Первая встреча Цинсюаня с Хэ Сюанем произошла в столовой университета, когда последний вернулся туда на третий курс биологического факультета после годового отсутствия. Парень мог бы уже учиться на четвёртом и в этом году закончить обучение, но его судьба решила иначе.

Возвращение к нормальной жизни давалось ему слишком тяжело. Он не был похож на нормального студента — выглядел так, будто пережил десять, нет, двадцать сессий подряд. Может быть, он выглядел даже хуже, но ему, честно говоря, мало хотелось обращать на это внимание. Знакомиться с новыми одногруппниками тоже абсолютно не хотелось. Он так и существовал в одиночку: ходил на пары, пил омерзительный кофе в автомате и возвращался домой, где весь остаток дня смотрел в потолок и рыдал. Его боль умещалась в этой квартирке, где вместо кровати на полу валялся продавленный матрас, а вместо шкафа стояли две хлипкие табуретки, большего он себе позволить не мог. Плакать за пределами своего пристанища — тоже.

Еда в его холодильнике появлялась раз в неделю, но он сжирал её за день и только после этого мог нормально, насколько это было возможно в его ситуации, спать. Оставшиеся шесть дней Хэ Сюань голодал и страдал бессонницей, запивая её литрами кофе, убеждая себя, что это помогает. 

И вот, злой, голодный, с кругами под глазами, которые, кажется, были больше самих глаз и занимали добрую треть лица, он появился в университете тогда, когда уже узнал, что вся группа считала его фриковатым, что было ещё самым мягким вариантом оскорбления. Это мало его волновало, но было немного даже обидно. Самую малость. Но он сам был в этом виноват.

В попытках хоть как-то утолить бездну, которая к тому моменту уже успела сожрать его душу и переходила на желудок, он вливал в себя кофе, сидя за столиком в самом дальнем углу столовой. Тогда-то и появился на его горизонте Цинсюань.

— Можно присесть здесь? — Парень с подносом с едой, которой хватило бы на дюжину человек, улыбался так широко, что от сладости его внешнего вида сводило зубы. Весь в светлом, опрятный, улыбчивый. И вот это чудо хотело сесть рядом с Хэ Сюанем, который выглядел рядом с ним тенью, призраком и злющей собакой, готовой наброситься в любой момент. А ведь вокруг было полно других свободных мест.

— Но мест же хватает… — недовольно отрезал Хэ Сюань и вытарщился на парня, который едва не уронил поднос. Жалко было еду, не парня. На него было, в общем-то плевать. — Хрен с тобой, садись, сейчас же рассыпешь всё.

И Цинсюань сел, протянув Хэ Сюаню сначала руку, представляясь, а потом стакан кофе и две слойки.

— Ши Цинсюань. И вот возьми, я не знал, какие тебе понравятся больше, сладкие или солёные, поэтому взял обе. Приятно познакомиться. — Хэ Сюань буравил его взглядом и ошарашенно моргал. — Да, я заметил, что ты чуть-чуть странный, но меня это не пугает. Ну бери же, бери, я вижу, что ты голодный.

— Хэ Сюань. — Холодно ответил парень, но еду и напиток взял. — Так если я странный, какого черта ты лезешь?

— Посмотри на себя… Ты ходишь один. Вечно мрачный, со всеми огрызаешься. Да про тебя уже весь универ знает, говорят, ты псих. Я так не думаю. Короче говоря, я хочу быть твоим другом. — Цинсюань улыбался так искренне, что бездна внутри Хэ Сюаня заскреблась по стенкам желудка и тугой комок подступил к горлу. Нет, только не слёзы, не сейчас. Ему хотелось расплакаться по неизвестной ему самому причине. То ли так сильно ударил по нему тот кусочек теплоты, что ему показали и осторожно протягивали в руках, то ли эта проницательнось, честность и прямота, то ли что-то ещё. Он не знал. Да и не пытался понять. Просто и без того стеклянные глаза были готовы наполниться слезами, но он, сделав усилие над собой, смог сдержаться. Не в его принципах было плакать на людях, тем более в такой ситуации. 

