ему в спину.
***
— А-а, мистер Нацуки, — странный инструктор застаёт его врасплох в коридоре, куда Субару забредает случайно, запутавшись в направлениях: здесь пахнет хлоркой, мочой и офисом, все двери — кроме одной, за ней кладовка уборщицы, — заперты и на табличках на них нет названий, только номера, одна из ламп моргает в каком-то причудливом, но явно прослеживающемся ритме, у инструктора, оказывается, разноцветные глаза, а Субару продирает мороз по коже. — Вам сегодня на вечер, семнадцать тридцать, офис психолога на пятом этаже, восьмой корпус, назначена интервенционная сессия с вашим дрифт-партнёром. В случае её неуспеха мы будем вынуждены принять ме-е-еры.
***
Ангел во плоти, воображал Субару, должен быть изящен и элегантен. Ангел носит лёгкие белые платья, позволяет ветру развевать длинные — по пояс — волосы, невесомым шагом рассекает ароматные цветущие сады и собирает розы в лукошко осторожно, стараясь не пораниться о шипы.
Он неправ.
Ангел во плоти носит чёрные футболку и шорты, собирает волосы в хвост резинкой с растрепавшимся за годы тряпичным цветком, обитает в спортзале с отклеивающимися от стен мотивирующими плакатами и характерным запахом и тягает штангу весом в шестьдесят килограмм.
Ангел смерти, переквалифицирует Субару немедленно. Ангел, созданный для тяжёлой брони, многотонных машин и меняющих морские течения сражений.
— Ой, — глядя на перекатывающиеся мышцы, говорит Субару, первоклассник, тупица и полное чмо, которое подохнет девственником, — ой, я, кажется…
— Ты потерялся? — строго хмурит брови ангел во плоти, подтягивает штангу ещё раз — о господи, — и опускает на пол. — Это ничего страшного, в этом корпусе бывает. Куда ты шёл? Я могу проводить.
— О, а, э-э, — выдаёт Субару, гений, стратег, величайший из ловеласов, —в кабинет психолога?
(Врёт: к психологу он собирался не идти как можно дольше, а спортзал показался ему единственным достойным способом убить время. Дома он, хлопнув дверью комнаты, садился смотреть аниме или начинал отжиматься от пола, и смотреть аниме герою человечества вроде как несолидно, но отжиматься при девчонке, которая может поднять – его самого, наверное, о-о-о господи, – ищите дурака.)
***
— М-м-м. Эмилия же, да?
— Да.
(Она ориентируется в переплетениях одинаковых коридоров уверенно и безошибочно. Субару легко бы мог представить её за пультом управления, бросающей быстрые взгляды в бушующее море и стремительно нажимающей тугие кнопки.)
— Красивое имя.
— ...Спасибо.
(Её лицо серьёзно так, как серьёзны лица тех, кто пытается скрыть свою мягкость. Сосредоточившись, она поджимает губы — ни следа помады, даже гигиенической, но они всё равно розовы и нежны, — и её нижняя губа чуть выдаётся вперёд, как у обиженного ребёнка. Сведённые на переносице прямые брови — тщательно и ровно выщипаны — образует очаровательную морщинку, и вслед за ними смешно задирается кверху нос. Её глаза часто — на поворотах особенно — возвращаются к Субару: украдкой она быстро пробегает по нему взглядом и тут же с усиленным вниманием всматривается в исписанные маркером указатели.)
— Я Субару, если что.
— Да, я помню.
(Она подбирает слова, говорит вежливо, но не витиевато. Должно быть, во время дрифта она бы взяла на себя коммуникацию с командным центром — наверное, она была бы там любимицей. Чёрт возьми, у Субару зубы скрипят от этой мысли.)
— А ты хорошо ориентируешься здесь. Настоящая экспертка! Ты тут давно, да?
— Нет, не так уж. Года два.
(Автоматическая дверь застревает на полпути: Эмилия давит на неё плечом и ладонью с силой, и та сдвигается. Субару кажется, что сейчас у него пойдёт кровь из носа. Он надеется, что сможет списать это на катастрофу с дрифтом.)
— Года два?!
— Да. Многие здесь куда-а-а дольше.
(У неё очень красивый голос, звонкий, но нежный, как колокольчики изящной работы или рингтон будильника на айфоне. Субару готов поспорить, что поёт она просто отлично. Ещё он задаётся вопросом, не местная ли она: акцент её почти незаметен и неопределим, но эта манера растягивать слова — есть в ней что-то соблазнительно французское.)
— Ну даёшь. Я был в тренировочном центре, ну, месяца четыре. Из тебя тут что, живую замену егерям растят? Какой у тебя счёт на симуляторе?
— ...Ты только не смейся.
(Её бледная кожа просто создана для румянца.)
— Ни в жизнь!
— Девять. Инструкторы говорят, я слишком нерешительная, вот и...
(Девять!)
— Чего? Да не-не, нет, почему, отличный счёт, надо просто постараться, и при усердной работе, э-э, и вообще...
— Надо, конечно.
(Она расстроена. О-о-о чёрт, она расстроена. Думай, Субару, думай, тупорылый ты идиот.)
— Кто ты из «Евангелиона», кстати?
— Э?
Она таращится на него — прямо на него, в открытую, всеми глазами, — и её непонимающее лицо восхитительно вытянуто.
— Ну смотри, я думал над тем, что ты Каору, потому что ты тоже ангел, — выбалтывает Субару поспешно, и язык его несётся вперёд головы, — но теперь я думаю, может, ты Синдзи, потому что, ну, немного похоже, а ещё мне кажется, что я был рождён, чтобы встреть тебя.
