Это всё его вина.

Снова. Он снова всё сделал неправильно, из-за него снова могли лишиться жизни. Самое глупое, нечестное, нелогичное — возмездия не будет. Он не отплатил за прошлый раз и устроил новый. Это он меньше всех заслуживает жить.

Возмездия не будет, и нужно дышать. Нужно есть. Нужно ходить в туалет. Нужно жить, будто не разрушил чью-то жизнь. Будто твои решения не уничтожают всё, чего касаешься. Может, жить, зная это, зная о своей вине, — это и есть наказание? 

По-идиотски — думать, что можешь помочь. Можешь исправить человека. Как ребёнок, каким был всегда. Сложишь пазл, и всё наладится. Переставишь кубики, и получится слово. Скажешь, что всё хорошо, и в мире всё наладится. 

Ты больше не позволишь себе решать. Ты больше не позволишь себе сближаться с людьми. Ты больше не позволишь себе то, чего меньше всего заслуживаешь, — жить обычной жизнью.

Виноват, что оставил. Виноват, что пришёл. Виноват, что пытался быть рядом, но никогда рядом не был.

Ты никогда не загладишь вину.

***

Рюске не помнит ни секунды с момента, как проверял пульс. Не помнит, как искал Раши одежду. Не помнит, как уговорил скорую взять его с собой. Как всего через час поехал обратно в полицейской машине. 

Он пришёл в себя, только когда пришлось говорить. Снова описывать увиденное. Показывать, как нёс тело. Говорить, не зная, жив ли Раши. При виде полиции на голову посыпались воспоминания о прошлых допросах, но, как оказалось, на гражданке всё намного милее. Слишком много незаслуженного сочувствия. Было бы проще — как тогда.

Дальше — путь в больницу, уговоры пустить в палату. Ему зашивают руку. Вытекло много крови, но пока не фатально. Фразы врача и медсестёр туманные. Большего простой знакомый и не заслуживает.

Ближе к ночи, которая наступает для Рюске на часы раньше, состояние Раши стабилизируется. Скоро он может прийти в себя. Его тело слабое, будто он не ел какое-то время. Но сейчас — всё в порядке. 

Врач уходит, и Рюске ломается. Он плачет, не зная, что снова, не чувствуя слёз. Не помнит, когда последний раз плакал. Может, в школе, когда отчитал учитель. Может, когда мама отругала за бардак в комнате. Может, когда на плечи свалилась тяжесть поступков при аресте. Такая знакомая тяжесть — вдвойне.

Потому что — снова. Он снова получил то, что позволяли скромные мечты. Он до сих пор рисует мехи, смотрит видео о них, когда остаётся в одиночестве, будто перемещается туда, где был счастлив. Как тогда, он наслаждался буднями — пробежками, работой, обедами с Раши. Жизнь на орбите — лучшее, что случалось в его жизни. Но приходить домой в одно место каждый день, встречать на пороге человека, о котором хотелось заботиться… здесь, недолго, он был счастлив. 

На самом деле, когда он оставил только работу, только искупление вины, одиночество, было тяжело. И должно быть тяжело. А ещё думал, что ему хуже всех.

Ведь в очередной раз — Рюске ошибся. Возгордился тем, что помог, когда на деле — всё испортил. Сейчас остаётся только плакать беззвучно — чего он не заслуживает так же, как дышать и ждать, что Раши захочет взглянуть на него хоть на долю секунды. Перед ним хочется извиниться. Обменять свою жизнь на его. 

***

— Извините, Хошино-сан, — подходит к нему хирург — лечащий врач Раши — на второй день. — Работникам нашей больнице хотелось бы отметить ваши заслуги как участника Лунного конфликта. Мы уважаем вашу работу и чтим вклад в создание мира на Земле и в космосе. 

Нужно ужасно много усилий, чтобы не скривиться.

— Не стоит. 

— Мы понимаем ваше положение. Но, к сожалению, к Кимуре-сану на данный момент могут зайти только родственники.

— Понимаете, у него никого здесь нет, — очередной раз повторяет Рюске на грани истерики. — У него нет никого и в Америке. Из знакомых у него тут только я.

