Казалось бы, ничто уже не способно сделать день еще хуже.
Жара, воцарившаяся еще в мае, к исходу июня не раз уже успела перейти все видимые и даже воображаемые границы терпимого, все бескрайнее и почти безоблачное небо казалось раскаленной едва ли не добела поверхностью гигантского утюга и не хуже того утюга ощутимо давило на землю и всех, кто решился выйти на улицу. Или не решился, но выбирать не приходилось. Спрятаться хотя бы от солнцепека – сгустившийся воздух и в тени оставался таким же горячим – на обширной, пусть и заключенной в кольцо высоких серых стен, территории монастыря относительная тень сохранялась разве что в саду фруктовых деревьев, но там большинству «гостей» Безымянного Монастыря, которым здесь поручали преимущественно тупую и монотонную работу вроде бесконечной прополки и полива огородов, в это время года делать было нечего, пока не начнут созревать плоды. Даже ненавистные поначалу подъемы, когда еще только начинало светать – это в июне-то, когда небо светлеет раньше, чем иной раз вообще ложишься! – быстро стали недолговечной возможностью хотя бы относительной прохлады. Словно бы назло, июнь выдался рекордно жарким и засушливым, что не только изводило само по себе, но и полив огородов сделав весьма достоверным воссозданием о наказании Данаид бездонной бочкой!
Впрочем, именно наказанием, а не каким-нибудь внезапным стремлением приобщиться к культуре духовности, стали эти оригинальные каникулы в монастырских стенах, так что как раз тут удивляться было совершенно нечему.
Многократно проклятый в мыслях огород, собственно, усилиями что «гостей», что местных работников от засухи совершенно не страдал, как и пышный зеленый сад с потихоньку уже начинающей созревать вишней да покрывшимися совсем еще мелкими зелеными плодами яблонями, если увидеть обстановку внутри высоких стен на картине или открытке, то ее даже можно было бы счесть живописной… А Исидору ни на миг не оставляло чувство, будто она находится посреди огромной пустыни из серого пепла – и даже вовсе не из-за душной изнуряющей жары!
Когда весь магический резерв высосан, истощен до крупицы, а мертвая серая зона, на которой располагается Безымянный Монастырь, не позволяет восстановить его, сколько бы ни прошло времени – сама себя чувствуешь иссушенной и мертвой.
Трудно себе представить, что могло бы сделать очередной день в Безымянном Монастыре еще невыносимее…
- И почему все твои гениальные планы непременно заканчиваются дурацкой трудотерапией в этом дурацком монастыре?!
«Поправка: трудно представить, если хотя бы немного не знать Янку!..»
Сестренкам в Монастыре жилось не лучше, чем самой Исидоре, но если Томочка предпочитала вести себя тихо и даже в какой-то степени кротко, не иначе, надеясь покладистостью заслужить себе какие-нибудь поблажки, то Буяна сдерживаться и в лучшие-то времена не умела, не то, чтобы промолчать, когда вся жизнь превратилась в бесконечные поводы для недовольства. И это при том, что именно Яна на сей раз виновата в наказании была больше, чем остальные двое вместе взятые!
- Если бы ты не взорвала директорский кабинет, в худшем случае отделались бы устным выговором! – скрипнув зубами, в который раз напомнила Исидора. С самого начала наказания она не раз обещала себе больше не вступать в бессмысленные перепалки, но эта проклятая жара, эта проклятая иссушенность… не та обстановка, в которой потомственная колдунья, да еще из общины снежных гурий, сможет постоянно владеть собой.
Ее план был отличным! Если кому-то в Школе Чародейства и Волшебства и было под силу пробраться в «святая святых», чтобы добыть из сейфа Якова Соломоновича Змиулана с билетами и заданиями для предстоящих экзаменов на факультете колдовства, так это их трио, уже на первом курсе успевшему прославиться не только магическим талантом (благодаря которому, пожалуй, их все еще не вышвырнули, несмотря на многочисленные дисциплинарные проблемы и глубочайшую ненависть со стороны самого Змиулана), но и умением этот талант успешно применять в делах крайне рискованных и зачастую незаконных! И поначалу все шло, согласно безупречным расчетам Аси: администрацию школы успешно отвлекали зачарованные обожатели Томы, для проникновения в кабинет было использовано недавно изобретенное обходящее охранные чары заклинание, разве что с самим сейфом требовалось повозиться подольше… И все было бы столь же успешно доведено до конца, если бы не Яна, не желавшая ждать и вечно воображающая, что против лома нет приема, которой взбрело в голову долбануть по магически запечатанному сейфу боевым заклинанием – на сколько хватило мощи, а дурной силы у сестрички было хоть отбавляй! – естественно, срикошетившим и в итоге не только долбанувшим по самим колдуньям, но и от директорского кабинета оставившим одни обугленные и слегка потрескавшиеся стены.
