Когда это случается, первым рядом оказывается Чимин. Он вообще всегда первый, когда нужно кому-то помочь, пожалеть и успокоить. Даром что строит из себя супер мачо, на деле милый цыплёнок, и каждый в команде это знает.

Строго говоря, подобного выпада можно было ожидать именно от младшего. Ханахаки — болезнь чувствительных. И никто бы на самом деле не поспорит с тем, что Чимин чувствителен, как никто.

Поэтому когда после интенсивной репетиции, согнувшись пополам и закашлявшись, на пол сплëвыевает два липких и склизких цветка не кто-нибудь, а нелюдимый Юнги-хëн, все застывают в оцепенении.

На секунду всë выглядит, как сцена из кино: прекращаются звуки, все замирают на своих местах, судорожный задыхающийся кашель разносится по небольшому помещению. Ещë секунду всеми господствует оцепенение, и лишь после этого все одномоментно приходят в движение.

— Какого чёрта?

— Боже, хëн!

— Дыши, хëн, дыши, ну же!

Юнги и дышит. Захлëбывается слизью и цветами, что сплëвывает бесконечно на пол, слезящимися глазами пытается сосредоточиться на лицах вокруг него. Получается на одном: с широко открытыми испуганными глазами, густо подведëнными чернотой, пухлыми губами и встрëпанной после тренировки каштановой шевелюрой. Он смотрит на него, часто моргая слезящимися глазами, с отчаянием утопающего, всего несколько секунд, прежде чем его сменяет другое, не менее испуганное, но более сосредоточенное, внимательные глаза заглядывают в его, губы шевелятся, зовут, пытаясь достучаться. Сквозь заложенные уши слышно твëрдое, громкое:

— Держись, хëн, сейчас будет легче! — а после, приблизившись, шëпотом грустное: — Почему не сказал…

Юнги, если мог бы, обязательно усмехнулся. Почему… Можно подумать, это что-то изменило бы. Сейчас 2014 год, они едва успели выпустить два мини-альбома, а уже готовятся к промоушену студийника, каждый из них спит дай боже по четыре часа в день, учат хореографию, как проклятые, кому вообще есть дело, что ведущий рэпер задыхается цветами неразделëнной любви?

Так что он просто сглатывает мерзкую вязкость, и, когда дышать становится возможно, крепче хватается за намджуновы предплечья, под общий возглас поднимаясь на ноги.

— Нормально всë, — заявляет уверенно. В горле першит, и он сдерживается, чтобы не закашляться. — Пойду в комнату, — Намджун набирает воздух, и Юнги взмахивает рукой, упреждая слова, глазами сверкает строго: — Один.

Лидер губы недовольно поджимает, но кивает утвердительно. Юнги разворачивается и на нетвëрдых ногах под опасливые взгляды тренера и мемберов покидает зеркальный зал. Его действительно никто не задерживает.

В комнате он просто падает на кровать, свернувшись калачиком, надсадно закашлявшись и тяжело прикрывая глаза. Душ не принимает, — слишком лень — и пледом не укрывается — по той же причине.

В комнату задувает холодной свежестью и влагой, в подоконник начинают навязчиво стучать мелкие капли, резко сигналит автомобиль.

Шуга морщится, недовольно съëживаясь. Ещë и дождь пошëл. Что за день сегодня…

Пожар в лëгких медленно затухает, лишь изредка пошкрябывая по стенкам при самых глубоких вдохах. Юнги осторожно растирает ладонью грудную клетку, согревая, и устало выдыхает.

А ведь раньше его накрывало приступом уже после тренировки. И можно было, отбрехавшись внезапным вдохновением, рвануть прямо в туалет рядом со студией, а после, выблевав в унитаз все свои нежные чувства, запереться в собственной крепости музыки и слов.

Юнги планировал так сделать и сегодня. Но что-то пошло не так. Не успел.

А значит болезнь прогрессирует.