— Нам очень жаль, таков закон. Мы ничего не можем сделать.

Рюске будет ждать, сколько нужно. 

Осмотр квартиры и допрос не были разовой акцией. Подробности уточняют в течение всей первой недели. А дома многочисленные свидетельства вранья Раши: пыль на ноутбуке, пустой холодильник, немытая посуда, старые мешки мусора. Нельзя было брать командировку.

Рюске даже не помнит, когда спал, ел ли. Не помнит, что ответил, когда звонили с работы. Никто не дает время ожить. Никто не дает прийти в себя. Перемешать мысли и выделить из каши важное. Для всех жизнь — прежняя.

Он ненавидит реальность. Он ненавидит каждую мелочь в ней. Ветер. Запах. Звук продуктового автомата. Шаги в кабинетах. Тихий смех из коридора. И больше всего он ненавидит то, что все продолжается. Почему ничего не остановилось вместе с ним? Почему ничего в мире не остановилось вместе с Раши?

***

Хирурга сменяет психотерапевт. Видимо, его разрешение требуется в первую очередь, чтобы позволить Рюске войти. Окончательное поступает от самого Раши.

Видеть его спустя столько времени — страшно. Как он раньше месяцами выдерживал? 

Первое, что замечает Рюске, — впалые щёки. Ещё более впалые, чем раньше. Худые пальцы. Кожа тоже будто белее. А глаза совсем тусклые. Красный в зрачке плавно переходит в бордовый. Тату змеи на руке совсем не видно под бинтами.

Рюске не знает, имеет ли право на приветствие. Имеет ли право на взгляд в свою сторону. Но Раши дарит ему и то, и другое.

— Как ты?

— Херово, — по-английски отвечает он. Вероятно, выбирает более точное слово. Рюске решает говорить так, как удобно Раши.

Он так и остаётся стоять в дверях. Будто случайно сдует чужую жизнь, если приблизится. Раши смотрит на него недолго, с почти безразличием и усталостью. Да, больше всего он выглядит усталым. Раши медленно отворачивается. 

— Ты жалеешь, что сделал это? — едва слышно тащит из себя Рюске. Он не уверен, так ли хочет услышать ответ. Не хочет знать, что прав. — Или… что не получилось?

— Да-а, — медленно кивает Раши, глядя перед собой. — Сейчас я жалею, что всё ещё тут.

Виноват, что спас.

— Прости.

— Ещё раз извинишься — больше не зайдёшь, — голос Раши впервые отдаёт твёрдостью. Но только слегка.

Он смотрит в окно, на яркие от солнца толстые листья деревьев. Если бы они хотели, услышали бы и птиц, заполнивших зону для прогулок. Может, поэтому Раши не включил телевизор.

В палате пахнет антисептиком. Стены — белые, до боли в глазах белые. Отдельная ванная. Не зря Рюске выпрашивал лучшую палату. Хотя бы думать о быте самому Раши не придётся. Рюске опять вспоминает пыльный ноутбук и пустой холодильник. Лишь бы ел. Лишь бы чем-то занимался.

— Если бы ты сказал, что хочешь вернуться в Америку, я бы тебя отвёз, — озвучивает он ещё одну мысль. Раши слегка морщится.

— Я не хочу вернуться. И не хочу оставаться. 

Пауза. Такая долгая пауза, что надежды на продолжение нет. Но Рюске зря боится, что и теперь Раши будет молчать. 

— Всё время чувствовал, что болтаюсь в пустом космосе, где ничего вокруг. И ухватиться не за что. Я просто есть изо дня в день. Каждый день просыпаюсь, потом засыпаю. — Рюске понимает. — Так что забей на меня. Правда. Иди домой.

У него нет дома. Он вспоминает, где был сам в то же время.

— А я как будто всегда стоял на тротуаре с кучей проложенных развилок и всё равно пошёл по газону.

Раши переводит взгляд и лениво осматривает гостя. Будто у него нет сил подозревать его во лжи — может только выдать доверие. И ждать объяснений. Слушать явно проще, чем говорить.

