Хэ Сюань смотрит на то, как на стене разрастается плесень. Её узоры почти так же искусны, как узоры инея на листьях, но никто никогда не восхищается плесенью. Хоть и она, и иней — предвестники умирания. Холод или распад — есть ли разница? Плесень расползается по алым стенам и белым потолкам. В этом есть нечто завораживающее.

Хэ Сюань знает, что поступил правильно. То есть, конечно, поступок его отвратителен, но так Цинсюань точно поймёт, что Хэ Сюань не заслуживает прощения. Что он чудовище. И перестанет винить себя. 

Хэ Сюань знает, что поступил правильно. Но тогда почему же ему так плохо? Он не чувствует ни вкуса вина и еды, ни холода тёмной воды, разлившейся по полу. Ничего, кроме глухой тянущей боли в груди.

— Ты планируешь… утопиться и обрасти водорослями и ракушками, превратившись в неподвижное изваяние? — Хуа Чэн трогает воду носком алого сапога, но заметив тину, отдёргивает. Снова садясь в позу лотоса на софе.

— Да. Есть какие-то проблемы? — Хэ Сюань переводит на него абсолютно пустой взгляд. 

— Только одна: почему ты делаешь это в моём дворце? — он широким жестом обводит некогда наполненную роскошью комнату, которая теперь затянута плесенью. — Он называется «Дворец бесконечного наслаждения», а не «Дворец бесконечного уныния». 

— Здесь Цинсюань вряд ли будет меня искать.

— Ты же сказал, что теперь он точно не будет тебя искать?

Хэ Сюань не отвечает. Делает вид, что слишком занят поеданием очередных (он уже не помнит каких по счёту) свиных рёбрышек. Потом попыткой (весьма удачной) выпить залпом бутылку вина. И ещё одну. Слуги Хуа Чэна, бредя по колено в мутной воде, неустанно приносят всё новые блюда и бутыли. Хэ Сюань не менее неустанно всё это изничтожает. Убеждая себя в том, что от этого бесконечная пустота внутри становится чуть более наполненной.

— Может, тебе всё же стоит позволить ему простить тебя? — спрашивает Хуа Чэн, не дождавшись ответа.

— Не собираюсь принимать советы от того, кто восемьсот лет целовался только со статуями, — огрызается Хэ Сюань. Зря, конечно. Не будь он непревзойдённым демоном, умер бы от одного взгляда Хуа Чэна. А так его лишь прошивает болью, которую, впрочем, как любую физическую, не так сложно игнорировать.

— Тогда не сиди и не страдай оттого, как сильно хочешь быть с ним, — Хуа Чэн не заставляет ждать ответного удара.

— Я не стадаю, — отрезает Хэ Сюань и фразой, и ножом кусок от пирога. Он даже не может разобрать с чем. — Небожителю нечего делать рядом с демоном.

Хуа Чэн выразительно кашляет.

— Кроме того случая, когда демон стал демоном лишь затем, чтобы быть с небожителем до скончания времён, — говорит Хэ Сюань унылым голосом. — Но Цинсюань должен ненавидеть меня. Так будет правильно.

У их истории с Цинсюанем было плохое начало, потому и конец должен быть плохим.*

(Отсылка к китайской пословице «плохое начало — плохой конец», означающей: то, что началось плохо, не может кончиться ничем хорошим. Русскоязычные аналоги: «что посеешь, то и пожнешь», «как корабль назовёшь, так он и поплывёт»)

Хуа Чэн глубоко вздыхает. Массирует виски, а потом замолкает на некоторое время. Хэ Сюань же продолжает жевать, бессмысленно глядя на то, как чёрная плесень поглощает узоры на стенах.

— Но сам ты ведь не ненавидишь Ши Цинсюаня? — после продолжительного молчания снова спрашивает Хуа Чэн.

— Мне не за что его ненавидеть. Я желаю ему лишь блага. И чем он дальше от меня, тем ему лучше.