Эмилия моргает. Приоткрывает рот. Моргает ещё. Закрывает рот.
— Это, ам-м-м, из фильма какого-то, да?
Субару хрипит и булькает.
***
— Да ты бунтарка, выходит, а? — хихикает Субару, пихая Эмилию — слабо, конечно! — локтем. Его колени упираются в криво заклеенную коробку, над головой угрожающе нависает швабра, а в ноздри забивается запах хлорки и рыбы. — Плохая девочка.
— Не говори глупостей, — Эмилия скрещивает руки на груди и принимает важный вид: ей удаётся это даже вопреки груде серых от грязи и высохших складками тряпок в ведре по её левую руку, вот до чего она в этом хороша. — При мне эту кладовку ни разу не заперли. Если бы сюда было запрещено заходить, её бы давно-о-о закрыли.
— Ну или никому не пришло в голову, что кому-то понадобится швабра, которой убирали ещё в стойлах мамонтов, — Субару бормочет это больше себе под нос, но Эмилия хмурит брови, вдруг выглядя обеспокоенной, и он поспешно берёт слова обратно: — Аха-ха-ха, но да, наверное, не запрещено, ты права.
Эмилия расслабляется заметно. Она проводит пальцем по верёвкам швабры так, словно это какое-нибудь дерево — ива, например, — а она — тоскующая красавица на берегу озера. На волосы Субару падает клок пыли.
— Мне нравится здесь, — говорит она тихо. — Сюда и правда никому не надо. Никто не трогает, никто не ищет. Спокойно очень.
Субару жуёт губу.
— М-м. Вот как. Ага.
Эмилия издаёт слабый смешок.
— Ага.
Воцаряется молчание. Субару экстренно пытается придумать тему для разговора, чтобы спасти атмосферу, но в момент, когда он прикидывает вероятность, что у в жизни не слышавшей про «Евангелион» девушки есть мнение насчёт третьего сезона «Клинка, рассекающего демонов», Эмилия вдруг набирает в грудь воздуха. Заглядывает ему в глаза быстро — утыкает взгляд в устилающий пол хлам — снова глядит на него — снова в пол. Сводит вместе указательные пальцы, толкая их друг другу навстречу — ну точно аниме-девочка. Прелесть! Прелесть!!!
— Мне очень жаль. Насчёт Юлиуса.
Ауч.
Собравшись с духом, Субару натягивает губы в ухмылке:
— Это что за тон такой, ну? Он там откинулся, что ли? Не выдержал горя?
— Нет! — Эмилия прижимает руку ко рту, ужаснувшись, должно быть, от идиотизма, льющегося изо рта Субару. — Нет-нет, он в порядке, не волнуйся!
Субару, говоря откровенно, предпочёл бы, чтобы Юлиус валялся рядом с ним в лазарете и по меньшей мере харкал кровью, но.
— Откуда ты вообще... А что, об этом уже все знают?
Эмилия пожимает плечами беспомощно.
— Ну-у, не все, но, ну-у-у... почти все. Не так много здесь происходит, кроме... кайдзю, ха-ха, прости, это не смешно, так что... люди говорят.
Субару прикусывает губу. Несколько секунд они сидят молча.
— Понятно.
Ха-ха. Вот и прошли три дня, когда Субару никто не знал, как сына великого человека, и начались дни, когда Субару узнали за то, кто он есть: тупорылый неудачник.
— Мне стоило учесть, что с вашими характерами войти в дрифт с первой попытки с высокой вероятностью не удастся. — Эмилия поворачивается к нему резко, глаза большие и полные жалости. — Я должна была возразить, а вместо этого тебя только посрамила. Прости, пожалуйста!
— Воу-воу, да ладно! Я-то не пострадал даже вообще, меня, вон, из лазарета вышвырнули чуть ли не за шкирку!
Она прыскает, затем почти сразу же зажимает рот ладонью: Субару буквально видит, как она заставляет лицо принять серьёзное выражение — очень мило.
— Да, Феррис может. Поговори с Юлиусом!
— Э? Да ни за что!
— Он хороший! Знаешь что? Я могу вас познакомить заново. Вы просто начали не с той ноги, ещё и я влезла, я всё поправлю, вам нужно сесть и хорошенько поговорить...
— Не хочу я говорить с ним! Я вообще с этим придурком дрифтовать не хочу!
— Субару! Юлиус очень милый, и очень обходительный, и он всегда заботится о своих дрифт-партнёрах...
— Заботится! — Субару смеётся практически истерически, когда страшное подозрение стискивает ему трахею: обрывок чужого воспоминания, щекочущий мозг крыльями белой бабочки. — Подожди, а он случайно твоим дрифт-партнёром не был?
Эмилия бледнеет, а затем— вновь отводит глаза.
— Нет, не был. — произносит в пол тихо. — Должен был быть.
— Так это из-за него ты здесь торчишь, как неприкаянная, два года?!
Эмилия дёргается, как от пощёчины.
— Нет! Не в нём совсем дело!
— Тогда в...
— Он должен был быть, а потом я чуть было не отморозила ему мозги!
Субару моргает.
— Э?
Эмилия бледнеет и снова зажимает ладонью рот, и это уже совсем не мило. Её взгляд бегает, как у запуганного животного.
— Э? Э? Слушай, я не хотел, я, э-э, да я просто...
Ладонь Эмилия отнимает медленно и боязно. Её уголки губ дрожат.
— Юлиус — хороший пилот. Он был добр ко мне, а я этого совсем не заслуживала.
