You're out of touch

I'm out of time

I

Когда Джеймс впервые спрашивает у матери, что значат меняющиеся цифры на запястье, ее взгляд полон жалости. Она приглаживает его вечно взлохмаченные темные волосы и заключает в объятия, отдавая все возможное тепло и любовь. Джеймс слишком мал, чтобы правильно понять фразу: «В тот момент жизнь твоей родственной души закончится». В пять лет жизнь кажется бесконечной, а смерть — чем-то несуществующим. Джеймсу сложно осознать сказанное, принять ужасную истину о мире, в котором ему суждено встретиться со смертью. В детстве многое кажется чем-то, до чего нужно дорасти: длинные стебли растений, тянущиеся к солнцу, книжная полка в отцовском кабинете и осознание того, что смерть может настигнуть тебя и твоих близких, и она никогда и ни к кому не будет милосердна.

Джеймсу одиннадцать, он радуется письму из Хогвартса, цветы в саду больше не кажутся такими высокими, полка в кабинете отца доходит ему до головы, таймер на его запястье ведет отсчет — 8. 1. 6. 50. Смерть все еще представляется чем-то далеким, а восемнадцать лет — тем, что произойдет через долгие годы, но Джеймс все равно думает, что умереть в восемнадцать — это нечестно и слишком трагично. Он предается мечтам о светлой и искренней любви, как у родителей, о долгой жизни вместе с родственной душой в таком же уютном доме, полном улыбок и смеха. Джеймс мечтает встретить добрую и умную девочку, такую же светлую, как и он сам. Таймер неприятно зудит под кожей, шепчет на ухо, и голос его раскалывается и двоится: «Время, у тебя так мало времени, чтобы любить». Джеймс прикрывает таймер рукавами рубашек, живет, словно на его судьбе, на его костях, не выбито большими буквами: «Трагедия». Голос почти никогда не утихает.

С Хогвартсом Джеймс забывает о таймере, о смерти, окунается в волшебство, в звонкий смех лучших друзей, влюбляется в рыжее пламя волос Лили Эванс — в ту самую умную и добрую девочку, с которой он должен быть связан. Это первый раз, когда Джеймс испытывает настолько сильную ненависть к чему-то недостижимому. Он хотел бы завязать красную нить на душе Лили; с ней чувствуется тот самый уютный дом, полный любви и смеха. Но Лили твердо убеждена связать жизнь с родственной душой, которой, как она считает, Джеймс не является.

Сириус для Джеймса гораздо больше, чем родственная душа. Это его человек. Он слышал множество восхищенных историй о любви к родственной душе, которая захватывает с первого взгляда двух людей, но Джеймсу почти двенадцать, и он уверен, что мог бы никогда не встретить родственную душу и остаться счастливым до конца дней, пока Сириус рядом.

Сириус Блэк, полная противоположность Джеймсу, задирает рукава рубашек и свитеров, чтобы таймер с длинными — гораздо длиннее, чем у Джеймса, — цифрами был на виду. Сириус рассказывает, что его родители считают соулмейтов глупостями, недостойными наследника семьи Блэк, поэтому он назло хочет найти своего предназначенного как можно раньше.

Джеймс ловит себя на мысли, что было бы легче, если бы ему внушили, что родственная душа — это глупо, что привязываться к кому-то, кого ты никогда не видел и кто так несправедливо быстро умрет, не имеет никакого смысла. Но мама всегда учила Джеймса, что любовь не может быть бессмысленной.

Жизнь течет бурной рекой, Джеймсу по пояс цветы в саду, он выше книжной полки, смерть кажется как никогда реальной, когда его домашняя кошка внезапно умирает летом. Таймер продолжает отсчет, Джеймс пытается делать вид, что на коже нет угольных цифр, а судьба не опоясала его душу нитями с тем, у кого недостаточно времени. Джеймсу двенадцать, он думает, что умирать в восемнадцать — это жестоко, что судьба, плетущая жизни каждого человека — безжалостная. 