— Я предпочитаю не вмешиваться в чужие дела… — говорит Хуа Чэн.

«Если они не касаются Се Ляня, тогда это сразу же твои дела тоже», — думает Хэ Сюань.

— …но всё же скажу, что ты неправ насчёт себя. И стоит позволить Ши Цинсюаню самому решать, что для него лучше.

— Он слишком добр, чтобы что-то понимать.

Хэ Сюань проглатывает очередную порцию еды, почти не жуя. И понимает, что что-то не так. Он определённо чувствует вкус этой еды. Но лучше бы не чувствовал. Ощутить столь непередаваемую вкусовую гамму, переворачивающую всё внутри тебя почти так же, как делает это жерло горы Тунлу, можно лишь в одном случае: отведав нечто, приготовленное Се Лянем.

— Что это? — хрипит Хэ Сюань, чувствуя, как всё его нутро будто сгорает и замерзает одновременно.

— Баоцзи, — алые глаза Хуа Чэна наблюдают за его мучениями с лёгким интересом. 

— Как… — выдыхает Хэ Сюань, — он это делает?..

— Представь, даже я понятия не имею, — по некой невероятной причине Хуа Чэн говорит это с нескрываемым восхищением. — Гэгэ неподражаем. 

«О да, подобное вряд ли кто-то сможет повторить», — последнее, что думает Хэ Сюань прежде, чем упасть лицом в стол, надеясь, что хотя бы готовка Се Ляня сможет его прикончить.

***

Ши Цинсюань лежит, обнимая подушку. Раньше он часто делал так, когда расстраивался. Ещё когда они с Хэ Сюанем не были близки, потому что потом роль подушки часто (против воли) исполнял Хэ Сюань. Он, конечно, не такой мягкий. Но было приятно прижаться к живому (как оказалось, мёртвому и иллюзорному) теплу. Чувствовать запах моря. Теперь понятно, почему от Хэ Сюаня (тогда ещё от Мин И) всегда так пахло. Водой. Солью. Бесконечной глубиной, которая поглотит тебя, растворив себе, и не заметит. 

Вспоминаются золотые глаза. Глаза змеи, что обовьётся кольцами и выпьет из тебя душу, прежде чем убить. Мертвенно-бледная кожа. Когти, разрывающие кожу. Жалящие касания холодных губ. Болезненный укус. Ещё более болезненные слова. Во взгляде злость и сожаление одновременно.

Ши Цинсюань зажмуривается, плотнее зарываясь лицом в подушку, будто желая себя ей задушить.

А Хэ Сюань – за прошедшие годы Ши Цинсюань научился называть его именно так и не вздрагивать при одной мысли об этом имени – ещё говорил, что это он три беды и восемь несчастий. Да его самого понять невозможно! Ну Ши Цинсюань же знает, чувствует, что Хэ Сюань его не ненавидит. Не отдают тем, кого ненавидят свой прах, не ходят за ними точно тень, не пытаются спасти от смерти. Не плачут, поняв, что попытки тщетны.

Слёзы Хэ Сюаня на вкус совсем как морская вода. Их соль ощущалась на губах, когда Хэ Сюань целовал его, передавая энергию. Мешалась с привкусом крови самого Ши Цинсюаня, словно ртуть с киноварью. Может, оттого Ши Цинсюань и стал вновь бессмертным.*

(Ртуть и киноварь в китайской алхимии входят в число популярных ингредиентов для создания эликсира, дарующего бессмертие.)

– Ши Цинсюань, можно к тебе? – из коридора раздаётся голос Се Ляня, и Ши Цинсюань вздёргивает голову, думая, не выглядит ли слишком помятым. 

– Да, конечно, – Ши Цинсюань судорожно приглаживает волосы, пытаясь сделать так, чтобы их спутанность не так бросалась в глаза. Жаль, что с мыслями так не выйдет.

