Однажды жил-был принц, в честь которого назвали звезду, и сердце его было холодно, как лёд.
Не потому, что он был проклят, нет-нет: таким он стал по собственной воле и глупости. С детства он имел тяготу к жестокости, а с взрослением возжелал отринуть любовь, отбросить, как ненужную тряпку. Не без причины, справедливости ради, хоть и да рассудит каждый сам, была ли в той причине хоть капля здравомыслия: был он младшим сыном, которому никогда не суждено было встать на престол, и единственным способом прожить свою жизнь не зазря оставалось лишь бытие принцем — но и тут скрылась каверза, ведь жил он в постоянном чувстве, что будь на то чья угодно другая воля, кроме судьбы, принцем бы его никто не выбрал, ибо не было у него ни императорской мудрости, ни королевских манер, ни царственной силы, ни государевой воли. Был принц слабейшим из слабейших, хрупче чайных роз в дворцовом саду, и нельзя его было любить без того, чтобы не жалеть — а этого-то он не мог вынести больше всего на свете.
Скверным принц был сыном.
Одним днём во дворец забрела ведьма — забрела по-ведьмински, так, что никто и не заметил, пока не стало поздно. Говаривали, лицо её в последние моменты увидали несколько неудачливых стражей — и после до конца жизни своей заикались и тряслись от ужаса при виде малолетних детей, невинных и большеглазых.
Но то неважно, а важно другое. Направилась та ведьма не куда-то, не к роскошным фонтанам и не к помпезным каналам, не в полные погреба и не в богатую казну, не в пышущую жаром кухни и не в слепящие великолепием глаза галереи, а в покои младшего принца — и, найдя его там, изумлённого и разъярённого, произнесла лишь:
— Не подобает столь огромное горе столь скромному владыке.
И может быть, было что-то ведьминское в её глазах и голосе, а может — история умалчивает — был младший принц по-особому наивен и доверчив, но он, услышав слова её, рухнул ей в ноги и разрыдался горько, и признался во всех своих тяготах и обидах, и сказал многое, но самым главным было вот что:
— Да я готов, если уж честно, всё отдать, чтобы только вечно не чувствовать ничего, этого, этого унижения, этой мерзости, этой любви их!..
Взглянула на него ведьма так, как смотрят матери на своих детей, но не тех, что разбивают коленки о порог и плачут горько — на тех, которые едва ли не с пелёнок держат меч и читают священные тексты.
— Как пожелаешь, Регулус, — сказала она.
И вот тогда-то и прокляли принца, но понять он это если и успел чудом, то сделать уж точно ничего не смог: в ту же секунду сердце его остановилось во времени, а вместе с сердцем и тело, и дыхание, и разум, и рухнул принц, как подкошенный, в шелка и перины кровати своей в вечный сон, где не снилось ему ничего, ни горького, ни радостного, и ничего не было надо — вот и сказочке конец.
Или.
***
Однажды — но не далее, чем спустя столетье после первого «Однажды», — жил-был рыцарь, наделённый по праву рождения лицом писаного красавца и силами чудовища, а волею судьбы — сердцем, слишком мягким вплоть до безрассудной глупости.
Был он одинок, хоть и окружён друзьями: все они были рыцарями и писаными красавцами, но никто из них не был чудовищем. Семейное проклятье его не вызывало в них презрения — давно минули те времена, канули в безвестие с тех пор, как распознали короли, что перед ними великая сила, и в обмен на клятву в верности меча их короне пообещали всему роду защиту от ведьмоловов и охотников на монстров, — но не могло не вызывать животного ужаса — а как иначе? Мог рыцарь тот пересечь страну от края до края за то время, за которое слуга, торопящийся с королевским посланием, успел бы лишь открыть двери голубятни; мог одной рукой поднять карету с отвалившимся колесом и донести её до дворца сквозь чащу леса; мог в одиночку, с один лишь мечом, не вынутым даже из ножен, раскидать целое войско. Нельзя было не впасть в оторопь от такого нечеловеческого могущества — нельзя было и не осознать бескрайней пропасти, лежащей между ним и тобой. Осознавал её и рыцарь — и оттого душу его мучило великое горе.