Разумеется, едва покинув лекарское крыло, (под личным конвоем Якова Соломоновича, с явным изуверским наслаждением скрутившего Исидору и Буяну за уши, и декана боевых магов Георгия Победоносца, с которым Змиулан вообще-то не ладил, но к ученицам в такой момент претензий имел явно больше), девочки предстали перед «открытым судом» директорского совета, без долгих разговоров постановившего, что сохранить ученичество в Школе Чародейства и Волшебства после подобной выходки удастся только при условии дисциплинарной отработки в Безымянном Монастыре. На все летние каникулы! Тогда Яков Соломонович столь красноречиво желал учениц не просто исключить, а прикончить своими руками и пустить на зелья, что приговор не казался очень уж страшным, тем более, отбывать наказание в Монастыре, хоть и на более короткие сроки, трем колдуньям уже доводилось…
Но месяца не прошло, прежде чем Исидора начала задумываться, что убийство на месте было бы не настолько страшной участью! Даже прошлогоднее лето не было настолько паршивым, хотя тогда произошло куда больше всего неприятного. Буяна же, вообще не способная надолго сосредотачиваться на чем угодно, включая страх, начала протестовать едва ли не с первых дней.
Ася мысленно усмехнулась, вспомнив выражение на веснушчатой физиономии нервного паренька-послушника, когда в первый день «рабства на огородах» Янка появилась в коротеньких шортах и топе, больше напоминающем верх от купального костюма, а на сбивчивые попытки указать на неуместность подобной одежды раздраженно рявкала, что заточение в монастыре ее саму не обязывает одеваться, словно монашка, да еще в жару. Брат Женевьев, и без того слишком взволнованный, чтобы пояснить свои возражения, капитулировал, однако через пару дней, вечера которых проходили за злобным шипением от боли, пока Тома мазала ее обгоревшую на огородах кожу кислым молоком, Яна сама пересмотрела свое мнение о подходящей одежде и теперь тоже предпочитала вполне скромные рубашки или футболки, юбки и даже допускала наличие косынки на солнцепеке. Темные кудряшки, обычно окружавшие лицо Буяны наэлектризованным облачком, теперь уныло повисли почти до плеч, но все равно оставались слишком короткими, чтобы попытаться, как Ася и Тома, заплести из них косу. Даже Янкины попытки бунтовать и задираться все больше задыхались, скатившись в итоге к бесконечному недовольному ворчанию, словно Монастырь и ее иссушал изнутри. Что чувствовала Томила, оставалась только догадываться – тихая и меланхоличная ведьмочка со стороны, как и всегда, казалась самой послушной и кроткой, словно бы и впрямь приняла неизбежность и необходимость наказания. Иногда Ася готова была то позавидовать ее умению воспринимать все с таким спокойствием, то возненавидеть за подобную невозмутимость. Неприятно для урожденной «снежной гурии» периодически оказываться не самой хладнокровной…
Происхождение Исидоры было одной из причин, делавших атмосферу Монастыря в сочетании с летней жарой в особенности невыносимой. Второе лето в своей жизни она проводила не в родном городке за северным полярным кругом и даже не в Воркуте с отцом – и второе уже лето в ее жизни было исключительно, неописуемо паршивым! В прошлом году все хотя бы поначалу складывалось небезынтересно… На счастье (или несчастье, иначе не пришлось бы так долго мучиться), сказки изрядно преувеличивали уязвимость снежных гурий перед жарой и огнем. Особенно молодых. В свои шестнадцать Ася мало чем физически отличалась от человеческой девушки, пройдут десятки лет, прежде чем ее кровь остынет настолько, чтобы за человека вовсе не удалось сойти – и куда больше сотни, прежде чем ничего человеческого не останется вовсе. Кроме того, являясь буквальным воплощением «холодной красавицы», не была и совсем уж равнодушна, что нередко оборачивалось проблемами.
Наверное даже, нынешняя история, в которую они втроем вляпались, была одним их подобных случаев.
Учеба в Школе Чародейства и Волшебства была не то, чтобы исключительной привилегией – не так уж мало существовало магических школ, но не без причин входила в число наиболее значимых и престижных. Поэтому вылететь с первого же курса совсем уж без права восстановления Исидоре ни капли не хотелось, особенно из-за такой чепухи! Да, Яков Соломонович Змиулан принял их около года назад уже с далеко не незапятнанной репутацией – и, признаться честно, были в послужном списке трех юных, но уже успевших ославиться ведьм делишки и посерьезнее взрыва в кабинете. Однако тогда из-за них страдал кто-то другой, а кабинет Змиулану был родной, собственный – оттого и злопамятность прилагалась особенная. Могли быть за нанесенный лично ему ущерб репрессии и похуже ссылки. Поначалу девушка была полна решимости вынести пытку под названием «лето в Безымянном монастыре» со всем достоинством, но, похоже, силы свои все-таки переоценила. Или все-таки пекло обладало натуральной способностью плавить нервы и мозг – не зря все самое паршивое в жизни всегда происходит на летних каникулах, проведенных вдалеке от полярного круга! – иначе все, наверное, и сложилось бы по другому.