— Мне не нужны друзья, — горло всё ещё сжимал ком. Хэ Сюань выплюнул каждое слово отдельно. Слова были колючие, острые, разрезали воздух своей грубостью и неприязнью. Но Цинсюань сидел за столом и молча ел. Он ещё поборется за внимание этого айсберга. Ещё растопит его льды.

***

— Иди к черту, Цинсюань.

— Отстань.

— Отъебись.

— У меня нет друзей.

— Я не нуждаюсь в твоих подачках.

Так заканчивалась каждая попытка Цинсюаня завести диалог. Хэ Сюань был холоден. Хэ Сюань был жесток. Хэ Сюань был непреклонен. Но Цинсюань был настойчив. Настойчив до той степени, что Хэ Сюань всё же согласился на совместный поход в столовую при условии того, что его не будут пытаться накормить и не будут донимать разговорами. Что они просто молча поедят. Молча. Но всё же вместе.

***

— Хэ-сюн…

— Хэ-сюн? — Хэ Сюань злобно глянул на Цинсюаня, словно это он был виноват в смерти его семьи. — Не называй меня так.

— Кто причинил тебе столько боли? Кто сдалал тебя таким?

Хэ Сюань молчал, не желая ни с кем делиться тем, что творилось у него внутри. Хэ Сюань злился, когда его расспрашивали о прошлом. У Хэ Сюаня внутри драли кошки и завывал ураган. Он не был готов говорить о себе. Не хотел выглядеть человеком, который за много месяцев так и не смог справиться с утратой. Он должен был быть сильным. Он должен был отомстить, даже если ему придётся понести за это наказание. Так что, привязываться к людям ему точно не стоило. Открываться кому-то было ещё хуже. Раз уж он решил быть одиночкой — будет им до конца.

***

Цинсюань любил котов, людей, пить вино и наслаждаться закатами. Любил ходить на побережье, вдыхать солёный воздух и слушать пение птиц. Цинсюань любил смотреть на море и представлять, как плывёт на корабле, его греют солнечные лучи и искренняя улыбка не сходит с его губ.

Цинсюань жил моментом. Он наслаждался каждой секундой собственного счастья и хотел сделать счастливыми других. Ему было больно, когда было больно другим.

Холодный и отстраненый Хэ Сюань не вписывался в его первоначальные планы, но однажды увидев его, а после послушав разговоры в университете, уже не смог остаться за бортом. Не мог оставить его наедине со своей болью. Он был уверен, в том, что боль была. Цинсюань видел ее в глазах. Видел, ничего не мог сделать, и у самого него болела душа. Душа, которая была такой огромной, честной и открытой, рвалась наружу. Моментами он проклинал собственную эмпатию.

***

И вот… Хэ Сюань сдался. Согласился прогуляться. Устал пялиться в потолок каждый вечер. Устал от вечеров, превращающих его жизнь в бесконечный день сурка. Решил, что от одной прогулки хуже не станет. Что всё будет в порядке, что ничего не выбьет его из наезженной колеи. Верил, что всё будет, как раньше. 

Они шли по побережью со стаканчиками кофе в руках, Цинсюань без устали болтал, а Хэ Сюань слушал его вполуха. Тот рассказывал про то как мечтал поступить на дизайнера, разрабатывать интерьеры, как был счастлив, что смог поступить. Рассказывал о детстве, умалчивая подробности, которые в момент могли загнать его в угол истерики. Рассказывал о любимом кофе, обещал сводить в кофейню, если Хэ Сюань захочет. Не говорил, но мысленно обещал, что будет рядом. Верил, что сможет помочь. 

Хэ Сюаню было всё равно. История не откликалась в его душе — была слишком ровной и счастливой. Так никогда не было у него. Какой-то частью сознания он завидовал Цинсюаню, а какой-то тихо его ненавидел и продолжал идти дальше рядом. Что-то внутри не давало сбежать. Бездна рычала и кусалась, просила уйти, оставить этого дурака одного счастливо пить кофе и греться под едва тёплым сентябрьским солнцем, а самому запереть себя и свою беспокойную голову в четырех стенах. Пустота подсказывала, что так будет правильно. 