Сириус заходит в купе с широкой улыбкой, он подталкивает мальчика чуть меньше него, тот хмурится, что-то недовольно бурчит, тянет за рукава, хотя сделать их длиннее нельзя. Ремус отрывается от окна, улыбается, Питер машет мальчику, а Джеймсу почему-то становится тоскливо, однако он заставляет себя улыбнуться. Глаза у младшего брата Сириуса — холодный пасмурный день, серебристые переливы звезд, полная противоположность Сириусу. Регулус не остается с ними ни в купе, ни на факультете.

После распределения, Сириус решает Регулуса игнорировать. Джеймс хочет отгородиться от пробирающей сердце тоски, поэтому только пожимает плечами и живет точно так же, как и до встречи с Регулусом Блэком. Продолжает жить, будто мир справедливый, и жизнь вот она — в стенах Хогвартса, в смехе друзей, переливается красками, обманчиво блестит, давая ложную надежду на счастье. 

Джеймсу четырнадцать, он чаще проводит пальцами по сменяющимся цифрам, не смотрит, но все равно чувствует, вздрагивает каждый раз, когда жестокая правда мерещится где-то в подсознании. Смерть стоит на расстояние протянутой руки — она склоняется не над ним, и это впервые, когда Джеймс думает, что собственная смерть была бы лучше; не надо было бы сдерживать слезы, а грудь бы не резало наживую тупым ржавым ножом. И все же смерть в этот раз отступает, его мама вновь улыбается, он прижимается к ней, как когда-то в детстве. Но голову пронзает мысль: родственная душа в конце концов умрет, смерть от нее не отступит, им суждено встретиться, суждено полюбить друг друга, а их красным нитям суждено разорваться. И Джеймс не сможет больше обнять ее. Он лишь надеется, что не успеет полюбить.

Их первая встреча — не через высокомерные взгляды на поле для квиддича, не с Сириусом между ними, а лицом к лицу происходит на пятом курсе Джеймса Поттера и четвертом Регулуса Блэка. Она подобна хаосу, потому что все, связанное с Джеймсом Поттером, напоминает хаос; вокруг него шум смолкает разве что ночью, его все время окружают люди, а смех из рта рассыпается золотыми искрами, подобно солнечным лучам, освещая старые стены Хогвартса. Это могла быть встреча хаоса и порядка, но это два человека хаоса, две звезды, а когда звезды находятся слишком близко — они взрываются.

У Регулуса затуманенный от слез взгляд. Всего мгновение он кажется уязвимым — ребенком, нуждающимся в объятиях, застывшим с немой просьбой поделиться своей болью, зацепиться за человека напротив, неважно — кто и откуда пришел. Когда мир рушится — это естественное желание найти что-то твердое и крепкое, убеждающее, что нет, ты не упадешь, а если будешь падать, то я обязательно поймаю. Но это лишь мгновение, ускользающее и исчезающее в памяти. Регулус сильнее жмется к стене, хмурится, сжимает губы в тонкую линию, напоминает дикого загнанного зверя. Он видит в Джеймсе врага, и это задевает. Он не враг ему. Конечно, и не друг. Джеймс для Регулуса — никто.

— Если проболтаешься кому-то о том, что видел — пожалеешь.

— Здесь нет ничего постыдного. Все могут плакать.

Мама говорила ему, что нет ничего плохого в слезах, гораздо хуже, если ты вовсе не можешь плакать.

— Пойди и расскажи об этом Сириусу, мне не нужны твои нравоучения, Поттер.

Регулус произносит его фамилию, как самое страшное из проклятий. Как если бы в голос можно было вложить всю злость и обиду мира.

Его усмешка — кусок битого стекла, врезающегося в самое сердце.

Регулус поднимается с пола, проводит по вьющимся волосам и перед уходом задевает Джеймса плечом.

С тех пор мысли о Регулусе Блэке не покидают голову.

Джеймс не делится увиденным с Сириусом, зная, какая тонкая, почти разорванная нить соединяет братьев, как ревностно они относятся к тому, что принадлежит им. Ему не нравится хранить тайны от лучшего друга, от остальных мародеров, но поймёт ли кто странный порыв заботы о том, кто причинил и продолжает причинять боль Сириусу? Нет, лучше молчать. Джеймс пытается привести мысли к розыгрышам, к друзьям и прекрасной Лили, снова погасить тоску о других людях и магию, но Джеймс неосознанно ищет взглядом Регулуса Блэка: библиотека, башня, поле для квиддича... неважно, он ищет и желает найти его везде.