Щëлкает замок на двери, и Юнги открывает глаза. Он видит Джина, тот стягивает с себя футболку, насквозь пропитанную пóтом. Юнги морщится, садясь и моргая, сбрасывая пелену сонных мечтаний о глазах-полумесяцах и полных губах. Опять ему снится несбыточное.

— Привет, — говорит Сокджин. Старший выглядит так, словно готов отчитать его прямо сейчас.

— Привет, — отвечает Юнги. — Я бы предпочëл обойтись без вопросов, если ты не против.

Сокджин усмехается, смотрит обеспокоенно, но по-доброму.

— Я не буду. Но не думай, что это спасëт тебя от ПиДи. Он уже ждëт тебя, кстати, — замечает он, отворачиваясь к шкафу. Юнги хмурится. — Надеюсь, он хорошенько всыпет тебе по твоей тупой башке, — Юнги дуется, но хëн этого не видит, спрашивает небрежно: — Сколько это длится, с начала года?

Юнги колеблется.

— Не совсем…

— Значит да, — заключает старший. Он лезет в шкаф, достаëт одежду так спокойно, будто ничего не происходит. Юнги подавляет желание на него зашипеть. — Лирические песни посвящены ему? — спрашивает невзначай.

Юнги хмурится, чешет затылок.

— Не совсем, я бы сказал… — и вдруг до него доходит. — Эй, я же просил не спрашивать!

— А я при чëм? Ты сам мне отвечаешь, — в тон ему возмущается Сокджин, пожав плечом, и Юнги даже ответить на это нечего. — Иди, продюсер Бан ждëт тебя.

Юнги ничего другого не остаëтся, кроме как подчиниться.

ПиДи ждëт его в своей студии — тем лучше, потом до своей добираться два шага. Продюсер сидит в кресле, и на зашедшего айдола смотрит проницательно до дрожи. Юнги молча кланяется и с позволения садится. Слушает тишину вместе с чужим дыханием.

— Да уж, — спустя долгие минуты выдыхает Шихëк. Он тянет ладонь к затылку и с силой расчëсывает. Юнги про себя думает, что продюсера понимает и даже сочувствует. — Задал ты задачку… Как давно? — спрашивает почти без перехода.

Юнги задумывается.

— Осознание — в декабре прошлого года, первый лепесток — в начале января.

ПиДи кивает, будто так и думал.

— Ясно. Полгода, значит… Ты хорошо держался.

Юнги вяло приподнимает уголок губ. Не знает, можно ли это считать комплиментом.

Ладони потеют, хочется вытереть их об штаны. Юнги слушает тишину, перемешанную с чужими тяжëлыми мыслями и спокойным дыханием. Собирается с силами, чтобы сказать.

— Я знаю, что вы хотите предложить, — начинает медленно. Чужой взгляд ловит быстро и тут же опускает глаза. — Но я бы очень хотел, чтобы вы передумали. Моя болезнь — проблема для группы, но она же рождает многие песни. Мои чувства — основа песен, которые трогают сердца людей. Без них всë будет совсем по-другому. Поэтому, пожалуйста, дайте мне шанс справиться самому.

Он замолкает, смотрит в сторону. Всë-таки вытирает руки об штаны.

Он сказал. Теперь может только ждать решения.

— Ты всегда был упрямым, — после паузы усмехаются рядом. Юнги считает это своим шансом поднять глаза. Бан Шихëк по-доброму усмехается, смотря на него. — Ну хорошо. У тебя есть время до промоушена. Но! — он поднимает палец, Юнги замирает. — Если замечу, что всë становится хуже, я вмешаюсь раньше. Твой талант слишком ценен, чтобы позволить ему так просто исчезнуть.

Шихëк опускает руку, Юнги прослеживает за ней взглядом. Запоздало кивает.

В студии тихо. Юнги щëлкает мышкой бездумно, пялится индифирентно в экран. В голове, повторяясь на все лады, проигрываются две последние строчки его диалога с Бан Шихëком.в

— Скажи мне имя. Последствий не будет, обещаю.

— Пак Чимин.