Цинсюань теперь молчал и шагал рядом, осторожно поглядывая на Хэ Сюаня. Улыбался сам себе. Пытался понять, чего он сам хотел от этой игры в одни ворота. Но в целом теперешнее равнодушное молчание устраивало его больше, чем каждодневный шквал грубостей и отвращения. 

Заполнять пустоту было больно. Бездна сжималась тяжело и медленно. Не пускала внутрь никого и ничего, кроме боли и скорби. Занимала всё пустое пространство. Скребла и орала чувством неправильности. Душила попытки открыться и ставила подножки перед каждым даже мизерным шагом навстречу. Они так и вальсировали: шаг вперёд, два назад. На каждое хотя бы нейтральное слово — два колких и грубых. Пустота выла волком и драла всё внутри чёрной кошкой. На каждую попытку расплавить лёд добавляла пару градусов морозильному элементу. Запрещала. Он сам себе запрещал.

Цинсюань замолкал иногда, думая над происходящим. Теребил в руках стаканчик, нервно отпивал, ощущая пропасть между собой и собеседником, но всё ещё старался… Старался расположить к себе. Быстро понял, что Хэ Сюаню комфортнее, когда он молчит. Но держать в себе поток болтовни оказалось сложнее, чем он думал.

— Хэ-сюн, хочешь мороженое? Или может картошку? Или всё сразу? — Цинсюань улыбался, не подавая виду, как ему трудно в сложившейся обстановке. Тщательно обдумывал каждое слово, чтобы не вызвать шквал язвительности, но всё равно оступался.

— Не хочу. — Хэ Сюань сражался с собственной бездной. Чтобы даже простое «не хочу» не выглядело оскорбительным и слишком резким, ему нужно было сделать большое усилие над собой. Постараться, чтобы тон голоса был хотя бы просто ровным. И, кажется, у него даже немного получалось. Не оскалиться и не рявкнуть на это осторожное и тёплое «Хэ-сюн» для него уже было большим успехом. Шагом, отводящим его от собственной пропасти на пару сантиметров назад.

— Ладно, тогда чего ты хочешь? — Цинсюань спросил буднично, но Хэ Сюаня переклинило. У него уже давно не спрашивали, чего он хотел. И хотел ли вообще чего-то. Да он и сам себя не спрашивал.

— Я давно не знаю, чего хочу… — наконец тихо ответил, выдержав драматичную паузу. Вообще-то драматичной она не должна была быть, но как уж вышло.

Ещё один шаг назад от пропасти. Хэ Сюань просто надеялся, что Ши Цинсюань сможет промолчать и не решит доставать его дальше. Ши оказался достаточно проницательным, чтобы на пару минут оставить Хэ одного — пошёл за картошкой и мороженым.

— Держи, — улыбнулся Цинсюань, протягивая картофель и стаканчик пломбира. — Можешь хотя бы одну минуту не выделываться, ладно?

И Хэ Сюань взял еду, макнул картофелину в мороженое и… съел. Цинсюань посмотрел на него с удивлением, но промолчал. Лишь макнул свой ломтик картофеля в стаканчик и тоже съел. Оказалось… вкусно? Даже слишком вкусно для такого сочетания.

— Было бы неплохо, если бы они начали подавать мороженое вместо соуса, — усмехнулся Цинсюань. — Это слишком вкусно для того, чтобы этого не было в меню.

— Ты всегда можешь взять отдельно. Какая разница? Мне вообще всё равно, — Хэ Сюань себе не изменял. Вся его речь насквозь была пропитана равнодушием, но сейчас оно почему-то сочилось сквозь слова особенно сильно.

— Скажи, есть вообще в этом мире вещи на которые тебе не всё равно? — делая попытки разговорить Хэ Сюаня, Цинсюань с каждым разом всё больше и больше утопал в зыбучих песках его безразличия.

— Вообще-то есть… Но я не буду говорить об этом с тобой. — Очевидно, диалог был окончен.