– Прости, если лезу не в своё дело, – как всегда, очень мягко говорит Се Лянь, присаживаясь на край кровати, – но мне кажется, что нечто заставило тебя прийти в крайнее смятение чувств.

Ши Цинсюань смотрит на Се Ляня, удивлённо расширив глаза. Как он смог узнать об этом, если они не виделись?

– Твоя проницательность воистину невероятна.

– О нет, – Се Лянь, смущённо улыбаясь, машет руками, – догадаться об этом было вовсе не сложно. Выгляни в окно, и ты всё поймёшь.

Заинтригованный Ши Цинсюань подходит к окну и тут же понимает, о чём говорит Се Лянь. Его дворец окружает такая плотная стена вихря, что через неё даже соседние здания различить не получается.

– Что ж… – тянет Ши Цинсюань, давя нервный смех. – Я сейчас же уберу это!

– Подожди! Если ты сделаешь это сейчас, сюда ворвутся два очень злых бога войны.

– Снова что-то с дворцами владык Сюаньчжэня и Наньяна? – догадывается Ши Цинсюань.

– Часть крыши дворца Му Цина сорвало и уронило на дворец Фэн Синя.

– Мне кажется, между ними существует некое притяжение. И я не про дворцы. 

– Я рад, что не один это вижу, – вздыхает Се Лян.

– И долго мне прятаться от них?

– Нет. Скоро они займутся друг другом. Так всегда бывает.

– В каком смысле займутся?..

Се Лянь лишь безмятежно улыбается в ответ. Возможно, Ши Цинсюаню не стоит в это лезть. 

— Не расскажешь, что привело тебя в такой… — Се Лянь ненадолго замолкает, подбирая слово, — раздрай. 

Ши Цинсюань вздыхает, а потом выкладывает Се Ляню вообще всё. Две головы лучше одной, может, хоть светлый ум Се Ляня поможет разобраться. К концу рассказа уже отчётливо хочется рыдать и сдаться. Ши Цинсюань опять обнимает подушку, словно пытаясь найти в ней какую-то опору. Может, им с Хэ Сюанем всё же не стоит быть вместе? Бывают же те, кто самой Вселенной друг для друга не создан. И может, Ши Цинсюань просто опять понимает всё неправильно? Выдаёт желаемое за действительное? 

Когда он спрашивает обо всём этом Се Ляня, тот замолкает ненадолго и… кажется, говорит с кем-то по духовной связи.

— Я абсолютно уверен, что он не ненавидит тебя и желает лишь блага, — говорит Се Лянь.

— Ты же об этом не у него спросил? — Ши Цинсюань сомневается, что Хэ Сюань так просто признался бы в чём-то подобном, но… дар убеждения Се Ляня всё же не стоит недооценивать. 

— Не у него, — улыбается Се Лянь.

— Тогда мне срочно нужно в… Призрачный город? — интонация у Ши Цинсюаня полувопросительная. Се Лянь же ему уверенно кивает. 

Ши Цинсюань тут же подрывается с кровати, но буквально спустя мгновение падает обратно, хватаясь за голову. Воодушевление пропадает, как волна отбегает от берега. 

— Но если всё опять пройдёт ужасно? Я не знаю, как с ним говорить, я теряюсь, я…

— Ши Цинсюань! — Се Лянь берёт его за плечи и заставляет подняться на ноги. — Где вся твоя решительность? Ты не боялся рисковать собой, когда был смертным, так не трусь теперь, став снова небожителем. Ты справишься, я в тебя верю!

В глазах Се Ляня столько искренней уверенности, что Ши Цинсюань невольно заражается ей.

