ричи не убежать, но он пытается. пересекает квартиру быстрыми шагами, - их всего десять, – и держится прямо, горделиво. его руки почти не дрожат, лицо - надменная бескровная маска.
он дергает ручку двери один, два, три раза. заперто.
он не оборачивается, – плечи напряжены, бледная кожа идет пятнами. голос рябит.
"открой."
риду остается лишь догадываться, что изображено на этой картинке - тревога или предвкушение. ричи не скажет, ричи не знает, ричи слишком глубоко.
рид совершает свои десять шагов от кухни до прихожей. ричи ждет, стоя в полутьме, дрожа будто бы от негодования и стыда.
"я хочу уйти."
слишком громко. слишком громко, и голос ломается на последнем слове. ричи делает шаг назад. вжимается спиной в стену.
его лицо освещено закатными полосами, золотые зрачки оставили от радужки только лишь тонкий ободок. комната будто плывет во сне, в дымке, нереальная. из нее нет выхода, потому что мира за ней нет.
ричи дрожит — пальцы не гнутся, похолодевшие, ноги едва держат. может быть, его страх в какой-то степени реален.
гэвину стоило многих сил принять это.
они так близко.
еще шаг — и ричи в ловушке. будто вовсе перестает дышать, застывший в животной панике.
"скажи «поцелуй меня»."
"я не..."
"скажи это."
гэвин не узнает свой голос. власть в нем, желание обладать. его сердце бьется ричи в ребра. он держит его, как жестокий ребенок мучает птицу — вжимает запястья в стену над головой и не сводит глаз с новой игрушки. найнс тщетно пытается выровнять дыхание. риду достаточно сжать его руки сильнее, чтобы получить свой ответ – смиренное, мученическое трепетание ресниц.
"поцелуй меня."
один, два, три удара сердца.
"пожалуйста."
ричи стоит перед ним, как изваяние. что-то святое и непорочное и сделанное будто бы из полумрака и ледников. его пальцы дергаются в ослабшей хватке.
"скажи, что хочешь этого," голос хриплый и чужой, и сам гэвин будто бы не здесь. вечерний воздух плывет бензиновыми разводами.
"я хочу тебя."
найнс подается вперед — подается сам. есть что-то в его взгляде, в краешках губ, в том, как он вздыхает, когда рид наконец-то целует его. тщательно, властно, безусловно.
"я твой," выдыхает ричи.
гэвин едва сдерживается, чтобы не повторить за ним вслух.
есть множество вещей, которые ему не понять, как ни пытался.
в какой-нибудь меланхоличной книжке, по которой непременно сняли бы культовое кино, написали бы, что ричи пришел к нему в странное время их жизней.
рид не может с этим спорить.
ричи поворачивает голову на звук его шагов. половину лица закрывает старая растянутая футболка, сложенная вчетверо. как на казнь. он на коленях на кровати, обнаженной до самого матраса. ему не положено говорить, - гэвин и так свихнулся, - но не запрещено кусать губы.
его руки вывернуты ладонями вверх - это что-то, чего гэвин не просил у него никогда.
есть тщательно выстроенный нарратив, и в его бинарном коде существуют спаситель и жертва и мучитель и пленник. еще в школьных учебниках писали, как отпускать грехи - положи овечку на алтарь и будешь прощен. кто-то неопытный бы назвал сабмиссива жертвой. рид же знает — он сам и овечка, и алтарь, и ритуальный нож в руках ричи.
от этого играть роль нисколько не легче.
"обычно всегда попадало коннору," сказал ричи однажды. они только проснулись, хотя было уже после полудня, и гэвин водил большим пальцем вдоль линий жизни на найнсовой ладони. "но мне тоже. иногда. я ему не сказал ни разу, конечно. по правде говоря, только ты знаешь. теперь. хорошо, что ты знаешь."
сквозь белый шум в голове рид услышал, как спросил, "о чем ты?"
и ричи ответил, "линейкой. иногда ремнем."
вдох. выдох. вдох. вдох. выдох.
ричи практически мурлычет в поцелуй.
"дай мне руки," просит гэвин вполголоса.
веревка стягивает запястья вместе.
"посмотри на меня."
приказы так не звучат. гэвину кажется, что даже в шепоте слышен скулеж, предательская тревога, мольба.
ричи не поднимает головы. его брови сведены в сладковатой боли, грудь вздымается, губы искусаны.
посмотри на меня. я тебя люблю. ты же знаешь?