Хэ Сюань боролся с собой. Одна его часть хотела сейчас вывалить всё, раскрыться, разрыдаться, чтобы кто-то его поддержал и утешил. Он скучал по тому иллюзорному теплу, которое осталось в его прошлой жизни. Но бездна кусала его за сердце, душу, голову, орала “не смей этого делать”. 

— Да что с тобой не так? Почему ты ведёшь себя, как последний мудак? Почему ты такой, Хэ Сюань? — Цинсюань не сдержался. Его спокойствию тоже был предел. И когда Хэ Сюань столько времени был рядом и только и делал, что закрывался, парень подходил к грани слишком быстро.

— Тебе же сказали, я псих. Вот и вся разгадка. Просто не лезь ко мне. Проводи время с такими же счастливыми, как и ты. Я не такой. Тебе здесь не место. Тебе никогда не стать моим другом. — Холод этой речи пронизывал Цинсюаня насквозь, дурацкие и неуместные слёзы подступали к глазам, плечи неритмично вздрагивали. Внутри ёкало сердце. — Найди себе другого друга. Я херовый человек, Цинсюань, я тебе не нужен. Какого хрена ты вообще ко мне прицепился?

Хэ Сюань разучился быть нормальным. Хэ Сюань знал, что, как бы он ни пытался держать бездну в узде, всё равно раз за разом будет делать людям больно. Ранить Цинсюаня не хотелось. Он знал, что прогнил до корней, что больше не умеет быть кому-то другом, что его холод заморозит не только его самого, но и других. Так что… отгородить себя ото всех казалось самым правильным решением. 

Цинсюань тихо плакал сидя на пирсе, а Хэ Сюань просто встал и ушёл, оставив его одного. Он ненавидел смотреть на слёзы. И утешать тоже не умел. Тем более, когда довёл человека сам. Цинсюань был слишком хорошим для него. И, Хэ Сюаню было сложно себе в этом признаваться, делать больно не хотелось. 

Что ж, он снова приблизился к пропасти на опасно близкое расстояние. Одним огромным шагом перешагнул все те усилия, которые прилагал, чтобы не упасть. Он снова стоял на краю обрыва. Его злость в очередной раз взяла над ним верх. Он в который раз терпел сокрушительное поражение в битве с самим собой.

«Бесконечность — Один» — мысленно записал он счёт. Он всё же смог заработать хотя бы один балл в этой абсолютно неравной борьбе. И это было всё же очень маленькой, хилой, но всё же победой. И остатки его души цеплялись за это как за спасательный круг во время шторма в открытом океане, как за нераскрывшийся парашют в полёте с высоты в несколько тысяч метров. Бездна разрезала тросы, отправляя его в дрейф в ледяных водах, в свободное падение с высоты прямиком на землю, обрекала на смерть.

Было уже темно, густой сумрак наступал на город постепенно, окутывая побережье в туман. Цинсюань не знал, сколько времени просидел на пирсе к тому моменту, когда его глаза высохли и начали зудеть от раздражения. Он сам не понимал, почему от этого холода, ему было так больно, и так обидно. Почему слезы текли из глаз сами собой. Почему он не оставил попытки согреть этого парня, почему не перестал пытаться в сближение. Почему ему так хотелось быть рядом? Так не должно было быть. До дома он добрался, когда уже было совсем темно, и свалился в кровать не раздеваясь. Завтра придёт на пары опухшим и с краснющими глазами, но сейчас это волновало его в последнюю очередь. Теперь он пытался выстроить в голове новую модель поведения рядом с Хэ Сюанем. Получалось откровенно плохо. Он уснул.

Хэ Сюань в ту ночь снова промучился в бессоннице, только теперь перед глазами почему-то стояли не бездыханные тела матери и сестры, а та сцена на пирсе с Цинсюанем. Его душило чувство вины, и тысячи мыслей о том, что парень просто не заслужил того, как с ним поступают. Эти мысли были настолько странными и непривычными для Хэ Сюаня, что ему хотелось взвыть и полезть на стену. Он чувствовал себя последним мудаком. А не должен был. Это что после долгой спячки очнулась совесть? Однако извиняться он был не намерен. Не в его принципах это.