Субару заглядывает ей в лицо. Эмилия пытается избежать его взгляда, но наконец смотрит в ответ.
— Даже когда я... даже тогда он был добр ко мне. А ведь он был совсем не обязан. Любой другой бы на его месте...
— Эй...
Резко она сжимает его руки в своих, маленьких и холодных.
— Субару, Юлиус — лучший из дрифт-партнёров, которые только бывают, тебе надо просто с ним помириться.
Субару глядит в её волшебно-фиолетовые мокрые глаза и говорит твёрдо:
— Да что ты прицепилась со своим Юлиусом? С тобой-то что?
— ...А?
— Да ты на себя посмотри! Ты, ну, — Субару запоздало посещает мысль, что в первые часы знакомства говорить такое — идея неразумная, но останавливаться уже слишком поздно и будет хуже, поэтому он выбалтывает поспешно: — ну, самая подумай, сидишь тут, в кладовке вонючей, со швабрами и каким-то болваном в компании, нюни распустила — и всё равно про Юлиуса! Ой-какой-Юлиус-замечательный, вся эта фигня. Явно же у тебя случилось что-то, а ты всё про других! Нельзя же так, ну.
Неуверенно Эмилия шмыгает носом.
— Но, но, это же неважно совсем... Мы же сейчас о тебе говорим, Субару, ты...
— Ну а мне важно! — Субару стискивает руки Эмилии в ответ. — И тебе важно, вот и всё. Давай-давай, рассказывай.
Закусив губу, Эмилия вновь опускает взгляд и пялится на их сцепленные руки.
— Я... Ну, сложно объяснить... В общем... — Она набирает воздуху в грудь. — У меня вроде как ментальный блок — мне так это сказали. Обычно я не помню своё детство, то есть, совсем. Я просто как бы... проснулась однажды, и я была в больнице, и мне было уже сразу четырнадцать — вот и всё. Оказалось, я была там о-о-очень долго, ещё с Первого Пришествия, и я, наверное, была его жертвой, но они не знают. И я не знаю. Представляешь? — Болезненная улыбка кривит её лицо: — Даже родителей не помню, ха-ха, вот уж точно голова дырявая, да? Но в дрифте...
Она глядит на Субару боязливо. Субару кивает.
— В дрифте я попыталась вспомнить. И, и... — её голос понижается, становится тише, слабее, — у меня получилось. Я узнала места, я узнала людей, я узнала... что-то, я не знаю. И мой дрифт-партнёр — тоже, конечно, и... Я испугалась. Я испугалась, и я — я не хотела узнавать дальше, и я не хотела, чтобы он узнал, и я просто... Я закрылась. Я вернула блок. Вот так вот запросто.
Выдохнув прерывисто, Эмилия откидывается назад. Стукается затылком о стену.
И ещё раз.
Пыль падает с потолка и приземляется Субару на нос. Он смахивает её нетерпеливо.
— Эй, эй...
— То, что Юлиус после этого остался в сознании и здравом рассудке — чудо. Цитата.
Субару фыркает:
— Если бы не остался, разницы бы особой не было. Цитата. Моя, можешь записать и запостить.
Эмилия вздрагивает.
— Субару, — она говорит медленно, — Субару, Юлиус не злился. Не то что простил — и я пыталась извиниться, я пыталась снова и снова — он даже не сердился. Сказал, что прощать меня не за что. Ты понимаешь вообще? Я...
— Да если бы сказал, что есть за что, я бы вообще его убил! Ты-то в чём виновата? — Субару заводится с полуоборота, и слова льются из него, как из пробоины в дамбе. — Ты попыталась стать пилотом — нет, ты стала пилотом, чтобы бороться с самыми ужасными чудовищами в мире, прошла весь этот путь, превратилась из обычной девушки — в вон кого! — Он окидывает её выразительным взглядом сверху донизу. — Ты же потрясающая, по тебе кресло пилота плачет!
Эмилия моргает, сбитая с толку:
— В егерях нет кресел.
— А, а, как жестоко! Художественное преувеличение! Но, но вот видишь! Ты и это знаешь! Вот о чём я! Ты отлично готова! А что с первого раза не вышло — так у кого вообще с первого раза выходит, ха-ха, э? И ничего ведь не случилось в итоге! Нет, ты послушай! Юлиус — он ведь в порядке, так? Готов поспорить, он такой занозой в заднице всегда и был. И ты не хотела ему навредить, ты ведь в кабину пилотов заходила не для того, чтобы ему полмозга отрубить, хотя вообще-то я бы от тебя был бы ещё больше в восторге, если бы — шутка! Я к тому, что это не считается, и намерения у тебя были исключительно благородные! Это, ну, состояние аффекта, за такое осуждать вообще нечестно! И вообще, откуда ты знаешь, что дело в тебе? Может, это неисправность была, глюк типа. Или Юлиус — случайно, ладно-ладно, у него ведь это тоже первый дрифт это был, он мог и запутаться, тоже мне, гений, а? Или там, магнитная буря в тот момент была. Да мало ли что! Единственное, в чём тебя обвинить можно — вот ты скажи, ты после этого ещё раз пробовала?
— Нет! — Эмилия захлёбывается шоком. — Как я могу после этого — какое у меня право...
— Вот! — Субару, высвободив руки (не без сожаления!), тычет обвинительно пальцем. — Вот об этом я! А какое у тебя есть право... то есть, у тебя есть право на что угодно, конечно, но!
Он хватает её за плечи.