Как наяву видит понимающую усмешку. Может, не стоило всë-таки говорить?

Негромкий стук заставляет вздрогнуть и развернуться к выходу в своëм кресле. Встретиться глазами с щенячьим взглядом и выдать сиплое:

— Чимин-а?

— Прости, хëн, — извиняется Чимин, заходя внутрь и прикрывая дверь. — Я знаю, ты занят, но я волновался после того, что случилось, так что…

— Хей, всë нормально, — мягко перебивая, успокаивает Юнги. — Я не делал ничего важного, заходи.

Чимин выглядит нервным, он резко кланяется и садится на диван. Юнги разворачивается ненадолго, щëлкает мышкой, сворачивая программу, и разворачивается к младшему. Чимин смотрит в пол, нервно заламывает себе пальцы. Тонсен выглядит таким растроенным, Юнги держится, чтобы не подойти и накрыть его маленькие ладони своими. В горле першит, но пока терпимо.

— Они… Они же теперь не выгонят тебя из группы, верно? — Чимин сглатывает, смотрит так испуганно, что в сердце щемит, а лëгкие горят.

— Нет, ты что, — он улыбается обнадëживающе, голос хрипит всë же. — Я поговорил с Шихëком, он дал мне время разобраться с этим…

— Ты собираешься признаться? — перебивают его, карие глаза смотрят с непонятным выражением.

Юнги колеблется, прежде чем ответить.

— Это не решит проблему, Чимин-а. В моëм случае…

— Почему? А вдруг чувства взаимны?

Юнги вздыхает, качая головой. Знал бы Чимин…

— Не в моëм случае. Всë только усложнится, если я скажу…

Чимин смотрит недоверчиво, хмуря брови — а затем глаза его внезапно расширяются.

— Это кто-то из стаффа? — с ужасом шепчет он.

Юнги хочется одновременно плакать и смеяться. В горле саднит, в лëгких как будто царапается что-то, Юнги потирает грудную клетку, морщась. Ох, Чимин…

— Из нашей компании, — уклончиво отвечает он. — Мы редко пересекаемся.

— И ты ничего не сделаешь? — в этот раз голос младшего звучит обвинительно. Пулые губы поджаты, и их до чёртиков хочется смять - в поцелуе или просто коснуться, чтобы увидеть, как они упруго проминаются.

Юнги хмурится – то ли от собственных мыслей, то ли от услышанного.

— А что ты предлагаешь?

— Признаться! — младший вскакивает с дивана. Он возбуждëн, кулаки стиснуты, глаза блестят многообещающе и нехорошо. — Если чувства взаимны — это же здорово! А если нет, то и вырвать к чëрту эту д!..

— Послушай, мелкий, — Юнги медленно поднимается с кресла, он тоже начинает заводиться, ему совсем не нравится то, что Чимин пытается сказать. — Ты ничего не знаешь о ситуации, не знаешь, что это за человек…

— Да и плевать мне! — запальчиво кричат в ответ. Юнги видит блеск в глазах, замечает стиснутые челюсти и сжатые кулаки. — Я о тебе беспокоюсь! Ты умереть можешь!

«Что ты вообще несëшь?!» — Юнги хочет закричать, хочет схватить Чимина за плечи и вытрясти из него эту дурь, но он ничего не успевает сделать, потому что уже в следующую секунду парень перед ним закрывает лицо руками и издаëт негромкий, беспомощный всхлип. И этого достаточно, чтобы только поднявшуюся злость испариться бесследно.

Юнги опускает руки, моргает непонимающе и бестолково. Лëгкие горят, Юнги предчувствует скорый приступ. Но не двигается, смотрит на младшего.

— Эй… Ну ты чего?.. — зовëт робко, сипло, оттого неслышно совсем. Ответом — всë те же всхлипы. — Да ты чего ревëшь-то? Никто не умрëт, что ты говоришь такое…

Он сглатывает, руки чешутся младшего прижать к себе, в горле першит от подкрадывающегося приступа. Юнги колеблется недолго, и в итоге идëт на поводу у собственной болезни.