***

А дальше Цинсюань вёл себя будто ничего не было. Будто сцена на пирсе была галлюцинацией, эффектом Манделы, или черт знает чем ещё. Он снова подсаживался к Хэ Сюаню в столовой, снова таскал ему еду, разве что теперь был чуть более тихим и молчаливым, но всё равно пытался вести диалоги. Теперь уже не касаясь прошлого. Распрашивал о том, как прошёл день — Хэ Сюань сдавленно отвечал, всё так же борясь с собой, чтобы не послать единственного человека, который был к нему добр, в пешее эротическое путешествие.

«Бесконечность — Два», «Бесконечность — Три», «Четыре», «Пять» — вёл в голове подсчёт Хэ Сюань. Он всё крепче хвастался за спасательный круг, был всё ближе к тому чтобы смочь раскрыть парашют. Но бездна всё ещё побеждала. У неё на счету была уже целая бесконечность баллов. Он слишком отчаянно возводил стены. Слишком сильно закрывался. Позволил сожрать его. И почти ничего не мог сделать с этим. Его подвижки были настолько мизерными, что никто, кроме него самого их не замечал. Он отходил от края по сантиметру, но тут же был готов ринуться со всех ног обратно и прыгнуть в пропасть. Его боль была сильнее его самого. 

Ещё через несколько баллов записанных себе в копилку он скатился в отрицание того, что пытается что-то сделать, чтобы эти хрупкие взаимоотношения не рассыпались в его ладонях. Ему стыдно было признавать и признаваться себе, что эти попытки в сближение держали остатки его убитой адекватности на плаву. Он не хотел этого. Противился. Боялся. Не верил в происходящее. Но держался, чтобы не сорваться с обрыва, рядом с которым стоял на всё ещё критически близком расстоянии. Насколько близком к пропасти, насколько далёком от Цинсюаня, который всё ещё всеми силами боролся за его внимание и доверие. 

Так продолжалось многие месяцы. Они кружили в бесконечном вальсе друг вокруг друга. Шаг вперёд — два назад. Одно откровение, даже мало похожее на откровение, просто кусочек правды, крупица информации, которая не касалась его прошлого — два «пошёл ты к черту, Цинсюань».

Так Цинсюань узнал, что Хэ Сюань любит рыбу и белое вино, пьёт только двойной эспрессо, лучше с виски в соотношении один к одному, и что в одиночестве ему лучше думается, и что он ненавидит групповые проекты.

Но нужно было отдать Ши должное — он не допытывался больше, старался держать эмоции при себе, позволял послать себя, а после вернуться, сделав вид, что он забыл о произошедшем. Конечно, он не забывал, но злиться не мог. Сам не понимая, почему так. В общем, он принял правила игры и играл по ним. Делал маленькие осторожные шаги вперёд и отступал, как только что-то минимально шло не так. И он замечал, как Хэ Сюань, борясь с самим собой, выдаёт ему немного информации о себе. И берёг эту информацию, ценил так, будто это был самый драгоценный бриллиант, даже если это был факт о том, какая у Хэ любимая булочка или чай. Или тот факт, что он ненавидит пиво. Цинсюаню было плевать на то, насколько ничтожными были те факты, он радовался тому, что вообще получал эти крохи. Он долгие месяцы добивался хотя бы этого.

***

Спустя ещё несколько месяцев Цинсюань осмелился пригласить Хэ Сюаня на вторую прогулку, молясь всем возможным богам, чтобы она не закончилась так же, как прошлая, и чтобы ему вообще не отказали. Согласие было настолько робким, что Хэ Сюань не узнал сам себя. Он боялся… снова облажаться?

Они вновь пошли на побережье. Купили кофе и круассаны (Цинсюань — с персиком, а Хэ Сюань — с форелью) и устроились у воды на одном из больших камней. Так близко друг к другу они ещё не сидели.

— Круассан восхитительный! — вдруг воскликнул Цинсюань, наслажлаясь пищей.

— Да? — Хэ Сюань уточнил. Без злости и сарказма. Просто спросил.

— Да, хочешь попробовать, Хэ-сюн? — улыбнулся Ши.