— Ты — замечательный пилот! Ты сильная, ты умная, ты добрая, ты отлично разбираешься в егерях, и в дрифте, и во всём этом, и ты — ты можешь спасать тысячи жизней, но не спасаешь, потому что боишься, что не сможешь! Разве это не хуже? Разве так ты сможешь спать спокойно? Я вот что тебе скажу: неа! Ты не такая, и ты в глубине души знаешь, что не такая, и тебе нужно зарыться в глубину души, найти эту Эмилию, спасительницу людей, победительницу кайдзю, героиню, и наконец в неё поверить — и сесть... ладно, встать на своё законное место в кабину пилота!
— Но, но, но-о-о, — Эмилия заикается и трясёт головой, — я не могу просто взять и, и, это н-не, и — я же не могу одна, кто захочет быть в дрифте с такой, как я?
Субару скалится. Встряхивает Эмилию за плечи: она смотрит на него с ужасом и затаённой надеждой.
— Эмилия-тан, войди со мной в дрифт — а я поверю в тебя за нас обоих!
***
Кабинет психолога напоминает пещеру, злодейское логово, как уровень в игре: узкий и тёмный, с лишь одной гаснущей и то и дело моргающей лампой и заваленный хламом — коробки, потрёпанные книги, журналы, записи, пустые и полупустые пачки растворимого кофе, изгрызенные ручки, заплатанное пальто, забитые полки. Психолог — главный босс уровня, не иначе, старый, не моложе тридцати, иссохшийся, как чахоточный, и с жуть какими глазами: выпученными и как бы будто без радужки, с громадными белками и мелкими зрачками, — глядит на них возмущённо, а вместе с ним и Юлиус, на колченогом стуле сидящий столь элегантно, что у Субару автоматически начинают скрипеть зубы. Несмотря на это, он широким взмахом выставляет вверх указательный палец:
— Pardonnez-moi, док, но с моим дрифт-партнёром у меня взаимонепониманий нет — нашу с вами сессию придётся отменить!
На весь кабинет клацает челюсть психолога.
— А? А? Это ещё что? Если ты думаешь, что так обелишь свою леность!..
Сбоку от двери движется что-то змеёю в кожаном кресле — вообще-то смахивающем на кресло психолога, а на чём тогда он сидит? — и Субару признаёт в чём-то инструктора с дрожью.
— Вот как? — улыбается инструктор загадочно. — Ка-а-ак интересно.
***
— Эмилия! — Юлиус настигает их у лестницы. Его грудь вздымается, обтянутая водолазкой; на лице написано беспокойство столь искренне, что Субару хочется разукрасить его парой-тройкой синяков. — Ты уверена?
Эмилия — нога на ступеньке, рука на перилах, и Субару мысленно умоляет её не останавливаться, спускаться следом, идти за ним, пожалуйста, — оборачивается.
— Я... — Она трёт железную поверхность пальцами механически. — Я думаю... наверное... то есть, попробовать-то стоит? Человеческие жизни на кону... — Металл скрипит под кожей. — Так что-о-о...
Юлиус открывает рот.
Субару рявкает:
— Эй! Ты слышал? Она уверена, мозголом ты недоделанный. — Схватив ладонь Эмилии с перил, он тянет её за собой. — Пошли, Эмилия-тан.
После недолгого колебания Эмилия поддаётся, не проронив ни слова.
***
Ночью — будильник бьёт в глаза мерзким зелёным: «3:26» — Субару распахивает веки, и сердце у него колотится так, словно его швыряет по грудной клетке шторм.
Ему снилось что-то, это он помнит. Детали растворяются стремительно: телевизор, по которому крутили новости, но чёрно-белые и кукольные, и ведущая была тоже чёрно-белая, но не кукольная, а ещё красотка, но с очень уж жуткими глазами, Рем в контактном комбинезоне Рей, уходящая вглубь коридоров шаттердома — Субару бежал следом и кричал ей в спину, но она ни разу не обернулась, — лужи на асфальте его родной улицы, затопленный дом, где внутри плавала мебель, егеря, поворачивающие с ужасным гулом головы на Субару, куда бы он ни шёл, море.
Море-то и было последним, что он видел во сне. Оно было...
Как бы описать...
Море было, и в этом-то и оказывалось самое страшное.
Тупость какая-то.
Потянувшись под подушку, Субару нашаривает телефон и щурится от света экрана. Связи нет всё так же — очевидно.
Наверное, ему всё-таки стоит позвонить домой. Франция-Япония, разница во времени — семь часов, сейчас у них, значит, десять утра, папа на работе, мама занимается домашними делами — гладит, может, пританцовывая в своих новых наушниках, подарок от папы на день рождения. Музыкальный вкус у неё — жуть, попса то японская, то английская, ещё и старомодная, какая-нибудь Шакира.
Сейчас они трубку не возьмут, конечно, да и позвонить ему никто не даст. Обед у отца в двенадцать — в пять утра вскакивать тоже как-то так себе, да и он, наверное, болтает там без остановки с коллегами (может, рассказывает, какой у него сын: вот мой герой какой, ха-ха-ха, надеюсь, он подгузники-то свои не забыл). В семь утра будет два часа дня, уже опять ни с кем не свяжешься — мама в инстаграме засядет, вот пристрастилась же. Тестовый дрифт закончится где-то часов в одиннадцать-двенадцать, шесть-семь вечера, и если всё пройдёт хорошо, то нет причин, почему ему не дадут позвонить. А если плохо — то, ну.
Так, об этом думать не надо вообще.
Забросив телефон обратно под подушку, Субару рушится на неё решительно и изо всех сил сжимает глаза.
