Хэ Сюань много о чём не знал до встречи с Цинсюанем: о вкусе дорогого виноградного вина, о звучании песен, о звоне смеха, о тепле чужих рук. Не знал он и том, что демон может рыдать до потери сознания. Сокрушаться так, чтобы рухнуть в забытье, такое тяжёлое и глубокое, что даже весь вес чёрных вод покажется по сравнению с ним пухом и перьями.

Когда Хэ Сюань открыл глаза, уже рассвело. Солнце отвратительно яркое и тёплое висело в безоблачном небе. Мир радовался так, словно ничего не случилось. Словно самое прекрасное из созданий его не покинуло.

Тела Цинсюаня не было рядом. Хэ Сюань потеряно огляделся, не понимая. Разве могло оно просто исчезнуть? Ни одно животное не посмело бы приблизится. Ни один другой демон не посмел бы подойти?

Где же тогда?

Неужели Хэ Сюань не достоин даже того, чтобы похоронить его?

Про любого другого можно было бы подумать, что умерший обернулся демоном. Но не Цинсюань. Слишком много в нём любви и света. Было.

Он даже умер, спасая других, словно свеча, что освещает других, но разрушает себя.

Но если Хэ Сюань напитает его демонической энергией, если отдаст ему всё, тогда… Какая разница, что в обличии демона? Главное, что Цинсюань будет жить. Надо лишь найти его. Кто бы ни посмел забрать, он об этом пожалеет.

Хэ Сюань пронёсся по горе чёрным вихрем. Вряд ли в его обличии осталось хоть что-то человеческое. Трава жухла под его ногами, листва опадала с деревьев, всё живое разбегалось. Но Цинсюаня нет. Нигде нет.

Когда Хэ Сюань останавливается, гору уже полностью окутывает демоническая энергия, плотная, словно дым от пожара. Небо застилают чёрные облака, сквозь которые не пробивается ни луча солнца. Словно теперь здесь тоже его чертог. Холодный и пустой. Безжизненный.

Хэ Сюань поднимает голову, и в ней вдруг вспыхивает мысль: что если это Небеса забрали Цинсюаня? Если Небожители отняли его, они поплатятся. Хэ Сюань перевернёт всю небесную столицу, обрушит её на дно чёрных вод. Потому что нет в Небесах больше смысла. Самое прекрасное, что было там, Хэ Сюань погубил сам. Теперь пусть и они рухнут. Пусть рухнет весь этот мир. Хэ Сюань разрушит его. Либо пусть Небожители уничтожат его, если сил хватит.

Тьма становится ещё гуще, заволакивая всё, как ночью.

Хэ Сюань заставит этот мир разжать хватку на собственном горле. Если понадобится, сломает шею себе, а миру — пальцы.

— Хэ Сюань! — голос Хуа Чэна пробивается сквозь густой туман. Только его здесь не хватало.

— Хэ Сюань, прекрати! — он появляется, отмахнувшись от клубов демонической энергии. — Ты навлечёшь на себя гнев Небес.

— Пускай! — Хэ Сюань налетает на него чёрной штормовой волной, ураганом, бурей. — Я хочу навлечь на на себя их гнев, я хочу уничтожить их или быть уничтоженным. Меня тошнит от этого мира. Я больше так не могу.

Последние слова вырываются против воли. И взгляд Хуа Чэна вдруг смягчается. Он держит Хэ Сюаня за плечи, он говорит:

— Я понимаю. Но у меня есть, чем тебя утешить.

***

Небеса потревожил громкий шум. Казалось, небо сейчас расколется надвое и обрушится на землю. Неугасимые лампады задрожали, их пламя суматошно замерцало. Разбуженные небожители покинули свои дворцы и поспешно собрались снаружи, пытаясь угадать: кто же вознёсся с таким грохотом?

— Не смотрите на меня, — вздохнул Се Лянь, — я отлучался в мир смертных, но меня не низвергали. Но, пожалуй, мне лучше встретить прибывшего лично.