— Но я правда не знаю как…

— Тут всё просто, — заверяет его Се Лянь, — подошёл, уверенно за руку взял и сказал…

***

— Да чего ты такой неудобный?! — злится Ши Цинсюань, пыхтя себе под нос. Оказывается, тащить бессознательное тело куда легче, чем… сознательное. Хотя Ши Цинсюань не уверен, что, даже будучи в сознании, он был сознательным телом, когда его таскал сам Хэ Сюань. Особенно после нескольких лишних бутылок вина. Сейчас же тело Хэ Сюаня ведёт себя крайне несознательно. Оно пытается от Ши Цинсюаня сбежать, перевешиваясь то в одну сторону, то в другую. Хотя, возможно, это его сознательный бессознательный выбор.

В общем. Хэ Сюань абсолютно не помогает Ши Цинсюаню себя транспортировать.

Честно говоря, врываясь в сопровождении Се Ляня (ну так, на всякий случай) во Дворец Бесконечного наслаждения, Ши Цинсюань был готов ко всему. Кроме того, что Хэ Сюань будет лежать на тахте, ножки которой уже успели порасти кораллами, бессмысленно смотреть в потолок невидящим взглядом, и едва понимать, что происходит. 

— Забирайте, — щедро разрешает Хуа Чэн, махнув рукой в сторону Хэ Сюаня.

— Что с ним? — взволнованно спрашивает Ши Цинсюань.

— Временная потеря дееспособности, — небрежно отвечает Хуа Чэн, — выветрится через пару часов. 

— И мне точно стоит его забрать? — Ши Цинсюань переводит неуверенный взгляд с Хуа Чэна на Се Ляня и обратно. 

— Я настоятельно рекомендую вам его забрать, — дружелюбно улыбаясь, говорит Хуа Чэн таким тоном, что холод пробегает по коже. — Не хотелось бы после пожара восстанавливать дворец ещё и от потопа.

Воды в комнате уже по колено, а плесенью затянуло все стены. Кое-где уже начали пробиваться водоросли. Так что, пожалуй, стоит увести Хэ Сюаня отсюда побыстрее. Но, когда Ши Цинсюань подходит к нему, Хэ Сюань, пошатываясь, садиться и, глядя на него мутным взглядом, произносит:

— Уходи.

— Нет, я…

Договорить Ши Цинсюань не успевает, потому что Хуа Чэну хватает одного лёгкого пасса рукой, чтобы окончательно лишить Хэ Сюаня сознания. Ши Цинсюань едва успевает подхватить его, чтобы удержать от падения в мутную воду. 

После этого с Хэ Сюанем на руках он поспешил поскорее убраться. А то мало ли. Уж что-что, а гостеприимство Хуа Чэна не то, чем хочется злоупотреблять. 

И вот теперь, с трудом поднявшись по ступеням, несколько раз чуть не уронив Хэ Сюаня и один раз почти приложив его головой о дверной косяк (а нечего было голову свешивать!), Ши Цинсюань всё же заносит Хэ Сюаня в комнату и роняет на кровать. Не одному же Хэ Сюаню так делать. Можно сказать, отомстил. Правда, что делать дальше, не совсем ясно. Как его разбудить, пока Ши Цинсюань не потерял весь боевой настрой для разговора? 

Он садится на край кровати, вздыхая. Даже во сне лицо у Хэ Сюаня не безмятежное: то хмурое, то печальное. Может, ему что-то неприятное снится? Снятся ли вообще демонам сны? Надо будет спросить потом.

Ши Цинсюань наклоняется, убирая с лица Хэ Сюаня длинную чёрную прядь. Вглядываясь в него, Ши Цинсюань пытается отыскать в себе хоть немного былой злости. Он понимает, что должен злиться, ненавидеть даже. Но, вспоминая о событиях прошлого, чувствует лишь глухую боль и сожаления.

Словно откликнувшись на его приближение, Хэ Сюань просыпается. Едва приподнимаются веки с длинными чёрными ресницами, под ними сияет золото глаз. Ши Цинсюань собирается заговорить, но Хэ Сюань поворачивает голову, прижавшись щекой к его ладони, и снова закрывает глаза, и все слова пропадают разам. Ши Цинсюань замирает на несколько минут, боясь двинуться. После всё же осторожно зовёт:

— Хэ Сюань?

