Удивление до, пожелание после

Авантюрин поцеловал его точно в слепом пятне видеонаблюдения.

Ну, как поцеловал: было простое прикосновение губ к губам, больше похожее на неуклюжий мазок растревоженного насекомого.

Жест так не сочетался ни с павлиньими перьями, ни с вызывающими раздражение ужимками, что Рацио не отмахнулся сразу.

Только уронил:

— Объяснитесь.

Авантюрин отвечал и улыбался, а его рука, скрытая за спиной, конвульсивно дёргалась. Рацио прекрасно видел это из зеркала, так удачно расположенного за чужой спиной.

Давать честные ответы  — с другим начинать подобную интерлюдию было бы бесполезно, — для заядлых игроков настолько невыносимо, что выбивает из зоны комфорта в объятия настолько обидного просчета? 

(или Авантюрин прекрасно знал о зеркале и использовал его)

Рацио такой подход считал по меньшей мере неразумным и до крайности утомительным.

Что ж.

У всех есть свои недостатки. Вопрос лишь в готовности над ними работать. 

В комнате царили полумрак и прохлада.

— Неужели ты совсем не хочешь посмотреть, как я раздеваюсь?

Не то что бы Рацио ожидал, что Авантюрин не начнёт выкидывать с порога нечто подобное и именно в таком тоне. Наоборот, это подтверждало (в очередной раз) его собственные предположения — и (тоже в очередной раз) собственная правота не вызывала бурных восторгов.

Для того, чтобы этот вечер в итоге оказался приятным, достаточно было немедленно выдворить Авантюрина вон.

— Абсолютно нет. Мы на Пенаконии — если я пожелаю посредственного увеселения, то найду его, не обращаясь к вашей помощи.

Когда Рацио обернулся, то столкнулся нос к носу с уже обнажённым ним. Тот, с непроходящей улыбкой, поднял руку и потянул за листок венок из чужих волос.

— А я и не думал, что вечер действительно будет приятным. Так видных учёных интересуют развлечения для простых смертных?

Глухое раздражение вспыхивало всякий раз, стоило Авантюрину открыть рот. Скорее всего — это был повод поразмышлять на досуге, уже покинув безмерно вычурную планету, — он вспыхивал так сильно от того, что Авантюрин был лодкой, чей маршрут откорректировать не имело смысла, но было так много поводов. В последние дни на Пенаконии сплелись помыслы самых разных сторон, и задачей Рацио было лишь наблюдать, как лодка проплывает необходимые метки.

Но сейчас — только сейчас — без пальцев на чужом пульсе было не обойтись. Иначе их — на этот раз вдвоём, — ждала встреча с айсбером.

Лучше этому вечеру быть приятным.

— Тогда возникает закономерный вопрос: картёжников интересует что-то, кроме ставок? Да будет вам известно: я полагаю, что отрицание аспектов телесного не является проявлением интеллектуального развития. Но некоторые философские течения со мной не согласятся.

Было тихое подозрение, что прямо сейчас Авантюрин пропустил большую часть слов мимо ушей, это у него получалось филигранно, как и задавать вопросы ниже границы минимального значения IQ, необходимого для признания сущности разумной.

Но практика показывала: и в самых самые запущенных случаях полученное знание имеет шансы проклюнуться ростком разума.

Доктор Рацио собирался работать всю жизнь, чтобы эти шансы повышали свой процент вероятности.

— О, так я могу что-то выиграть?

— Ничего.

— А проиграть?

— Вам ли не виднее. Азартные игры — не моя сфера деятельности.

Авантюрин тихо выдохнул, опуская ресницы. По его губам всё ещё блуждала улыбка, но вместо нового потока слов он предпочёл поцеловать.

Ни один из них не закрыл глаз.

Но гораздо позже, когда полутьма комнаты перестала казаться прохладной, а небрежно брошенный на край кресла венок позабыто мерцал в тусклом луче, чужие поцелуи оставались роем, прокладывающим путь по линиям: плечо, грудь, живот, запястье — в момент ловли друг друга глазами.

Щекотно.