— В этом нет смысла… Я давно не чувствую вкуса еды. Я просто… ем. Чтобы не загнуться от голода. Раз в неделю, — неожиданно для самого себя выдал Хэ Сюань, задумался, не слишком ли это, записал ещё один балл на свой счёт в битве с пустотой, и продолжил: — всё остальное время перебиваюсь кофе. Раньше просто кофе. Теперь ты зачем-то таскаешь мне булки.

—…

— Я что-то сказал не так? — Хэ Сюань снова удивился собственной реакции. Беспокоиться о чужих чувствах было совершено ему несвойственно. 

— Нет… — Цинсюань помолчал ещё немного. — Просто. Мне больно за тебя. И всё же попробуй круассан. — И протянул несчастную булку. А Хэ Сюань, отмахнулся руками, но сдался и укусил. Укусил круассан, который Ши всё ещё держал в своих руках. От неправильности происходящего бездна забилась в агонии. А на языке заиграл мягкий вкус персика. Бездна сделала кульбит и завыла, грохнувшись на землю. Мозг пребывал в таком же шоке, как и вкусовые рецепторы. Хэ Сюань медленно жевал, осторожно забрал круассан, укусил ещё раз и… не почувствовал ничего. Списал всё на галлюцинацию. И попытался не заострять на этом внимания, сделал вид, что ничего не изменилось.

— Ну… это определённо круассан, но если бы мне дали дерьма на лопате, я бы почувствовал то же самое, — безбожно соврал. И записал балл в бесконечную копилку бездны — съязвил, не сдержался. Цинсюань рассмеялся.

Вопросов было много, но Цинсюань не осмеливался спрашивать: развивать тему питания не хотелось, лезть в прошлое было нельзя, день они провели вместе, так что доступных тем для обсуждения попросту не осталось.

Хэ Сюань не понимал, что с ним происходит. Он молча пялился на море и проваливался в собственную пустоту. Бездна колыхала его на волнах. Он открывался этому человеку. Медленно. Осторожно. И это пугало. Он не должен был этого делать.

Они молча сидели на камне, когда Цинсюань приобнял Хэ Сюаня за плечо, почувствовав дрожь:

— Хэ-сюн, ты что плачешь?

— Нет, — солгал Хэ Сюань, но одинокая слеза предательски скатилась по щеке. Цинсюань стёр её рукавом собственной водолазки.

— В эмоциях нет ничего постыдного, не стесняйся, хочешь я уйду? — Цинсюань осторожно погладил вздрагивающее плечо. И улыбнулся. — Если захочешь поговорить, я буду вон там у ларька с фастфудом. — И сделал шаг назад, увидев едва заметный кивок.

Хэ Сюань записал себе ещё одно поражение, после исправил на победу, а потом снова на поражение, в конце концов он так и не решил, что это было и мысленно разорвал заметку.

Теперь он сидел на камне один, тяжело дышал, будто только пробежал марафон, но на самом деле просто так и не смог выдавить из себя «Останься… пожалуйста».

Сейчас ему хотелось… чтобы Цинсюань просто был рядом, но бездна завывала, схватив его за горло, не давая выдавать из себя ни звука. Ему хотелось тепла. Он устал быть один. Но подпускать людей близко сам себе не позволял. 

Он не знал, сколько времени прошло, когда его плеч коснулись, а он скинул с себя руки, поднялся и ушёл, скрываясь из поля зрения так быстро, что уже через несколько секунд его тёмный силуэт разглядеть было почти невозможно.

Остатки души содрогались от собственной нерешительности, бездна ликовала. 

Теперь он окончательно записал себе поражение.