— Не знаю, захочешь ли ты слушать. Но теперь я хочу быть честным с тобой.

Потому что каждый разговор может оказаться последним.

— Я… я предатель. Я военный преступник. 

Никогда раньше Рюске не говорил это вслух. Ему нельзя это говорить. Но сейчас, для Раши, он вывернет всю душу наизнанку. Даже если он не попросит.

— Сейчас мне запрещён вылет на орбиту. Проекты, которыми я занимаюсь, — исправительные работы. Меня помиловали с условием, что я раскрою технологии, которыми занимался на Луне, и буду работать на благо земного космического совета. До сих пор не понимаю, почему мне позволили жить обычной жизнью, почему мне позволили избежать заключения. А ещё… это военная тайна.

Раши долго осматривает его с ног до головы. Будто представляет вот этого доброго, уязвимого, такого вежливого и учтивого японца на месте предателя. И не сходится. Но — есть силы только доверять.

— Военный преступник и неудавшийся самоубийца. Ну и парочка.

Если Рюске и можно остаться в палате, он не думает, что стоит. Что имеет право. Что это поможет Раши. Но стоит ли оставлять его в одиночестве? Больше всего Рюске хочется не существовать.

— Да оставайся, — просто бросает Раши, глядя в окно, — только спать домой иди.

***

Ещё в тот день, когда Раши попал в больницу, его телефон всплыл уведомлениями с незнакомого номера. Пара пропущенных и сообщение: “Перезвони мне”. В панике Рюске тут же забыл о них, но телефон он так и носил с собой, пока к Раши не стали пускать посетителей. Придя в себя, Рюске понимает кое-что. Раши никогда не упоминал, что у него есть кому звонить.

Тогда он решает позвонить сам. Номер американский — приходится высчитать удобное время и найти старую симку из салона Нью-Йорка. 

Ему отвечает резкий женский голос.

— Алло.

— Здравствуйте, — Рюске заметно теряется, хоть и продумал свой ответ тысячу раз. — Меня зовут Рюске. Я… насчет Раши. Вы звонили на его номер… Хотел узнать, вы его знакомая?

На фоне играет негромкая, но тяжёлая музыка. Вблизи что-то слегка гремит, девушка резко меняет тон голоса:

— Раши? Где он?

Кажется, и без того битое сердце Рюске царапает грудь новыми осколками. Волнение и страх в её словах откликаются в нём, но знать, что кто-то ещё чувствует то же к Раши, — бесценно.

— Он сейчас в больнице. — Рюске хочет продолжить, но мешает ком в горле. Девушка говорит громче:

— Что с ним? Жить будет?

— Да, — тише отвечает он, — если захочет.

Девушка молчит. Кажется, понимает.

— Он что-то сделал? — голос срывается на последних словах. Рюске сжимает челюсть — с силой, до скрипа зубов. Ему впервые придётся сказать это вслух после звонка в скорую.

— Он пытался… перерезать вены.

Девушка часто шмыгает, не в силах выдавить ни слова. Музыки на фоне теперь совсем не слышно. Вместо неё — шум улицы, проезжающих машин. Рюске даёт девушке время. Сложно подобрать правильный ответ.

— Раши… в порядке? Ну, за ним присматривают? Помощь нужна? Вообще где он лежит? Я хочу его увидеть.

— Да, он получает лечение, — Рюске звучит увереннее — техническая, материальная сторона воспринимается куда проще. — Только, думаю, увидеть его будет сложно.

— Это почему? — резкость возвращается в голос и бодрит Рюске. Такой боевой настрой — ради одного только Раши.

— Он в Японии.

— Чего?! Где? — Девушка вздыхает ещё пару раз, пытаясь начать фразу. — А вы кто?

И как это объяснить?

— Я живу у Раши. Мы… друзья.

Скептицизм просачивается даже через телефон. Зная прошлое Раши, Рюске легко догадывается, что о нём подумали. И это — очевидно. В правду поверить сложнее, если не знать Рюске. Он прокашливается, чтобы сгладить неловкое молчание.

— Можно узнать ваше имя? Ваш номер у Раши не записан.