***

— Такое случается. Процесс, конечно, не самый приятный, но как же это тебя угораздило? — с сочувствием спрашивает Се Лянь.

— Может, спросишь, как его угораздило разнести два дворца при вознесении? — Фэн Синь грозно надвигается и Ши Цинсюань, сидящий за чайным столиком и держащий в руках пиалу, опасливо отодвигается.

— И чьи же это были дворцы?

— Ну, один мой, — улыбается Се Лянь. В воздухе так и повисает неозвученное, но единодушное: «Ожидаемо».

— Левое крыло моего дворца, — мрачно говорит Фэн Синь, а Му Цин усмехается. — А ты чего смеёшься?! У тебя всё правое крыло снесло!

Му Цин лишь закатывает глаза.

— А ну обратно вкатил, слышишь?!

Ши Цинсюань лишь нервно усмехается. Зато Фэн Синь полностью теряет к нему интерес, переключившись на Му Цина.

— Я не слишком удачно сразился с демоном, — отвечает Ши Цинсюань. — Не думал, что в итоге умру. И посмертно вознесусь.

Ши Цинсюань вспоминает последние мгновения жизни. Холодные руки Хэ Сюаня, обнимающие его. Холодные губы, прижимающиеся к его губам. Холодную белую кожу. Горящие золотом глаза с вертикальными зрачками. Глаза, из которых катились слёзы.

Сначала, сразу после лишения божественности, когда Хэ Сюань появлялся рядом, Ши Цинсюань думал, что тот приходит, чтобы насладится его страданиями. Потом он вовсе о Хэ Сюане не думал, слишком занятый вопросом собственного выживания. Но Ши Цинсюань постепенно научился его находить, отличать в толпе людей, хотя он хорошо прятался. Потом он вернул Ши Цинсюаню веер. Ещё и со своим прахом. Предлагал так убить его? Ши Цинсюань не понимал. Совершенно ничего не понимал, но хранил его прах, заключённый в чёрной жемчужине даже бережнее, чем веер и себя самого.

Но понимать Хэ Сюаня больше Ши Цинсюань не стал. Его поведение мало походит на ненависть. Что же между ними теперь, кроме разницы высот?

— Такое действительно сложно предсказать, — кивает Се Лянь. — Но, пусть и странно так говорить о чьей-то смерти, я рад, что всё так обернулось.

— Я, наверно, тоже, — задумчиво отвечает Ши Цинсюань, — но я буду скучать по миру смертных.

— Он прекрасен, пусть и жесток.

— А тебе известно что-нибудь о?..

— Отпусти, придурок, оторвёшь же! Я тебе потом не такое оторву! — Ши Цинсюань оборачивается на крик Фэн Синя и видит, что два генерала сцепились, как коты по весне. И Фэн Синь, кажется, совершенно случайно, зацепился волосами за нагрудник доспеха Му Цина, и теперь они никак не могли расцепиться.

— Сам же жалеть будешь, идиот, — зло шипит Му Цин.

Ши Цинсюань отпивает чай. И наклоняется к Се Ляню поближе.

— Тебе не кажется, что эта фраза звучала очень двусмысленно.

— Мне уже давно ничего не кажется, — Се Лянь пьёт чай с самым невозмутимым видом. — Я стараюсь не вникать в их отношения для… сохранения целостности собственных конечностей и ушных перепонок.

— Я, наверно, пойду, пока они не вспомнили, что в обрушении их дворцов виноват я, — нервно усмехается Ши Цинсюань.

— Не волнуйся об этом, — машет руками Се Лян. — Они сейчас перебесятся, а потом я их успокою.

Сбоку раздаётся ужасный грохот. Ши Цинсюань решает не оборачиваться. Приятно знать, что что-то в небесной столице по-старому!