А следующие сутки пролежал в квартире, пропустив пары и неприлично много думая. Он раз за разом возвращался к ситуации на побережье, прокручивая в голове все события от и до. Бездна урчала, довольная концовкой, остатки души задыхались в истерике. Не лице не отображалось ничего. Он вообще не должен был ничего чувствовать, но, по неведомой ему самому причине, всё произошедшее не давало ему покоя. Цинсюань оказался слишком близко. Увидел слишком многое. А дальше-то что? Он не мог позволить себе открыться этому парню, хотя какая-то его часть очень хотела, едва ли не умоляла, бездна, стуча ему по голове, запрещала, заставляла сидеть дома и никогда больше в жизни не видеть Цинсюаня, молила бросить университет снова и вообще никогда ни под каким предлогом не выходить на улицу. Но… душа брала верх. Совершенно внезапно и болезненно. Необъяснимое тепло заполняло пустое пространство. Цинсюань согревал слишком сильно, плавил лёд, покрывший его душу. Морозильный элемент не справлялся. Хэ Сюань снизил очки бездны с бесконечности до пары сотен, а себе добавил два. За слишком большой шаг.

Назавтра он вернулся в университет.

***

Ещё месяц спустя Цинсюань позвал его на пикник, где под конец укутывал замёрзшего и сопротивляющегося Хэ Сюаня в плед и кормил булочками со своих рук. Хэ Сюань чувствовал вкус еды и не верил в собственную реальность. Стоило только взять ему булку в свою руку, она становилась такой же безвкусной, как и вся еда в последний год.

Это было слишком странно. Неправильно. Он вообще не верил, в то, что может чувствовать. Но Цинсюань… заставил растаять тут часть его души, отвечавшую за проявление эмоций. 

Дважды два не складывалось. 

Хэ Сюань просто не понимал, почему он чувствует. 

Почему желание быть рядом стало таким сильным? 

Почему ему хотелось открыться? 

Почему стать другом этому человеку стало не просто желанием, а необходимостью? 

Потому что одиночество его доканало, или потому что Цинсюань правда чем-то ему понравился? 

Сердце заходилось в истерике, рвалось из грудины, орало благим матом каждый раз, когда Цинсюань проходил мимо.

Хэ Сюань миллиметровыми шагами близился к пониманию происходящего, но тут же вновь улетал в отрицание. Убеждал себя, что этого не может быть, что он после всего пережитого не может ни к кому чувствовать даже подобия симпатии. Но учащённый пульс и широкие, как у наркомана, зрачки говорили об обратном.

И от осознания было страшно. 

А Цинсюань заботился и никуда не спешил. Теперь ему позволяли объятия. Холодные, но всё же объятия. Позволяли кормить себя и даже очень незначительные, скользкие, но всё же упоминания прошлого. Их разговоры становились честнее и дольше. Теперь присутствие Цинсюаня не так сильно давило на мозги, а скорее успокаивало бущующие ураганы внутри его бездны и даже грело. 

Но стоило только потянуться, сделать шаг к этому призрачному теплу, как ветер гасил все свечи и застилал глаза туманом. Не подпускал. Ни шагу вперёд. А Хэ Сюань, как слепой котёнок, пытался сориентироваться в прост собственных ощущений и эмоций, руководствуясь чем угодно, но только не глазами. Видеть очевидное не получалось. Он так зарылся в поиски глубинных смыслов, что просто запутался окончательно. 

Бездна терпела сокрушительный провал, но всё ещё пыталась противиться. Осознание било по голове отбойным молотком. Закрыться в квартире и никуда не ходить казалось лучшим вариантом. Но желание быть рядом с Цинсюанем слишком сильно перевешивало. Этого не могло быть, но оно какого-то чёрта было.

Просто, ты живёшь в темноте, постепенно к ней привыкаешь и начинаешь хорошо видеть, но как только появляется пусть себе маленькие источник света, ты уже не замечаешь ничего, кроме него. Ты спотыкаешься о преграды внутри тебя, падаешь, расшибаешь колени, сдираешь ладони, бьёшься лбом, но идёшь. Потому что… ты больше не видишь в темноте. А свет ещё слишком далеко, чтобы полностью осветить тебе путь. 

У тебя не остаётся выбора: ты либо тянешься к свету либо погибаешь в холоде и темноте. И всё во много раз усложняет минное поле вместо дороги. 

***

А потом пришло судебное извещение. 

Отец умер так и не дождавшись справедливости. 

Бездна вновь обретала силы. Хэ Сюань перестал вести счёт, когда неведомая сила потянула его из зала суда. 

Он проиграл. Не справился. Подорвался не пройдя и половины пути.