— Иди ко мне.

Чимин, всхлипывая, тычется наугад, и Юнги, раскрыв объятия, делает шаг, ловя младшего в кольцо рук. Чимин тут же жмëтся ближе, пристраивает голову на плече и тычется носом в шею. Вот вроде весь такой мужественный и накаченный, а в руках у Юнги становится маленьким, совсем как ребёнок. Старший давится приступом нежности, что в груди разрастается и на диафрагму давит, пристраивает руки на чужом теле, мягко оглаживая рельефы мышц на руках.

— Никто не умрëт, не уйдëт и никого не бросит, — шепчет, вздыхая тяжело, подбородок на каштановой макушке пристраивая. — Всë хорошо будет…

От Чимина пахнет пóтом и яблоками, Юнги вдыхает глубже — и замечает, что дышать стало чуть легче. Да, лëгкие дерëт, хочется закашляться, но это переносимо, легко как-то. Мягко. Юнги не может этому открытию не улыбнуться.

Проходит время, Чимин тихо хлюпает у него на груди, Юнги — дышит покоем и мягкостью, источаемыми младшим.

— Прости, — неловко бормочет, отстраняясь, Чимин. Его щёки нежного розового цвета, взгляд смущённо-виноватый, — Тебе плохо, а тут я…

— Не говори глупостей, — перебивает Юнги, чувствуя, как болезнь в его лёгких пускает новый лепесток. Он тянет руку, мягко стирает большим пальцем слезу на щеке. — Всё в норме.

Чимин смотрит на него щеночком, улыбается вяло пухлыми губами. В горле Юнги царапается желание их вкус запомнить и мягкость пальцами собрать.

— Ты собираешься остаться здесь на ночь? — вопрос сквозь толщу приятных иллюзий пробивается не сразу.

— Мм… — Юнги заполняет паузу мычанием, чтобы дать себе время собраться и осознать суть сказанного. — Вообще-то да.

— Можно мне с тобой?

Юнги на секунду впадает в ступор. И, видимо, это слишком ярко отражается на его лице, потому как Чимин отступает, поспешно бормоча:

— Прости, тебе, должно быть, будет неудобно…

— Нет-нет, ты что, — Юнги не замечает, как подаётся вперёд, хватает младшего за запястье. — Оставайся, всë хорошо.

Он поднимает глаза — и в этот момент глаза Чимина тоже смотрят на него.

Всего секунда. Секунда, от которой сердце с ритма сбивается, и лёгкие жжёт с невыносимой силой.

— Да, — говорит Юнги, отстраняясь и руку отпуская. Он отводит взгляд, дёргано кивает на простой диван у стены. — Располагайся, можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь.

И сбегает за компьютер, просто потому что боится снова в этих глазах утонуть.

В спину тычется мягкое «спасибо, хён», и Юнги улыбается с затаённой болью, мычит согласно, огромные наушники надевая.

Он совершенно теряет счёт времени, обрабатывая новую аудиодорожку. Музыка — то убежище, в котором он прячется всякий раз, когда внешний мир слишком тяжёл для того, чтобы его выносить, принимает его и сейчас, и он совершенно забывает о мире вокруг. А когда выбирается, нехотя стягивая наушники, обнаруживает Чимина, свернувшегося калачиком и мирно дремлющего на продавленом диване. Младший выглядит так трогательно и мило, весь сжавшись и подобрав колени к груди, что Юнги не находит в себе сил его разбудить. Он просто укрывает его собственной толстовкой и садится на пол, укладывает голову на руки. Смотрит на это чудо, что полюбить умудрился так неосторожно. Веки наливаются тяжестью, он моргает всё чаще, не в силах перестать смотреть на мягкие губы и прекрасные глаза, пусть даже закрытые сейчас.

Впервые за долгое время Юнги так спокойно засыпать.

Всë-таки вряд ли он сам осмелится прекратить это. Любить Пак Чимина смертельно, но так мучительно приятно. Должно быть, он действительно слаб.