Он не открывает глаз, лишь поворачивается, ещё плотнее вжимаясь лицом в ладонь.

— Молчи. И продолжай мне сниться.

Значит, демоны всё же видят сны. Значит, вот что они в них видят.

— Ты не спишь, — осторожно говорит ему Ши Цинсюань.

— Глупость, — даже до конца не проснувшись, Хэ Сюань может быть ужасно упрям. — Иначе как бы я оказался во дворце Повелителя ветра?

И как за то мгновение, что он держал глаза открытыми, Хэ Сюань успел понять, где находится.

— Я забрал тебя из дворца Хуа Чэна и принёс к себе, потому что к тебе мне не очень хотелось.

Ещё несколько мгновений Хэ Сюань лежит, хмурясь. А потом распахивает глаза и отскакивает от Ши Цинсюаня, словно от раскалённого железа. Только вот ширину кровати Хэ Сюань рассчитывает неправильно. А потом, зависнув на мучительное мгновение на краю, падает, кувыркнувшись через голову. Ши Цинсюань морщится от грохота, надеясь, что Хэ Сюань не свернул себе шею.

— Ты там?..

— Если договоришь, умрёшь самой страшной смертью, — перебивает его Хэ Сюань.

— Я просто хотел узнать, не ударился ли ты.

Хэ Сюань поднимается с очень недовольным видом оправляя волосы. Он бросает на Ши Цинсюаня полный холодной злобы взгляд, но сложно всерьёз боятся того, кто на твоих глазах только что совершил сальто с кровати.

— Я сказал тебе не сметь больше ко мне приближаться и ещё…

— И много ещё всяких гадостей наговорил, — перебивает его Ши Цинсюань, вскакивая. Веер появляется в руке сам собой. Ещё мгновение и Ши Цинсюань оказывается рядом с Хэ Сюанем. — Но смотри, я приблизился, а ты ничего мне не сделал. И не сделаешь.

Лицо Хэ Сюаня мрачнеет, золотые — и безумно красивые, переливающиеся точно морской янтарь — глаза угрожающе сужаются. Но Ши Цинсюаню совсем нестрашно. 

— Ты уже всё сказал, — Ши Цинсюань тыкает в Хэ Сюаня сложенным веером. В болезненную точку на стыке челюсти и шеи, прямо над кадыком. Хэ Сюань давится воздухом и отступает. — Ты вечно меня затыкаешь! Теперь я буду говорить.

Кажется, Ши Цинсюань готовил целую речь на этот случай, но сейчас все слова вылетают из головы. Его просто несёт, точно сорванный лист буйными ветрами. 

— Ты дурак, Хэ Сюань! — он пытается возразить, но Ши Цинсюань двигает веером вверх, заставляя его захлопнуть рот. Хэ Сюаню вновь приходится отступить, но Ши Цинсюань придвигается ближе. — Если думаешь, что я такой глупый и не пойму, почему на самом деле ты так себя ведёшь, то!.. то…

Ши Цинсюань не знает, что сказать, поэтому просто даёт Хэ Сюаню подзатыльник веером. На лице Хэ Сюаня отражается изумление пополам с возмущением, он снова пытается что-то сказать, но Ши Цинсюань зажимает ему рот рукой, вжимая Хэ Сюаня в стену. А потом говорит быстро-быстро, пока Хэ Сюань не пришёл в себя окончательно:

— Помнишь, я говорил, что мне не нравится быть тем, кто обрекает других на боль. И что даже муки в Диюе не длятся вечность.

Конечно, Хэ Сюань помнит. Это видно по его лицу. Он узнаёт слова, сказанные Ши Цинсюанем после того, как были наказаны преступники повинные в трагедии Баньюэ. 