Сон приходит к нему нескоро.
***
— Я думаю, — пилот смеётся мягко и горько, и смех не достигает его глаз, — если бы я никогда в жизни не вошёл в дрифт, я бы навсегда остался один.
Студию заполняет неловкое молчание.
Субару, достигший семнадцатилетия и ничего больше, отбрасывает телефон на другой край кровати.
Несколько секунд спустя на экране высвечивается уведомление о новом входящем сообщении.
***
В столовой — завтрак не лезет в горло, — Субару ловит на себе взгляды. Насмешливые: на другом краю стола парень с лезущими в глаза волосами тычет локтями своих соседей, тупорылого качка и гнома с сальной рожей, и беззастенчиво указывает на него пальцем. Изучающие: сидящая левее и напротив девушка со стрижкой под бокс и строгим взглядом ест свою овсянку и оценивающе хмурится. Сочувствующие: а это Райнхард.
Его Субару выцепляет в толпе завтракающих запросто: рядом с ним на лавке кучкуются люди, кажется, тоже пилоты, прижимаясь так тесно, что они едва не сидят друг у друга на ушах, и Райнхард сидит между них в центре, как раскалённое до пятнадцати миллионов градусов Цельсия ядро звезды. Заметив Субару, он вскидывает голову взволнованно и — хочет его окликнуть? Взглядом предлагает подойти к нему? Хочет подойти к нему сам?
Но по правую руку от Райнхарда, ближе всех, сидит Юлиус, ковыряющий кашу рассеянно. Субару он видит тоже — и, увидев, немедленно отводит взгляд.
Говорит Райнхарду что-то, кажется. Тот слушает его внимательно, как слушают тех, чьё мнение небезразлично.
Субару уходит из столовой, не доев. Вылезая из-за стола, он зацепляется ботинком за край лавки и едва не падает в бетон носом.
***
Она ждёт его. В чёрном и полном острых углов костюме её лицо смотрится чудо как нежно, словно — упавшая на игольницу зефирка или вроде того.
— Эмилия-тан! — Техники начинают закручивать его в костюм немедленно, но он успевает вывернуть руку и помахать ей. — Хорошо спалось?
Плечами Эмилия жмёт неопределённо и неуютно. Субару прикусывает язык.
— М-м-м, да так... А ты?
— Спал как младенец, — врёт Субару решительно: кто-то же должен поддерживать боевой дух!
И не шуток ради: вон, и Эмилии сразу явно полегчало. Субару улыбается ей ободряюще, и она — скромно, застенчиво — улыбается в ответ. В груди Субару словно вздувается шар — да и броня начинает казаться легче.
Когда шлем касается волос, Субару краем глаза улавливает у входа знакомую фигуру, а рядом ещё одну. Ему удаётся вглядеться в них через стекло: инструктор и — психолог? Да, точно психолог, нездорово тощий и дёрганый, и о чём-то они с инструктор шепчутся, а о чём — неясно, но на Субару с Эмилией они то и дело смотрят.
В горле у Субару встаёт ком. Он собирается их окликнуть, но вместо этого заглатывает полный рот геля.
Когда рассасывается вызывающий непереносимое желание заглянуть в собственный череп холод, их здесь уже нет.
Субару с силой прикусывает губу. О чём он думает вообще? Пытается влезть в головы двух старых извращенцев.
— Эмилия-тан! — взвывает он восторженно. — Выглядишь, ну, ну... сногсшибательно! Месить кайдзю в фарш готова!
Эмилия, бронированная и беспощадно прекрасная, хихикает. Субару убеждён, что видит сквозь стекло шлема румянец.
— Спасибо-о-о, Субару. Ты тоже выглядишь, м-м, мило.
— Мило?!
— Тебе, наверное, самую маленькую броню дали. — Эмилия щурится приценивающе. — Шлем великоват немного. И приталено слишком высоко.
— Эмилия-тан?!
— Нет-нет, некритично, не волнуйся! Но потом надо будет запросить у техотдела, если боишься, то могу я, меня там знают...
— Эмилия-тан, — Субару прикладывает руку к той части металлической пластины, под которой расположено его сердце, — перестань втаптывать мою самооценку в бетон, в слезах умоляю.
— В слезах?!
— А-а! Художественное преувеличение! Преувеличение!
В лифт они заходят с неловким молчанием. Через стеклянные стенки виден Рукотворный Дух, и Эмилия глядит на него неотрывно.
— Тебе нравятся егери? — брякает Субару. — Я в детстве коллекцию собирал. Карточек. Ещё и пара фигурок есть, то есть, не с собой, конечно, ха-ха, а дома. Небольшие такие, сантиметров десять. Дебошир Юкон, Ромео Блу, Солнечный Пророк.
И Молчаливый Ронин — в потаённом отсеке рюкзака, засунутого под койку.
Она молчит. Подумала, что Субару слишком ребяческий? Инфантильный? Один из тех придурков-хикикомори, которые запираются от всего мира в своей забитой любимыми игрушками спальне и целыми днями гниют в постели и тоске?
— Э, я-я... я просто... да это...
— Я... — Эмилия заговаривает вдруг, неуверенно и тихо, — не знаю.
Субару выдыхает с облегчением.
...На стекле шлема выступает пар, и его внутренности сводит ужасом: а если Эмилия-тан заметит? А если спросит?! Он пытается стереть его пальцем, но, к счастью, вспоминает про перчатку и наружную сторону за мгновение до того, как раздался бы звон столкновения; слизнуть, но не дотягивается язык; сдавшись, он дышит как можно реже и молится всем богам, чтобы Эмилия не повернулась в его сторону, пока они по меньшей мере не зайдут в кабину.
