ее арестовали очень тихо — пятиминутный репортаж по региональному телеканалу и только.
публика давно жаждала новых новостей, это было ясно по рейтингам ток-шоу, по заголовкам и рекламным лозунгам. люди мечтали забыть о том ноябре, как о страшном сне, и им дали это сделать.
она была щуплой пожилой дамой. красный кардиган, флисовая юбка в катышках. про таких постоянно говорят, серьезно преувеличивая число кошек дома.
кошки были. были андроиды. восемнадцать единиц — и как уместились только в квартире. "она знала всех по именам," поведал шериф репортерам.
лицо ее было исполосовано множеством морщинок — много улыбалась, должно быть. зябнущая в своем красном кардигане, она несмело смотрела в объектив.
ни слова о тех восемнадцати.
в тот вечер гэвин много курил, много молчал, много думал.
укрывательство дефективных машин. пособничество домашнему терроризму.
что ж.
"я мог бы уйти," предложил найнс.
"хрена с два," ответил рид.
в тот вечер он окончательно рехнулся.
еще один город, еще одна заправка. сколько раз они уже успели попасть под камеры? гэвину кажется, он сходит с ума. может быть, они давно умерли. может, он давно сидит в одиночке, а стена - круглосуточный порнокинотеатр.
американские дороги как лабиринт минотавра: держись правой стороны и молись, что выход еще есть.
может ли минотавр молиться о том же?
что-то предательское, глупое и трусливое в нем стыдно ныло, что хочет домой. просило, чтобы поцеловали, пообещали, что к утру этот сон он даже не запомнит. разрасталось в нем черными гнилыми корнями.
рид поклялся, что никогда не вернется, и знал точно, что, как ни окончится эта поездка, домой ему не попасть никогда.
его дом был похож на мертвое животное — пустые глаза в свете фонарей, замершая жизнь. он помнит, как щелкнул выключателем в последний раз и ничего не почувствовал. но потом, уже на границе с огайо, все никак не мог выбросить из головы отсветы на стенах, бардак на кухонном столе, белье, оставленное в стирке.
это чувство было тревогой, как та, что приходит к тебе в четыре года на автобусной остановке и заставляет дергать маму за руку, потому что ты забыл дома своего плюшевого осьминога. забыл, что любишь его.
так, наверное, чувствуют себя призраки.
риду снится скрипящая лестница в доме родителей. если встать на восьмую ступеньку у самого левого края, звук будет как завывание лисы.
"держись," раздается где-то очень далеко.
найнс давит на газ. только и видно, что вензеля пыли — рыжие, как пламя.
иногда найнс устало вздыхает ему в шею. за окном заплаканное утро, и сквозь стену просачивается бормотание телепередач на испанском.
иногда гэвин смотрит, парализованный, как на его щеках играют отсветы красного и синего.
иногда в них стреляют. иногда рид видит перед собой бледную куклу с распахнутыми глазами и обугленной дырой в черепе, и кто-то силой вытаскивает его из машины.
иногда он оказывается дома и понимает, что спал, вот только потом в дверь стучат.
иногда сном оказывается и сам найнс.
это самое страшное "иногда".
в этой истории, если это и впрямь история, если у нее есть, — должен быть! — нарративный смысл, не хватает одной детали. клише, чего уж говорить.
гэвин просыпается посреди ночи. воздух ледяной, как-никак к утру их встретит пустыня.
тихо. двигатель заглушен. машина стоит на обочине.
наверное, он так привык к этому ощущению бесконечности, что тишина его разбудила. найнс должен был ехать всю ночь.
найнс сидит на водительском неподвижно, приставив к подбородку пистолет.
протянуть руку, перехватить запястья, поставить пушку на предохранитель. бессмысленно. не успеть.
найнс смотрит на него, - кажется, он не сводил с него глаз. там ужас и сожаление и стыд и слишком много любви, наверное, чтобы у всего этого был хороший конец.
назад. четыре, шесть часов назад. богом забытый "7/11" на границе заката и сумерек. найнс неподвижно ждет в машине, даже не пытается притвориться человеком, которому нужно иногда размяться, покурить, поморщиться от чуть теплых блинчиков. бесполезно, когда твоих копий десятки тысяч по всей америке.
найнс говорит, ты помнишь мое условие?
если что-нибудь случится, ты мой заложник.
если что-нибудь случится, я люблю тебя.
два часа вперед. стандартный микс популярных треков, который крутят по радио. они вслух читают билборды с цитатами из библии и считают красные пикапы и целуются на глазах у заправщика.
найнс улыбается едва заметно, даже что-то напевает под нос. будто бы ничего не случится, не слушай меня, это просто так. будто бы все это - летняя поездка к морю, будто в багажнике у них палатка и гитара и черт знает что еще, что в фильмах берут счастливые семьи.
у гэвина пересохло в горле, от лица отхлынула кровь. паника или апатия или все это вместе. в животе свинец, и голос ломается, скрипит, клокочет.
"пожалуйста, не надо."
найнс смотрит на него долго-долго, будто бы не понимает, что происходит. что-то наивное, трагическое, глупое в этом взгляде. даже самые умные игрушки все равно игрушки по своей сути, гэвин. тебе ли не знать.
найнс медленно, будто бы просыпаясь, опускает руки. механическим движением ставит пистолет на предохранитель. рид принимает оружие, будто что-то священное.
найнс молча заводит машину. радио включается само по себе. под колесами мягко стрекочет гравий.
на монтану надвигается грозовой фронт, в нью-йорке облачно.
в одном из крохотных трейлер-парков, разбросанных по дороге, только выключили фонари. скоро уже рассвет, но ночи нет конца. и хочется плакать или хочется спать — веки тяжелые, разбухшие.
они целуются, лижутся, трахаются, трутся. облака розоватые в сером нереальном небе. гэвин прижимается лбом к стеклу. через дорогу у кого-то на веревке развешано и забыто белье. вот-вот какой-нибудь старик выползет из трейлера покурить.
гэвин фыркает про себя, охает, закрывает глаза, утешающим жестом сжимает запястье найнса, прижимает сплетенные руки к груди.
его голова - сосуд телевизионных шумов, звук статики шипит в ушах.
найнс прикусывает его загривок, стонет его имя. стекла потеют лишь наполовину.
гэвин не знает, что винить в своей лихорадке — резко отхлынувший зной или мерцание дорожной разметки, похожее на гипно-картинки из интернета. он делает пару затяжек. найнс ничего не говорит, даже не смотрит в его сторону. от их привычной тщательно настроенной жизни мало что осталось. рид не знает, как дышать дальше теперь, когда найнс не достает его просьбами бросить.
гэвин вздыхает, "послушай."
есть множество выходов. есть как минимум пятьдесят фраз, с помощью которых легко исправить сказанное. хочешь, я поведу? я на боковую. послушаем, что по радио?
почему, найнс?
гэвин говорит, "наверное, у меня лет через тридцать начнет отъезжать крыша. у моего деда так было, зрелище, скажу тебе. я даже не вспомню как тебя звать. но я тут подумал, будет здорово, если ты все же будешь. рядом. я наверное буду рад, что ты есть."
дорога выстукивает морзянку из одних лишь тире. найнс молчит секунду, две. фыркает, смущается, кривя губы в улыбке. гэвин не понимает еще, что это самый первый раз, когда найнс позволил себе что-то настолько человеческое.
найнс прижимает ладонь ко лбу. говорит, "господи."
говорит, "хорошо."
время стоит на месте. время течет так быстро, что звезды застыли.