молчание. ричи сжимает его плечо. перемотать. дальше по сценарию.
"ты сделал что-то плохое?"
ты можешь рассказать мне. все хорошо.
ричи мотает головой, сглатывает с усилием. утыкается носом гэвину в шею, будто может остановить то, чего ждет.
"да."
о, найнс.
я не сделаю тебе больно. я никогда, ни за что–
гэвин прикрывает глаза, считает от одного до десяти.
ричи дрожит. ричи теплый. ричи ерзает у него на коленях. ричи убивает его.
рид не просит исповеди — нет смысла. вина, каким бы реальным ни было за нее наказание, жива только у ричи в голове. я - сделал - что-то - плохое. помоги мне забыть.
"ложись," хрипит гэвин.
рид оставляет его в рубашке. стыд все равно не скрыть.
ричи содрогается от его касания, сползает ниже, прячет лицо в покрывале. ерзает, чтобы потереться о гэвиновы джинсы будто бы нечаянно. это грязно, это стыдно, это выстрел в голову.
к десятому удару найнс висит на его колене, тяжело дыша. тело напряжено, будто по нему пропущен ток. лицо пылает, и слезы не утереть. они катятся и катятся, горячие, слепящие.
ричин голос садится, ломается, срывается на свист.
"пожалуйста, господи," шепчет он. "пожалуйста, хватит."
что-то хищное в риде упивается этим. я хочу сделать тебе больно, говорит оно. я хочу, чтобы ты просил о пощаде, я хочу быть тем, кто решает ее дать.
"господи," всхлипывает ричи.
"громче."
приказ звучит как выстрел кнута в воздухе. рид вздрагивает от него первым.
"что?" одуревше-медленно произносит найнс. радужку почти поглотила чернота, и лицо блестит от слез, щеки почти фиолетовые от возбуждения.
гэвин чувствует во рту металл. гэвин задерживает дыхание перед ледяной водой.
гэвин повторяет, "громче."
ричи вскрикивает от очередного удара, захлебывается собственным вдохом. ричи стонет, "о боже!"
так громко, что услышит доставщик в коридоре этажом ниже, пес из квартиры напротив.
но никак не высшая сила, которая решает его вину. никто, кто бы мог отнять его у гэвина.
ричи срывает горло, и к концу их негласного счета лежит без сил, зареванный. ресницы дрожат, рубашка липнет к телу. он будто очень далеко, как если бы уснул в теплой воде.
он шепчет, "спасибо."
тяжело опершись на локти, поднимается, чтобы уткнуться носом риду в плечо. горячо выдыхает в изгиб шеи, толкается в руку один, два, три раза.
"ну, все. все, все, хорошо все," обещает гэвин, гладя его по волосам.
мир заканчивается быстро. как воронка на дне ванны. как темнота в ноябре. как летняя жара, утягивающая в черный обморок.
ричи смотрит на него в благоговейном ужасе, дергается, перехватывает руку своими - пальцы касаются запястья, ложатся на пульс.
"пожалуйста," выдыхает ричи.
это игра. этот страх, судорога, свежий след от пощечины — это игра. найнс, распятый на простыни, не называет его по имени, потому что это понарошку. его собственная рука на ричиной шее, готовая вжать в подушку и сдавить - неправда.
пожалуйста.
гэвин похож на испуганного зверя, наверное. это вовсе не его роль. это не по правилам. так нельзя.
"все хорошо," произносит найнс.
их руки сплетены в издевательское изваяние любви - будто бы божественная комедия в экранизации родена. в конце они попадут в ад.
"боже, найнс, я должен это говорить."
рид пытается превратить все в шутку - но слова бурлят в горле как давняя простуда, выхаркиваются, как влажный кашель с кровью, как всхлип.
"ты хороший."
как же глупо и неправильно это звучит.
гэвин дрожит. гэвин голый, угловатый, липкий от пота, осоловевший от удушья слез.
ричи улыбается. спокойно высвобождается из оцепеневшей хватки. целует в волосы, в лоб. неловко, вздыхая, будто бы готовый напеть что-то нежное. напористая, уверенная, смешная кошачья ласка. он шепчет стоп-слово, впечатывает губами гэвину в висок. обнимает, будто пытается защитить. пальцы пробегают по позвонкам как ножевые удары. гэвин задыхается. каждое прикосновение - ожог. каждое слово - боль.
"ты очень, очень хороший."