А может быть, и нет…
Короткие светлые ночи сами по себе совсем не были проблемой. Все детство девочек прошло в городе, где солнце весь июнь вообще не исчезало за горизонтом, а почти постоянная облачность и вовсе стирала различия между разными временами суток. За день все трое так выматывались, что даже Томила, неравнодушная к романтике ночной тишины и безмятежности, не полуночничала, честно отрубаясь вскоре после официального отбоя, только Исидору даже ослабевшая после заката жара продолжала душить с такой силой, что ни усталость, ни дурнота не помогали забыться. Но в этот вечер в Монастыре царила таинственная суета и возня, о подоплеке которой пленницам, конечно, никто ничего объяснять не намеревался, зато их освободили от большей части работ и вообще, кажется, предпочли бы от них сейчас избавиться, от чего всем троим, конечно же, стало безумно интересно, что же такое здесь затевалось. Ничего толком не добившись от Женевьева – расспрашивать его чересчур уж настойчиво девочки поостереглись (вернее, Асе пришлось «поостерегать» Янку, с которой вполне сталось бы чересчур увлечься, в очередной раз накликав неприятности на всех), но спать в эту ночь так и не легли, решив хотя бы тайком разузнать, что же творится.
Вряд ли именно в этом заключались таинственные планы храмовников, но около полуночи загорелся дом чудаковатого художника, по словам Женевьева, уже больше десятилетия обитавшего при монастыре. От чего художнику было прятаться во внешнем мире (а никакое чудачество не могло объяснить добровольной готовности здесь поселиться, если на то не было очень серьезных причин), ведьмочки иногда от скуки строили между собой версии, но в самом художнике и его творчестве – не считая старых работ, сплошь церковной тематики – не было ничего особо интересного. Разумеется, выбегать во двор и пытаться чем-то помочь девочки и не подумали. Может, и стоило выслужиться, надеясь «скосить срок», но Асе глубоко противно становилось от одной такой мысли. Да и что они могли без своей магии? А просто так приближаться к огню, словно мало этой проклятой жары!..
Зато на пожар сбежались почти все «коренные» обитатели монастыря, жилые и хозяйственные здания почти обезлюдели, в чем можно было убедиться, выглянув в коридор. Поболтавшись вдоль ряда узких стрельчатых окон в попытках рассмотреть пожар и столпотворение с такого расстояния – не видно было почти ничего – разве что по светлому ночному небу на несколько секунд скользнула огромная крылатая тень, но, должно быть, это было игрой огня, а задрав голову, в небе уже не получилось увидеть ничего необычного – Исидора первой из сестер свернула, сбираясь уже обратно в «гостевую» келью…
И замерла, едва не столкнувшись с возникшей словно бы прямо из теней скудно освещенного коридора долговязую фигурой в черном и длинном, но отнюдь не напоминающем рясу монаха или послушника, глухом плаще. Ася была не из тех девушек, что взвизгивают или «ойкают» от неожиданности, поэтому просто замерла и, хмурясь, всмотрелась в пришельца пристальнее. Штрихов к портрету это почти не добавило – из-под темной маски, стилизованной под голову какой-то хищной птицы с длинным клювом удавалось разглядеть только подбородок и, когда незнакомец поворачивал голову, тонкие бледные губы.
- А ты кто еще такой?!
В Монастырь захаживали разные, в том числе и весьма запоминающиеся личности, но не посреди же ночи бродили по территории в одиночестве.
- Предпочел бы обойтись без имен, – ряженый развел руками, заставив встрепенуться полы длинного плаща. – можете называть меня Вороном Вороновичем. У меня к вам дело, в котором хотелось бы избежать огласки о непосредственном участии… а вашей репутации, по слухам, трудно навредить еще больше.
- Мы здесь типа как чтобы исправиться и заслужить право вернуться в школу, – кисло ответила Исидора. Со Змиулана вполне сталось бы устроить испытание искренности их «раскаяния»…
- А вот я уже на что угодно соглашусь, лишь бы свалить отсюда! – огрызнулась стоящая чуть позади Янка. Ася поморщилась одновременно от желания одернуть и невольного просто-таки жгущего согласия согласиться с каждым словом. Но только Буяна могла ляпнуть это так откровенно неизвестно кому!
- Это не более чем предложение, – резонно заметил мужчина в маске птицы. – от которого вы вполне можете отказаться.