— Аня. Мы с ним тоже друзья.

Рюске припоминает это имя. На общих фото в соцсетях она была подписана — та самая блондинка, мелькавшая чаще остальных. Видимо, не просто так.

— Слушайте, мне нужно увидеть его. Я прилечу. Просто скажите адрес больницы или его дома, ладно? 

Это и правда впечатляет. Ничто не вызывает такого доверия, как желание приехать на другой континент, только чтобы увидеть Раши. И Рюске сделает всё, чтобы они увиделись.

Раши никогда и не говорил прямо, почему они перестали общаться, но Рюске кажется, что это именно то, что ему нужно. Конечно, уверенность, что любое его действие приведет к ошибке, тоже никуда не делась. Но Аня знает Раши лучше и дольше него. Она тоже думает о нём, тоже желает ему только лучшего. 

Ещё одна причина верить ей, а не Раши, — психотерапевт предупредил Рюске, что люди, переживающие депрессию, могут отстраняться от близких людей, стремиться к изоляции. Может, веских причин разрывать контакты с Аней и не было? 

Рюске встречает их с её парнем Джеком в аэропорту. Про него Аня сказала только, что Раши и его друг тоже. При виде пары Рюске сразу задумывается, как же они будут выделяться здесь, в Японии. Невысокая бледная блондинка с руками, покрытыми тату, рядом с большим темнокожим парнем с дредами. Опустив сумки на землю, Джек протягивает руку Рюске. Рукопожатие большой руки напоминает об одном человеке.

— Первый раз в Японии, а гулять вообще не настроение, — вздыхает Аня, бегло оглядываясь. — Как он? Жить не захотел?

— Всё по-прежнему.

Сразу после отеля они едут к Раши. Волнение гостей видно невооружённым глазом — Аня дёргает ногой и грызёт губы, глядя в окно такси, а Джек стучит пальцами по коленке. Рюске не сразу замечает, что всю дорогу они держатся за руки.

Раши лежит и с пустым взглядом листает что-то в телефоне. При виде его Аня расталкивает парней и большими шагами двигается к кровати.

— Ненавижу тебя! — кричит она так громко, что Рюске уже ждёт прихода медсестёр. 

Чуть не споткнувшись о капельницу, Аня бросается на шею Раши и крепко сжимает. Плечи её подрагивают от слёз. Раши округляет глаза и слегка морщится. Растерянность вымещает пустоту в зрачках, но не мешает ему подхватить:

— Я сильнее.

Джек нерешительно подходит с другой стороны кровати и только обменивается долгими взглядами с Раши. Руку с его стороны не пожмёшь. Аня ещё долго всхлипывает, прежде чем освободить Раши.

— Вот нахрена ты уехал и ничего не сказал? — отпрянув, тараторит она. Слёзы ещё текут по щекам, смачивают губы. —Я, блять… Да я весь Нью-Йорк оббежала, все бары, клубы, сколько домой к тебе ходила! И Джек искал, и… Ясу. — Она качает головой в сторону Рюске, но быстро забивает на опасность сболтнуть лишнего. — Мы все, блять, волновались. Когда телефон вырубил и инста сдохла, думали, ты сторчался. 

— Не-е, это не про меня.

— Мы о тебе не забывали, — чеканит Аня, сжимая его ладонь. — Понимаешь? Ты нам всем дорог. Особенно, сука, мне.

Кажется, её взгляд снова падает на перемотанное запястье, и голос срывается. Раши отмахивается. Смотрит внимательно, серьёзно на опутившуюся перед ним светлую макушку.

— Даже в другой стране достали, черти.

— А ты думал, — усмехается Джек. 

Рюске мнётся на месте, думая уйти. Он тут не нужен. Только рука тянется к двери, как Раши останавливает его одним взглядом. Ничего не говорит, просто смотрит. И Рюске остаётся.

— Хотите знать, почему слился? Потому что был третьим лишним, — ровно говорит Раши. — Вы всё время вместе. Не знаете, как от меня отделаться. — Аня пытается вставить слово, но Джек её обрывает — надо дать говорить, пока готов. — И Ясу я не нужен. Да и человек я хуёвый, раз на то пошло. Ты вообще помнишь, что я тогда нёс?