— Хэ Сюань очень горевал о тебе, — говорит Се Лянь, заставив только поднявшегося Ши Цинсюаня рухнуть обратно за стол. — Я не собираюсь давать тебе никаких советов. Но мне показалось, что именно об этом ты хотел узнать.

Он действительно хотел. Только вот что делать с этим знанием, понятия не имеет.

***

Хэ Сюань погружается на самое дно Чёрных вод и надеется уснуть там в тишине и покое. Он правда устал. От мира. От шуток судьбы. От себя. И всё же ему есть за что благодарить судьбу и Небеса. Цинсюань, как мало кто иной был достоин вознесения. Он заслужил его. Теперь абсолютно честно. Хэ Сюань же со спокойной душой может больше никогда не видеть его. Тайно проникать в Небесную столицу он больше не собирается. А получив божественные силы назад, Цинсюань и сам прекрасно справится со всеми бедами. И насоздаёт новых, но это уже проблемы Небес.

Рыбы неспешно проплывают мимо, даже не пугаясь. Хэ Сюань лежит на палубе затонувшего корабля, глядя вверх, туда, где должно быть солнце. До такой глубины его свет почти не дотягивается, но только здесь Хэ Сюань чувствует себя спокойно. Может быть, ему стоит остаться здесь насовсем. Хочется обрасти раковиной и спрятаться в ней так, чтобы никто никогда не нашёл.

Просто немного покоя. Разве он хочет так много?

Очевидно, да.

«Слышишь меня?» — от звучания голоса он вздрагивает, подскочив (а это не так-то просто сделать в воде). Косяк проплывающих мимо рыб испуганно отплывает в сторону.

Ему просто показалось. Он просто сходит с ума. Не может же быть…

«Нам нужно поговорить! Выйди… пожалуйста. И не делай вид, что не слышишь меня. Сам виноват, что пароль не сменил. Если не выйдешь, я весь твой остров разнесу. И всё равно найду способ к тебе спуститься!»

Хэ Сюань обречённо смотрит в глаза костяного дракона. Может, сразу его на Цинсюаня натравить? А лучше двух. Мысль кажется заманчивой, но, поднимаясь на поверхность, Хэ Сюань понимает, что не поступит так. Ведь правда в том, что он готов следовать за голосом Цинсюаня, как за чарующей музыкой. И лучше бы голос этот приказал Хэ Сюаню сгинуть.

***

— Я не хочу тебя видеть, — говорит Хэ Сюань вместо приветствия, хотя он с подавляющим большинством своих немногочисленных знакомых так здоровается. С Хуа Чэном так точно.

— И тем не менее ты здесь, — Цинсюань складывает руки на груди.

Каким-то образом он находит спальню Хэ Сюаня. То есть ту комнату, где стоит единственная кровать, которая нужна для тех редких случаев, когда Хэ Сюаню хочется спать как человеку, а не на дне морском. Эту комнату Цинсюань выбирает для разговора, видимо, по принципу наименьшей разрушенности и запущенности. Пригодной для жизни её не назвал бы даже слепой, но Хэ Сюань и не живёт.

— Чтобы сказать тебе убираться.

— То есть тебе можно приходить ко мне, а мне к тебе нет?

— Да.

Цинсюань вздыхает. Хэ Сюань сверлит его тяжёлым взглядом. И насмотреться не может. Светлый сине-зелёный ханьфу так идёт его глазам и коже, не мертвенно бледной, живой, тёплой. Он весь живой, тёплый, сияющий и цветущий как весна. Среди местных мрака и холода ему не место. Он должен уйти. Нужно прогнать его. Да так, чтобы никогда вернуться не захотел.

— Я хотел сказать, что… — Цинсюань делает глубокий вдох, выдыхает, успокаиваясь, — я знаю, что ты никогда не сможешь простить моего брата. А мне всегда будет больно оттого, что его больше нет со мной. Он правда ужасно поступил с тобой и твоей семьёй. Но я не могу ненавидеть его. И тебя тоже.