Не поворачивается.
Когда её подсоединяют к егерю, она не шевелится, стоит как статуя. Субару бросает на неё взгляд то и дело — а её глаза уставлены только перед собой.
Только губы слегка дрожат — или так мерещится в бликах индикаторов.
— Приём, Рукотворный Дух, говорит командный центр, — тянет из коммуникатора голос, который... вообще-то Субару не нравится. Какой-то такой мерзкий, незаинтересованный и с оттенком своеволия — и совершенно точно незнакомый. — Проверка связи. Как слышно?
Субару встревает прежде, чем Эмилия успевает ответить:
— Говорит Рукотворный Дух, вас слышно. А где, э, — имя не вспомнить, хоть убей, — ну, тот, с дрифта позавчера?
Коммуникатор хмыкает. Взгляд широко распахнутых глаз Эмилии, возмущённых и полных ужаса, пронзает Субару насквозь.
— Ну, тот в отпуске. А что? Даже имени его не вспомнишь, но уже считаешь, что имеешь право посягать на чужое время? Ха. Между прочим, говорить кому-то прямо, что предпочёл бы ему его коллегу, — на мой взгляд, исключительно оскорбительно, на мой взгляд. И где уважение к старшим по званию? Такому вас не учили? Субординация — пустой звук? Ну-ну. Далеко пойдёшь, сразу видно. Если спросишь меня, то...
— Офицер Корниас, — речь прерывают сиропно-тягучие интонации инструктора, — начинайте подготовку к сбросу. Мистер Нацуки, соблюдайте дисциплину.
— ...Есть, сэр, — волевым усилием отзывается Субару, стараясь послать Эмилии умиротворяюще-извиняющуюся улыбку.
Голосовая связь переводит бормотание в командном пункте в набор неразборчивых звуков, в которых Субару не разбирает смысла, несмотря на все старания, но улавливает тон перепалки. Наконец Мерзкий Голос возвращается в коммуникатор:
— Есть, сэр. Рукотворный Дух, доложите о подготовке к сбросу.
К коммуникатору на своей стороне Эмилия придвигается стремглав:
— К сбросу готовы. Приём.
— Принято. Начинаю сброс. А на фото в досье ты ничего так.
— ...Спасибо? — На лицо Эмилии проступает недоумение.
Возмущённо возопить Субару не успевает — кабина лязгает, и встряска захлопывает его челюсти с щелчком.
Всё как в прошлый раз. Но по-другому. Обязано быть по-другому.
Начинаю процесс нейросинхронизации.
Взглянув на Эмилию, Субару видит, что она глядит на него, и в её глазах волнуется море.
В голове пустеет. Это всё гель? Ха-ха, какой ты остроумный, Субару. Открывай рот живо: то, что ты сейчас скажешь, войдёт в историю, твою автобиографию, твою документалку, твои эпизоды в ток-шоу и все твои интервью, которые, между прочим, будут совместными с Эмилией, так что не ляпни какой-нибудь невероятной тупости.
Субару показывает Эмилии поднятый большой палец.
— Эй, у Синдзи ведь всё не так уж плохо сложилось, а? Э-э, про «Конец Евангелиона» я же тебе ещё не рассказывал? Вот и отлично, ха-ха, оно вообще, считай, неканон...
Ну вот. История. Молодец, Субару, слов больше нет. А нет, есть: за нарушение авторских прав-то тебя не засудят? Да какие авторские права, кого такая чушь подбодрит...
Нейросинхронизация установлена.
Эмилия прыскает. Море не затихает совсем, но шторм обходит мимо.
— Балбес ты.
Запускаю интерфейс дрифта.
Короткий писк. Тихий гул.
В теле Субару напрягаются мышцы, он набирает воздуху в лёгкие, пытается ни о чём не думать, и со звоном в голове и вспышкой оказывается перед входом в кабину пилотов.
Субару стоит в лифте, не находя слов. Эмилию стоит в лифте, не находя слов. Субару одевают в броню. Эмилию одевают в броню. Субару сбегает из столовой. Эмилия, забрав поднос с завтраком, обустраивается на полу в углу, вдалеке от всех. Субару просыпается посреди ночи и засыпает с трудом. Эмилия, проснувшись посреди ночи, больше не ложится: усевшись в койке, она до утра рассматривает стену. Они разговаривают в кладовке — изображения накладываются, у Субару двоится в глазах и чудится, будто его полушария разъезжаются в разные стороны. Субару и Юлиус проваливают дрифт. Эмилия замечает Юлиуса, нервозно ходящего взад-вперёд по коридору, но не решается подойти. Субару проходит КПП. Эмилия читает книгу, едва ли осознавая слова: она читала её, кажется, уже десяток раз. Субару выглядывает из окна самолёта, и земля вниз разлинована на светящиеся огоньками сотен тысяч ламп квадраты. Эмилия видит небо с кучерявыми и золотистыми от солнца облаками через открытую дверь вертолётной площадки. Субару набегает круги в спортзале токийского шаттердома, Эмилия плавает в заброшенном бассейне. До Субару нет дела никому из будущих пилотов, кроме тех, кто слышал его фамилию, да и интерес тех угасает быстро, на Эмилию пилоты смотрят с опаской и стараются не заводить с ней бесед, а если заводят — держат себя сухо и отвечают нарочно невпопад. Субару кивает болванчиком на попытки старших по званию завязать разговор об его отце, Эмилия беспомощно улыбается на сессиях с психологом. Субару падает при всех на тренажёре. К ногам Эмилии падает Юлиус в конвульсиях. Эй, эй, всё окей, с ним всё хорошо. Субару вяжет тайком ото всех, спрятавшись в пахнущей моющими средствами кладовке, Эмилия пытается петь в пустых коридорах, вспоминая песню из радио. Субару раскладывает вещи по пока что пустой каюте, совсем не похожей на его комнату дома, Эмилия знает в своей каюте всё до мелочей. Субару стоит на парковке перед супермаркетом, смотря на пришедшее ему сообщение из Центра Тестирования, Эмилия...