— Наказание должно вести к искуплению. Бесконечное страдание бессмысленно, — повторяет Ши Цинсюань. — Тогда ты ещё спросил, как я пойму, что мой мучитель страдал достаточно. Я сказал, что почувствую. Так вот, я чувствую: ты страдал достаточно, Хэ Сюань, — говорит Ши Цинсюань, глядя в расширившиеся глаза цвета проклятого золота, что покоится на дне морей. — Я тебя прощаю. Потому хватит себя мучать. 

Ши Цинсаюнь отнимает ладонь от его лица и отстраняется на шаг. Хэ Сюань смотрит на него странным ошарашенным взглядом.

— Я… ты… — произносит он едва слышно. Шёпот его подобен шороху прибоя. — Ты не можешь…

Ши Цинсаюнь самодовольно усмехается. 

— После того как я выжил в трущобах и второй раз вознёсся, ты правда думаешь, что я чего-то не могу? 

— Ты не должен, — говорит Хэ Сюань, отворачиваясь.

— Хэ Сюань! — Ши Цинсаюнь вновь оказывается рядом и, схватив его за ворот ханьфу, с силой встряхивает. — Если ты снова решишь прятаться от меня, я последую за тобой хоть в пучину дракона, хоть в логово тигра*, хоть на дно Диюя! Потому что я люблю тебя и знаю, что ты тоже меня любишь и хочешь быть со мной.

(Пучина дракона и логово тигра — иносказательное название некоего очень опасного места.)

— Я же разрушил твою жизнь, — отвечает Хэ Сюан хриплым шёпотом. — Я стал твоей погибелью.

Ши Цинсюань мягко берёт его лицо в ладони, поворачивая к себе. Снова заглядывает в глаза змея, в глаза дракона, в глаза того, кто стал его погибелью и любовью.

— А я твоей. Мы квиты.

Он тянется к Хэ Сюаню, сам целуя его. Не так порывисто, как тогда на мосту целую жизнь назад, мягче и медленнее, будто совсем не боится, что Хэ Сюань оттолкнёт его, будто у них впереди вся вечность. 

Хэ Сюань замирает сначала, ощутимо напряжённый, нервный. А после судорожно сжимает Ши Цинсюаня в объятьях, отвечая на поцелуи, которые становятся всё настойчивее. Ши Цинсюань зарывается пальцами в распущенные чёрные волосы, скользит другой рукой по шее вниз, на грудь, ещё ниже и замирает, сжав пальцы на поясе.

— Цинсюань?

По телу пробегает приятная дрожь лишь оттого, что Хэ Сюань впервые за столько лет произносит его имя, ещё и на мягком выдохе между поцелуями.

— Не хочешь? — Ши Цинсюань заглядывает в его глаза и теряется где-то в глубине расширившихся чёрных зрачков. Погружается на самое дно этих чёрных вод.

— Удивлён, что ты хочешь. После того, что я сделал, я могу лишь просить о прощении.

Ши Цинсюань коротко улыбается, а после, прижавшись к Хэ Сюаню, жарко шепчет ему в ухо:

— Так проси.

Кажется, у самого Хэ Сюаня подгибаются колени, потому что уронить его обратно на кровать оказывается удивительно просто. Если бы это было соревнованием, Ши Цинсюань бы в нём вёл. И он ведёт, опускаясь вслед за Хэ Сюанем, снова целуя его, касаясь чужого языка своим. Он разводит в стороны чужие одежды, позволяя сминать и снимать свои. Взгляд Хэ Сюаня замирает на его обнажённом плече, с сожалением скользит по ещё не зажившему следу укуса. Ши Цинсюань хочет сказать, что это мелочь, но Хэ Сюань касается его плеча губами, покрывая поцелуями кожу, и все слова распадаются, остаётся лишь протяжный вздох.

Губы Хэ Сюаня спускаются ниже, его руки окончательно избавят Ши Цинсюаня от одежды.

Пучина дракона. Ши Цинсюань и правда оказывается ей поглощён.