— Что-то ты ничего можешь, — бросает Хэ Сюань, окатывая Цинсюаня волной презрения. — Как был ни на что неспособным ничтожеством, так и остался.

— На самом деле ты так не думаешь, — говорит Цинсюань, подходя ближе. — Ты меня не ненавидишь.

Хэ Сюаню хочется кричать.

«Остановись. Не смей. Не приближайся».

Хэ Сюань хочется бежать.

«Ненавидь меня. Ненавидь меня».

«Умоляю».

Цинсюань тянется рукой к его щеке. Хэ Сюань готов свернуть себе шею за то, как сильно хочет прижаться к его ладони. Почему Цинсюань не может убить его на месте? Почему Хэ Сюань не может умереть от одного лишь касания его руки?

Он перехватывает руку, болезненно выкручивая запястье. Цинсюань не вздрагивает. Не морщится даже. Не отходит, не вырывается. Продолжает смотреть в глаза.

— Ты думаешь, что мы друзья? — голос Хэ Сюаня становится угрожающе низким. — Думаешь, что можешь просто прийти сюда и быть в безопасности? — когти впиваются в кожу Цинсюаня. — Уйти невредимым?

— Я… я всё ещё виноват перед тобой, — Цинсюань опускает взгляд. Длинные ресницы подрагивают.

Какой же он… Что нужно сделать, чтобы он перестал считать виноватым себя и понял, что Хэ Сюань — чудовище?

— Я хотел просить о прощении.

Хэ Сюань хватает его за подбородок, царапая кожу когтями. Заставляет снова смотреть себе в глаза. Хищно скалится в ответ. Говорит:

— Так проси.

И впивается губами в губы Цинсюаня, успевшего лишь коротко и удивлённо выдохнуть. Хэ Сюань ждёт сопротивления. Ждёт, что Цинсюань оттолкнёт его, ударит, укусит, сделает хоть что-то. Но он поддаётся. Позволяет целовать себя всё грубее, едва давая вдохнуть. Когти прорывают коже на запястье до крови. Её вкус у Хэ Сюаня на языке. Он прикусил Цинсюаню губы. Хэ Сюань запускает пальцы в волосы и тянет голову Цинюсаня, заставляя подставить шею. Цинсюань лишь зажмуривается, позволяя оставлять на себе болезненные поцелуи. Почти укусы.

Он хотел бы касаться Цинсюаня иначе. Целовать его медленнее. Нежнее. Так, чтобы сам Цинюсань просил продолжить. Не останавливаться.

Цинсюань не произносит ни звука, плотно сжимая губы.

Хэ Сюань толкает его, заставляя упасть на кровать. Стискивает его запястья, прижимая к простыне над головой. И разрывает когтями свободной руки ворот ханьфу.

У Цинсюаня нежная светлая кожа. Её хочется гадить, водить пальцами, словно по самым дорогим шелкам.

Хэ Сюань перерезает эту кожу когтями, оставляя кровавые полосы.

Хэ Сюаню всё ещё хочется кричать. У Цинсюаня достаточно сил, чтобы оттолкнуть его и бежать. Но он… почему он?..

Разодрав рукав и полностью обнажив изящное плечо, Хэ Сюань застывает на несколько мучительных мгновений. А потом впивается в кожу зубами, чувствуя, как кровь наполняет рот.

— Хэ Сюань!

Имя разносится взрывом, ощущается ударом.

Хэ Сюань вздрагивает и ловит взгляд Цинсюаня испуганный и… извиняющийся. Из раны на плече, из множества царапин, даже из уголка губ сочится кровь. Цинсюань же виновато опускает глаза.

Он правда решил извиниться подобным образом?

Хэ Сюань отшатывается, отходит, едва не запутавшись в полах собственной одежды.

— Убирайся! — рычит он, надеясь, что голос его подобен рокоту шторма. — И не смей возвращаться. Явишься сюда ещё раз, закончишь так же, как твой брат.

Впрочем, исчезает Хэ Сюань первым.