Это превращается в игру в догонялки, где из двух игроков о ней знает лишь один. У Джеймса есть проблемы важнее, чем Регулус Блэк: Ремус и попытки научиться анимагии, ссора Сириуса с семьей, экзамен по зельеварению и таймер на запястье. Но среди всего переполоха Регулус кажется чем-то спокойным, тихим водоемом.

Они ни разу не разговаривают после случая в Астрономической башне, встречаются взглядами по инициативе Джеймса, и только. Регулус, по всей видимости, старается избегать его: не задерживается надолго в библиотеке, а на поле для квиддича держится вблизи Крауча и Розье, иногда Медоуз, и ни разу ответного взгляда не посылает. Наверное, дело в Сириусе, который почти что к Джеймсу привязан, но желание вновь разделить безмолвие или переброситься парой фраз дает смелости.

Джеймс проскальзывает несколько раз в одно и то же время в Астрономическую башню, смотрит на звезды, пытаясь вспомнить, чему его учил Сириус, но то только для вида — с каждым порывом ветра и скрипом двери оборачивается, с досадой вздыхая, когда никто больше не приходит.

***

Джеймс не умеет подавлять радость, как и все эмоции. Они взрываются в нем фейерверками, поражая каждого, кто находится рядом; его смех заразителен, гнев извергается, обжигая непричастных, радость обвязывает нитями, а любовь обнимает самыми тёплыми объятиями. Поэтому, вновь поднимаясь после отбоя в Астрономическую башню, Джеймсу с трудом удается удержать ураган, скрывающийся в груди. Восторг вновь соперничает с настигнувшей тоской.

Вдохнув, Джеймс замедляет шаг. Становится спиной к стене, будто рассматривает звёзды. Когда же взглядом скользит по сидящему на холодном полу Регулусу, то думает, что так или иначе, он все еще рассматривает звёзды. Просто одну конкретную — и в обличье человека.

Лицо Регулуса спрятано за упавшей копной волос, он молчит, и если не приглядываться, то его можно не заметить. В один момент это кажется странным — как можно не заметить звезду? Так же, как и сотни других учеников Хогвартса, с которыми пересекается каждый день, — заключает Джеймс, — как и другое множество звезд на бесконечном темном полотне; их видят, но не обращают должного внимания, потому что есть ярче, больше, интереснее. Может, не коснись Регулус его плеча в тот день, не заплачь он, то Джеймс точно так же сосредоточился бы на других.

Они молчат. Проходит день, два, неделя, вскоре будут сданы экзамены и закончится учебный год, а они продолжают молчать. Встречаются в разные дни, сидят так далеко друг от друга, что Джеймсу приходится щуриться даже в очках, чтобы рассмотреть Регулуса в темноте. Они молчат, как будто скажи слово — и весь мир рухнет; молчаливое общение, отношения, заключенные в старинных арках Астрономической башни, — разрушатся под гнетом слов. Вся их связь — хрусталь: сделаешь неверный шаг — и он выскользнет из рук, разбившись на кусочки. Джеймс не умеет правильно обращаться с хрупкими вещами, он сжимает слишком сильно, не смотрит под ноги и не думает, что может случайно разбить.

В Другой день, когда солнце заходит, а тени уже подкрадываются, Джеймс оставляет увлеченных спором Сириуса и Питера и выбирается в башню. Регулус уже там, у него в руках перо и пергамент, слабый свет нависает над ним, но Джеймсу не удаётся рассмотреть, что он пишет. Регулус делает вид, что не замечает его. Джеймс пользуется этим, подходит ближе, чем обычно, затем ещё шаг.

С высоты его роста можно заметить линии, превращающиеся в набросок чьего-то портрета. Говорить что-то всё ещё кажется опасным, Джеймс подбирает слова, но они застывают на кончике языка, когда Регулус наконец-то поворачивается к нему.