Эмилия...
Эмилия?..
— Субару, — дрожащий, неверящий голос врывается в ухо, и Субару чуть не подскакивает. — Кажется... кажется, сработало. Субару, ты в порядке? В порядке же, да? Субару?
— А, а, всё va bien, как говорится! — отзывается Субару торопливо, отскакивая в воспоминаниях от парковки на несколько дней вперёд, на последний ужин с семьёй перед отбытием в шаттердом, полный оказавшихся бесполезными напутствий — Эмилия находит старый, но ещё рабочий кофейный автомат и отпивает из бумажного стаканчика горький дешёвый кофе: от первого же глотка её лицо смешно морщится, глаза жмурятся, и, к стыду в горящих щеках, подталкиваемая языком струйка вытекает изо рта; она не находит в себе силы допить.
Смешное воспоминание, да.
Но там был барьер — белый, огромный, как высочайшая в мире стена, и источающий холод.
Там был барьер.
Ментальный блок.
— Субару, — из Эмилии совершенно точно вырывается всхлип, — спасибо. Спасибо, Субару, я бы никогда не, я, я-я-я...
И Субару чувствует, чувствует, чувствует эту волну боли, поднявшейся с самых глубин океана, как поднимается кровь из рваной раны, волну, готовую устроить шторм, потопить невинного не со зла, но из-за гонящей её изнутри неподвластной силы, волну, захлёстывающую его через провода и рвущую собой его лёгкие — и вдруг разбивающейся в облегчение. Вмиг расступившаяся буря, нежданный штиль, по-сказочному ясное солнце.
— Эмилия, — выдавливает он.
Под высоким потолком, врезаясь в металлические балки и становясь во сто крат громче, взвывает сирена.
Включается коммуникатор. По связи из командного пункта доносятся писк датчиков — механическое «Движение в Разломе» — стук клавиш — топот ног и людской гул, в котором не разобрать отдельного слова.
(На ум Субару приходит фраза «встревоженный технологический улей», и его тянет смех от немедленно следующего за этим образа инструктора в костюме пчелы.
И Эмилия прыскает. Ему не мерещится — она прыскает, ей смешно, о чёрт, как же он хорош.)
— Так-та-а-ак, — но голос инструктора звучит чётче всего, перекрывая остальное. В его интонации Субару чудится непонятная торжественность. — Какое удачное совпадение, не находите?
— Сэр? — переспрашивает Эмилия; её замешательство перетекает в желудок Субару, сворачиваясь на дне.
— Было бы непракти-и-и-ично подготавливать другой экипаж, когда один уже находится в состоянии боеготовности, не нахо-о-одишь? Как ваш дрифт, успешен?
— Да, сэр, — отвечает Субару поспешно. В его поджилках дрожит возбуждение. — Кайдзю?
— Четвёртой категории, — встревает Мерзкий Голос, и в его выговоре слышится ухмылка, — дойдёт до города через час. Надеешься справиться, герой в подгузниках?
Его словно обжигает изнутри кипятком. Субару теряет дар речи — и через мгновение чувствует чужое волнение.
Позор. Позор. Позор. Позор...
— Уверен, офицер но-не-тот! — рявкает он, стараясь заполнить мозг мыслями только о чудовище: старайся не думать о белом слоне, и тогда-то ты его из головы вообще не выкинешь, да? Не думай о кайдзю, не думай о кайдзю, не думай о кайдзю, не думай о том, какой он здоровый и сильный и как же круто будет его завалить, ага, ну, ну!.. — Сэр, запрашиваю разрешение надрать кайдзю его чешуйчатую рожу!
Коммуникатор на ненадолго замолкает.
— Мисс Эмилия? — спрашивает инструктор. — Вы присоединяетесь к просьбе вашего партнёра?
Фантом дрожи пробегает по спине Субару. Он бросает на Эмилию самый одобряющий взгляд из всех, на которые он способен — и под его вниманием её растерянность сменяется уверенностью.
— Да, сэр. — Её ответ звенит храбростью. — Запрашиваю разрешение устроить кайдзю хорошенькую взбучку!
«Мы что, в фэнтези, Эмилия-тан?», передаёт Субару мысленно. «Устроить хорошенькую взбучку! Говоришь так, словно ты в днд-пати».
«Даже не знаю, о чём ты, Субару, но явно о чём-то не к месту», отшивает его Эмилия.
Снова воцаряется пауза. Едва только слышны чьи-то робкие «Сэр?», на которые не следует отклика.
— Даю разрешение.
***
Шум лопастей вертолётов удаляется. Егерь, огромная машина, тонны металла, совершенное оружие, повинуется его движениям и воле, и Субару — Субару хочется сделать что-нибудь невероятно глупое.
Он оглядывается. Небо пасмурно, капает мелкий дождик, и за спиной егеря мирный город под их защитой светится тысячами огоньков фонарей. Впереди до самого горизонта простирается Средиземное море, колышущееся тревожно — не буря, но и не штиль. Кайдзю, впрочем, вблизи не видно: до него ещё километр пути, судя по навигатору.