(как будто Авантюрин так и стоит там, на пороге)

Тогда Рацио, сев, притянул к себе чужое лицо и поцеловал сам — глубоко.

Только после этого ответные касания, — насекомые скинули крылья, — стали под стать чужому взгляду. Жадными.

Теряя дыхание, Рацио не был открыт для глубокого анализа чужого психотипа, да и гипсовой головы не хватало — и она же была здесь и сейчас крайне лишней.

И всё же в голове, пока он, склонив голову, испытывал на себе этот новый напор, сложилась мысль, что Авантюрин действительно до краёв полон ▓▓▓▓▓▓)

(когда, резко выдохнув, Авантюрин отстранился, его взгляд, бросаемый из-под ресниц, был светлым, как выжженные солнцем бесплодные земли пустыни)

Когда Рацио нависал, опираясь о постель одной рукой. Авантюрин клал на низ его живота пылающую ладонь и они снова и снова сцеплялись взглядами.

Неловкости между ними не было; но в движении навстречу друг другу к соприкосновению в точке “хорошо” ещё предстояло прийти.

“Хорошо” — недооцененное понятие, зачастую лучше любых цветистых слов.

“Хорошо” — слишком сложно для азартных игроков, у которых нет ни полутонов, ни золотой середины.

Стоило движениям, то, как Авантюрин выгибался, давил, предлагал, начать превращать разворошенную постель в стол для покера, — Рацио перехватил чужое запястье и медленно отзеркалил касание-насекомое.

Глаза в глаза. 

Сейчас именно этот контакт, а не хватка пальцев на пояснице, ловили и заставали врасплох.

Когда Авантюрин становился податливым — помесь дешёвой глины и приторной ваты, — в чертогах разума Рацио медленно-медленно падали в темноту бесконечности крупинки песочных часов, отсчитывая до точки невозврата.

Хорошая визуализация, желай Веритас в таком положении кого-то лечить.

Тогда Рацио ослаблял хватку (которая, впрочем, и без того не грозила оставить следов), — и всё заканчивалось тем, что Авантюрин обхватил его лицо ладонями и целовал — молча, голодно, кусая губы.

Так заканчивалась приторность дешёвой покорности — и начиналось что-то.

Что-то, от чего вечер был приятен и без выдворения Авантюрина прочь.

Они никуда не торопились

И в один из моментов, когда Авантюрин медленно, тяжело дыша, уложил голову на живот Рацио, его глаза были тёмными-тёмными, как никогда не напоминая два драгоценных камня, чей ценник был давно определён.

— Кофе до, сигарета после — так ведь говорят о трёх величайших удовольствиях. Что скажешь, м?

— Вы всегда повторяете чужие слова?

Как много в Авантюрине было скриптов: на любой случай, любой вкус. Бездумное повторение?

Осмысленная мимикрия.

Если бы Рацио нравилось купаться в чужом страхе, он бы основательно тряхнул собственность КММ за эту оболочку. Но страхам он предпочитал тёплую воду ванн, с пеной и уточкой, и в этот длинный вечер он лишь аккуратно касался к чужого пульса, чтобы лодка, какая уж она есть, не топила их сейчас в волнах фарса.

Скрипты приносят удовлетворения не больше, чем заученные ответы на экзаменах.

— На самом деле я пока не повторил ни одного твоего слова. Ты всегда говоришь занудные вещи — к тому же ужасно сложные. Куда мне их понять?

Рацио, прикрыв глаза, выводил линии по природным изгибам чужого хребта и рёбер. Пальцы ощущали много линий по пути, но он не польстился на них, продолжил обводить крыло лопатки, а не штрих белого шрама.

— Вам достаточно отвечать на мои вопросы в том же духе.

— А в каком я начал? — протянул Авантюрин — и осёкся.

В этот момент Рацио полагал, что сейчас и его собственное касание ощущается как мазок насекомого.

Чужой пульс под губами сумасшедше частил.

(в следующую минуту они снова набросились друг на друга, — не понять, кто первым, — и разговор оказался забыт)

— Вам больно? 

Уточнять подобное бессмысленно: нормальный человек о таком скажет сразу, а с желающими страдать Рацио достаточно общался и в вертикальной плоскости, ставя ноль на зачёте. 