Мимолетный взгляд пронзает молнией. В нём нет угрозы, только слабое предостережение, недоверие. Однако Регулус Блэк не уходит со своего места, не заканчивает рисовать и не приказывает убираться отсюда. Рука его двигается легко, не задерживается надолго в одном месте, и если не думать, как просто Регулус этими же руками хватает снитч, то наблюдать — одно удовольствие. Джеймс понятия не имеет, почему хочет проводить с Регулусом много времени, но он никогда не чувствовал себя в настолько правильном месте. Может, дело действительно в легкости. Словно башня — нейтральная территория. За ее пределами может разворачиваться что угодно: от жарких споров и ругательств в сторону Слизерина, до победы в квиддиче, где Регулус забирает снитч на последних секундах, отдавая победу своей команде. Но в окружении звезд и луны — их единственных свидетелей — они лишь Джеймс и Регулус, два волшебника, не разделенные ни факультетом, ни более глубокой пропастью.

***

Заканчивается учебный год, Джеймс рад наконец-то побывать дома, мыслями иногда возвращаясь к Регулусу, к одиночеству ночи в Астрономической башне, которое они делят друг с другом. Но перевести внимание на другие вещи не так сложно; мир огромен, и Джеймсу интересен он весь: магический, маггловский — в каждом таится что-то интересное, множество идей и причин для эмоций. Некогда думать о безмолвных ночах и продолжающемся отсчете на запястье. Пока в один из дождливых дней Сириус Блэк не появляется в камине его дома. Сириус не сдерживает слезы, что-то безостановочно говорит, умоляет, по щеке течет струя крови. Он весь — настоящий беспорядок, как никогда потерянный. Джеймс злится на семью Сириуса, на всех, кто причастен к боли, но все, что он может сделать, — это закутать Сириуса в плед и всю ночь держать за руку, пока он продолжает вздрагивать с каждым ударом молнии.

Лето пролетает в мгновении ока. Возвращается привычная жизнь: розыгрыши, тренировки, учеба. Сириус приходит в норму, Ремус и Питер, пускай и не знают всех подробностей, умело поддерживают. Джеймс продолжает задерживать взгляд на яркой улыбке Лили Эванс, они даже начинают общаться без неуместных подкатов Джеймса и вроде как становятся друзьями. В остальном ничего не меняется. Кроме холодных глаз Регулуса. В коридоре, на поле для квиддича… Джеймс, желая найти успевшее стать неизменным, натыкается лишь на поднимающийся шторм взгляда Регулуса Блэка. Они больше не встречаются в Астрономической башне, а спустя неделю шторм и вовсе сменяется на безразличие. И это хуже всего. Джеймс принимает любовь, ненависть, любую эмоцию, но безразличие, как и незнание, что с этим делать, — пугает.

II

Привычный смех, наполняющий общую спальню, сменяется давящей, режущей по сердцу тишиной. Это похоже на гром в середине солнечного дня, на бурю и дикие огромные волны, пробирающие до дрожи в коленях.

Сириус выглядит хуже, чем в день побега. Не тень самого себя, а слабый отголосок. Но в этот раз Джеймс не может утешить, не может держать за руку. Неожиданно для себя он понимает, что тишина душит его. Он не может никому рассказать о произошедшем, поэтому идет в единственное место, где молчание — способ общения.

Ветер пронизывает до костей, но в Астрономической башне Джеймс наконец-то может вдохнуть полной грудью. Он и представить не мог, что дышать рядом с самыми близкими людьми в один момент станет непередаваемо трудно.

Джеймс бредет к ограждению, упирается руками. Он не проверяет, сидит ли сзади Регулус Блэк, рисующий или пишущий что-то на пергаменте.

Дышать и вправду становится гораздо легче.

Джеймс замирает, когда сбоку видится силуэт. Словно вздрогни или моргни — Регулус исчезнет вместе с крохотным клочком доверия.

Взгляд скользит по лицу с острыми скулами и разбросанными, как звезды, бледными веснушками. В прошлую встречу здесь Регулус едва доставал ему до плеча, теперь же они равны.

Время идет вперед. Таймер на запястье ведет отчет. Меньше на секунду, день, месяц, год. Джеймсу страшно засучить рукав, взглянуть на то ничтожное время, что остается у родственной души. Ему не жаль себя, а жаль такого же человека, как и он сам, которому отведено слишком мало времени.