— Субару, — говорит укоризненно Эмилия, а может, думает. Под захлёстывающими эмоциями всё немного смешивается.
— Эмилия-тан! Мы творим историю! Неужели мы не можем позволить себе произвести хорошее впечатление?
Её сомнение плещется у Субару в лёгких. Он усердно старается посылать ей свой боевой настрой.
И она поддаётся!
— Ладно, только быстро.
Субару торжествующе скалится.
Он встаёт в Позу.
По мнению Субару, из всех супергеройских поз его — одна из самых оригинальных. Встать, лицо кирпичом, руки на груди сложить или в боки упереть — это, конечно, эффектно, но ещё и такое клише! Заезженно, жуть. Поднять кулак — опять же, мощно, угрожающе, но не слишком свежо, да и с комплекцией Субару... ладно, неважно.
Суть в чём: у Субару. Крутая. Поза.
Левую руку вверх, поднять указательный палец, остальные сжать. Правую руку отвести вниз и назад, как при беге или готовясь к удару, собрать кулак. Левую ногу выдвинуть вперёд, согнуть в колене. Выпятить правое бедро.
— Готовься, кайдзю, — провозглашает Субару, и сердце колотится у него в ушах. — Экипаж «Рукотворного Духа» идёт навстречу твоей погибели!
После недолгой паузы Эмилия сдержанно аплодирует.
— ... Думаешь, нам нужен девиз? Покруче?
— Эй, вы чего там, застряли? — встревает Мерзкий Голос. — Чего стоим, кого ждём? Ну конечно, не торопитесь, мы вас подождём, мир же вокруг вас вертится, нам больше время потратить не на что!
— Уже идём! — выпаливает Субару.
Вода достаёт егерю по колено. Идти в таких условиях тяжелее, и ещё в токийском шаттердоме Субару инструктировали, что это нужно учитывать при сражениях, так что он вполне подготовлен — такой мелочью его врасплох не заста...
— Движение на девять часов! — истошно вопит Эмилия.
Челюсти кайдзю промахиваются мимо плеча егеря на несколько метров.
— Эй, в спину бьют только трусы! — орёт Субару так громко, что едва не лопаются голосовые связки.
Чудовище похоже на огромную прямоходящую ящерицу — вообще да, на Годзиллу. Только цветастее: шипы на спине и пасть изнутри светятся неоново-голубым, как игрушечные. Хвост у кайдзю толстый и длинный, мечется по воде, как у разозлённого кошака, клыки — каждый толщиной с палец егеря, когти похожи на крючья. Такого завалить — ну точно новость недели!
— Victoire!
Боль от сжатия кулака удваивается, и их с Эмилией мышцы словно сплетаются в одну упругую струну, натянутую до предела. Замах, прицелиться...
...белое-холодно-трещина-во-льду-белое...
...есть только Субару, один, один, совсем один...
...и вот они бьют кайдзю в грудь! Удар соскальзывает по пластине, но он пошатывается, и...
И...
И...
Схватив вытянутую руку, кайдзю дёргает их на себя. Что-то лопается в приводе со стреляющим звуком — они теряют равновесие — в кабине сыпятся искры — пасть кайдзю прямо перед ними — в рукаве брони исчезает давление. Экраны панели управления вспыхивают красным и загромождаются длинными словами угрожающим жирным шрифтом, в который они не вчитываются: контроль над повреждённой рукой потерян, на все их движения она лишь подрагивает и скребёт пальцами по чешуе. Вторая рука! Они бьют в бок... как кулаком о бетонную стену. Ещё раз! Нет эффекта! Ещё раз! Не падать. Нет эффекта. Ещё раз! Нет эффекта. Ещё раз! Нет эффекта. Ещё раз! Нет эффекта. Ещё раз, ещё раз, осторожно, когти, ещё раз, ещё раз, ещё раз, ноги скользят, ещё раз, ещё раз, ещё раз, ещё раз...
— Субару, — зовёт Эмилия.
Субару смотрит на неё дико. Он почти забыл о — ней?
— Прости.
Шумоподавление прорывает рёв. Клыки кайдзю толщиной с палец егеря вцепляются в провода на шее.
В глубинах двигателя прекращается гул.
Взвизгивают датчики.
По экранам бегут строчки с бешеной скоростью.
В кабине гаснет верхнее освещение.
Управление пропадает.
Эмилия и Субару остаются стоять неподвижно, едва ли дыша. Краткими рывками темноту разгоняют брызги кроваво-красного света из индикаторов, позволяя проявиться в стёклах шлемов искажённым ужасом отражениям. Вспышка. Лицо Субару в лице Эмилии. Лицо Эмилии в лице Субару. Вспышка. Лицо Субару в лице Эмилии. Лицо Эмилии в лице Субару. Вспышка. Лицо Субару в лице Эмилии. Лицо Эмилии в лице Субару. Вспышка. Кто смотрит на кого?
Чудовищная, неостановимая, титаническая, бесчеловечная, неземная сила наносит удар, и всё падает.
Вода заполняет кабину стремительно. Как желудочный сок голодного хищника обволакивает проглоченную заживо жертву, так она жадно вбирает в себя всё на своём пути. Льётся отовсюду, пробиваясь плотными струями, заполняет собой каждую пустоту, сносит преграды, что-то падает, больно дышать, швыряет и давит, нет верха, нет низа, холодно, холодно, холодно...
Писк.
Запас кислорода правого полушария на критической отметке. Функциональность: 0%.
И звук не прекращается.