Но Авантюрин не то чтобы вписывался в граничные значения нормы, и, тем не менее, вот они здесь. 

Рацио всё еще здесь, когда чужие руки сцепляются в замок на его шее, а сам он склоняется ближе, чтобы чужой шепот щекотал ему ухо.

— Читаешь меня?

Авантюрин вызывающе улыбнулся, приподнимаясь на локте.

— Вы предлагаете мне этим заняться?

Чужие глаза светлеют — выцветают моментально, как ткань на солнце. Бесплодная эмоция, как выжженные земли пустыни.

— Древние говорили, что эрос первым покидает поле боя —

Чужие губы прерывают до того, как он успел закончить.

В какой-то момент Авантюрин прижался сзади, и его тяжелое дыхание щекотало шею. В этот миг Рацио решил, что не хочет поцелуя в неё — было в этом касании что-то сомнительное, и это внезапное ощущение ещё предстояло обдумать, — но до того, как он озвучил своё мнение или отодвинулся, Авантюрин вместо поцелуя просто прижался к изгибу лбом — ресницы щекотали  влажную кожу.

Очередной момент передышки они встретили в ванне. Длинно выдохнув, Рацио запрокинул голову, почти — только почти, — бездумно уставившись в потолок. Рядом не было книги, на расстоянии вытянутой руки был Авантюрин, и мысли расползались по углам в ожидании более продуктивного часа.

Пузыри в воде (добавил их точно не Веритас, как и не он прихватил бутылку вина, ещё недавно стоявшую запечатанной на столе) щекотали раздражённую кожу — если внимательно присмотреться, то следов на себе он мог отметить больше, чем на другом.

Авантюрин смотрел, не моргая, — и молчал, думая о своём.

Рацио не стремился прервать чужие размышлений — думать всяко полезнее пустой болтовни, к тому же сейчас совершенно не хотелось объяснять прописные истины... 

Впрочем, Авантюрин долго предаваться сладости мысли не стал. Это стало очевидно, когда он, сделав очередной глоток, потянулся за новым поцелуем. 

Что ж, тяга к подобным жестам всё-таки шла рука об руку с павлиньими перьями, но в ванне Рацио все ещё не имел ничего против вина. Даже в таком виде.

— Так значит не кофе, а вино?

На это Рацио предпочёл ответить не словами, а удовлетворённой усмешкой в уголке искусанных губ.

Пенаконии не к лицу понятия “утро”, “день” — моменты, когда заканчивается долгая неоновая ночь, и длинный безудержный сон приходит к концу.

Но время, когда вино выпито, простыни перекручены, а вода выплеснута на пол и пора разойтись, наступило без звонков будильников.

Рацио не смотрел, как Авантюрин раздевался, но увидел, как элемент за элементом он возвращал кричащие элементы и перья на места.

— Почему ты не скажешь мне остаться?

Звучало бы смешно, вот только смеяться не хотелось — и в коем-то веке обоим.

Он мог бы сказать как есть, если бы хотел увидеть, как снова выцветают чужие глаза, но подобные игры — удел картежников и, пожалуй, людей, не заключивших мирное соглашение с самими с собой. 

Рацио нравилось смотреть в потемневшие глаза — и этой причины, и ряда других, достаточно, чтобы только утомленно бросить:

— А вы хотите остаться?

Миг тишины.

— Не знаю.

Шорох одежды

— …может быть. 

— Процесс поиска ответа ничем не хуже его наличия.

Рацио сделал свои выводы про Пенканонию, но делиться ими сейчас было бы... неуместно.

Как бесконечен поиск знаний, так бесконечны вариации истины.

Для каждого своя.

Хотелось верить, что Авантюрин — с его скриптами и резкими качелями, — переживет задуманный гамбит, чтобы продолжить свой поиск.

Мёртвым это недоступно.

Выжить и немного удачи, чьё влияние крайне переоценено, — всё, что Рацио мог ему пожелать от всего сердца.

(и чтобы однажды перестали выцветать глаза, но о таком не пишут даже в записках с лучшими советами)

(только живого человека можно попросить остаться)