Аня сжимает зубы. Видимо, то, что попадало в уши Рюске, было ещё цветочками.

— Ты… только попробуй ещё раз так подумать. Только попробуй.

— Вы не могли скинуть балласт, значит я сам скинул. Вот и всё. 

— Ну, хер мы тебя теперь отпустим, — говорит Джек. Как будто в шутку.

Раши делает явное усилие, чтобы посмотреть в глаза Ани. Щурится. Тянет с тумбочки салфетку и вытирает чужое лицо. Судя по частым шмыгам, потекли не только слёзы.

— Ну и дура. У тебя чё, в салоне только рукава бьют? Откуда деньги на Японию?

— Парень богатый, — шмыгнув, кивает Аня на парня.

— Бар, что ли, выстрелил?

— И он тоже, — улыбается Джек.

На выходе из больницы Аня ещё вытирает заплаканные глаза и вбирает побольше воздуха, пытаясь отдышаться. Джек нежно притягивает её за плечо. Рюске идёт чуть поодаль, позволяя им всё обдумать в тишине.

— Спасибо, Рюске, — Аня берёт его ладонь в обе свои — маленькие и холодные. Как у Раши. — Правда.

— Вам спасибо, что приехали. Проделали такой путь только ради него.

В её глазах виднеется лёгкость, но брови ещё сведены. Рюске благодарен Раши, что он уговорил их вернуться в отель. Четырнадцать часов полёта, нервозность из-за произошедшего и слёзы явно не идут на пользу. А вот Рюске планирует посадить их в такси, вернуться и просидеть в коридоре до ночи. Или до утра.

— Как он уболтал тебя увезти его? — спрашивает Джек. — Ты вроде адекватный.

Как бы объяснить?

— Он был не в лучшем состоянии и попросил помочь. Это был единственный раз, когда он что-то попросил.

Кроме содержимого ширинки. Но это не считается.

— Вы, типа, давно знакомы?

Конечно, Рюске полностью понимает значение странных взглядов на своём лице. Они хорошо знают Раши. И то, как он жил.

— Где-то полгода. Даже чуть больше. Я прилетал в командировку и зашёл в бар, а потом мы…

Пошли в мотель? Всё равно пауза уже подвела его.

— Мы подружились. Я прилетал ещё несколько раз.

Его спасает только подъехавшее такси.

Раши разрешает Ане и Джеку сходить в его новый дом. Правда, с уверенностью, что Рюске до сих пор живёт там. Он не решается признаться, что если и спал на кровати, то в мотеле в пятнадцати минутах езды от больницы. Рюске даже не нашёл в себе силы вызвать химчистку, так что пятна крови точно въелись в новый диван. Раши это вряд ли понравится. Если захочет вернуться.

Но пришлось сказать об этом гостям. Без лишних вопросов они соглашаются помочь с уборкой. Но всё, что нужно Рюске, — это помощь зайти в квартиру. Было бы неловко снова идти туда с полицией.

— Ладно, — выдохнула Аня, пытаясь справиться с чувствами, — пол и ванну я отмою, но диван…

— Я вызову химчистку, — спешит Рюске. Почему он не позвонил раньше, никто не спрашивает.

Они садятся за стол на кухне. Стоит Рюске набрать номер, как Аня кладёт ладонь ему на лопатку. Хочет поддержать, хоть и не понимает, что тот говорит. Очень знакомая тактильность. 

И их с Джеком помощь ощущается… теплом в груди. Расслабленными плечами. Впервые за пару недель Рюске чувствует облегчение. Наконец-то о нём заботится кто-то ещё. Наконец-то их вмешательство не позволит ему снова всё испортить. Он знает, что никогда не справится с ответственностью.

— Знаете, Аня. Вы с Раши похожи.

Она вылезает из шкафа, где выбирает Раши одежду, и изгибает бровь. 

— И чем?

Какое слово лучше подобрать? Добротой? Тактильностью? Способностью шутить в невыносимой ситуации? Может — всё сразу?

— Вы оба сильные.