— Если посмотришь дальше моего лица, то увидишь созвездие Малой Медведицы.

Голос чуть хриплый, как если бы Регулус долгое время не говорил, заставляет Джеймса удивленно уставиться.

Регулус Блэк только что заговорил с ним.

— Поттер, — в этот раз фамилия звучит мягко, как, наверное, его волосы на ощупь. — Повторяю: созвездие Малой Медведицы не находится на моем лице.

Регулус указывает на созвездие, но Джеймс скользит взглядом по длинным пальцам, вытянутой руке и, наконец, обратно к лицу. Зачем смотреть на звезды, когда рядом с ним уже есть одна из них?

Джеймс собирается ответить полную чушь, чтобы просто услышать его голос, но Регулус разворачивается, чтобы уйти. Он машинально тянет руку, случайно касаясь кисти. Вместо ожидаемого холода обдает жаром.

— Не надумывай себе ничего, — Регулус стоит спиной, отдернув руку и спрятав ту в карман. Будто его тоже обожгло. — Это было в знак благодарности.

Регулус оставляет его одного.

В знак благодарности? Джеймс перебирает все их незначительные встречи, каждую мелочь, редкие разговоры, но ничего не кажется настолько значимым.

***

Ничего не становится лучше. Гнетущая тишина все еще царствует в общей спальне. Ремус зол, и Джеймс понимает — неудачный розыгрыш Сириуса оставил слишком глубокие раны в его отношениях с Ремусом, и, возможно, даже время не будет в силах залатать их.

Спасение Джеймс находит лишь в Астрономической башне.

Привычное молчание или короткие разговоры, больше похожие на случайные факты от Регулуса, становятся новым способом дышать. Это сравнится лишь с чувством непринужденности и свободы, как при игре в квиддич. Но сегодняшний день другой — ничего не может унять пронизывающую грусть. Даже голос Регулуса, звучащий гораздо чаще, чем обычно, не освобождает от мыслей; время близится к рассвету, а значит, к смене оставшегося года для жизни его родственной души.

— Никогда не подумал бы, что скажу это, — начинает Регулус после длинного усталого вздоха, — но можешь поговорить со мной, если хочешь. Не гарантирую, что успокою или дам совет, но… я знаю, как иногда больно бывает молчать без возможности выговориться кому-то.

— Таймер, — спокойно объясняет Джеймс. — На год меньше.

— Шестьдесят лет вместо шестидесяти одного?

— Три года вместо четырех. — Джеймс цепляет улыбку. Он ни с кем не обсуждал это. Проще притвориться, что это не так, чем неизбежно думать, зная, что ничего поделать нельзя. — Наверное, мы и умрем вместе, — задумчиво тянет Джеймс. — Говорят, что близится война, так что мой таймер тоже может закончиться через года три. А, может быть, мы так и не встретимся.

— Некоторые никогда не встречают родственную душу и все равно живут. Как и мои… — Джеймс видит, что Регулус сглатывает застрявшие слова. — Не важно.

— Я буду жить, но моей родственной души не будет рядом. Звучит слишком трагично. Терпеть не могу трагедии.

— Как ты и сказал, вы можете даже не встретиться. Просто… — откашливается, — смысл в том, что на смерти другого человека не заканчивается твоя жизнь.

Джеймс вздрагивает, но вида не подает.

— Ты беспокоишься обо мне? Мило. А сам говорил, что не будешь давать советы. Ну, когда она умрет, рядом будет Сириус, Ремус, Питер, Лили, Марлин, Мэри… и ты. Ты ведь будешь рядом со мной, чтобы утереть мне слёзы, да?

В серебре глаз таится что-то недосказанное, тихая боль и сожаление. Джеймс не может распознать причину, хватается, но она ускользает. Возможно, он слишком устал. В мире стало так много боли и сожаления, что Джеймс по-настоящему начинает скучать по детству.

Он не замечает, как опускает голову на плечо Регулуса, как рябью идет ночное небо, не помнит, как проваливается в сон.

Джеймс просыпается, окутанный заклинанием, дающим тепло. Сверху него лежит слизеринская мантия, а внутри чувство, будто он до чего-то не дотянулся.