Жаждал тот рыцарь всем сердцем, чтобы сила его была иной — чтобы мог он защищать слабых любовью, а не жестокостью. Но не было в его стране никого лучше в жестокости, кроме него, и оттого в искусстве любви рыцарь был слаб и несведущ.
Одним днём пошёл слух по королевству: далеко-далеко, но на самом деле не слишком, есть земли, однажды великие, стоящие на воде зодческим чудом, а сейчас затопленные, обезлюдившие, и спрятаны на дне утонувшего дворца несметные сокровища, но спит на верхнем этаже высокой башни Ужасный Принц, самый чудовищный — на этом слове они косились на рыцаря виновато, — из принцев, что когда-либо жили, самый жестокий, самый бессердечный. Шептались, он говорит во сне, и каждое слово с губ его — чистый яд злобы; шептались, стоило ему заснуть, и всё королевство от него сбежало, лишь бы не жить с ним рядом; шептались, однажды он проснётся — и смилостивятся же бога над тем, кому не повезёт его разбудить.
Недолго ходили слухи по королевству попусту: услышав о них, возжелал король овладеть теми богатствами и избавиться от угрозы одним рыцарем, и такой рыцарь у него как раз был: вызвал он к себе Райнхарда ван Астрея, рыцаря из рыцарей, красавца и чудовище, и повелел ему одолеть Ужасного Принца и забрать его сокровище.
И так отправился рыцарь в путь, и встретил он в пути белую голубку.
— Знай же, Райнхард ван Астрея, — пропела она, — что если зайдёшь дальше, встретишь величайшее горе в своей жизни, а если к нему прислушаешься, то никогда не захочешь переставать слушать, а если поцелуешь — так никогда и не избавишься.
И ответил рыцарь:
— Но зачем мне его целовать?
И пришёл он в затопленные земли, и пошёл по поверхности беспокойных вод, ибо не зря звали Святым, и увидел он затопленные улицы и ставшие домом для рыб лишь дома, рухнувшие мосты и размывшиеся каналы, сгнивший сад и поросший илом дворец — и пожалел он горько, что не не имеет силы возвращаться во времени, чтобы спасти это когда-то прекрасное королевство.
Мог бы заметить рассказчик циничнее: был рыцарь жаден до того, чего никогда не имел, просто лишь такого у него было немного.
Мог бы заметить это и рыцарь.
Одно лишь место не ушло под воду в утонувшем королевстве — дворцовая башня: потемнела с годами золотая черепица, поблекло витражное стекло единственного балкона, белый камень стен растрескался, порос мхом изнутри, начал темнеть. Не было вокруг неё ничего нигде, куда падает глаз: осталась она стоять маленьким королевством.
И вошёл рыцарь в башню, и поднялся по шатающейся лестнице, и оказался в рассыпающейся ветошью спальне.
Лежал в ней в покосившейся кровати с балдахином юноша, ничуть за столетие не состарившийся, и с одного взгляда на него рыцарь понял, что то и был Ужасный Принц — в первую очередь оттого, что на нём была небольшая корона.
Не вздымалась грудь его, не дёрнулись ни разу веки, но всё же кожа его была бледна по-живому, не по-мёртвому. Спокойствие замерло на лице, как стоялая вода, но черты его были из тех, что казались всем недовольными: глаза опущенные, брови широкие, рот широкий и будто бы издевательски выгнутый.
И занёс рыцарь меч в ножнах свой рукоятью вперёд, намереваясь сломать ему шею и выполнить королевский указ.
— Как смеете вы? — заговорил вдруг Ужасный Принц; рыцарь не вздрогнул, ибо не суждено ему было быть тем человеком, кто вздрагивает, но всё же заглянул за балдахин. Плотно были сомкнуты веки, лишь рот открывался — то был разговор во сне. — Разве заслужил я этого? Мне всего лишь хотелось, чтобы меня оставили одного, и не просил я ни короны, ни скипетра, ничего мне не надо совсем, но раз уж получил, старался быть с этой властью так скромен, как это возможно — и что я получаю взамен? Отчего вы так смотрите на меня, а? Неблагодарные!
И стало рыцарю его жаль — юношу в одинокой башне ничтожного королевства, оставленного всеми, говорящего с самим собой, желающего того, чего не имел. Повесил он меч на спину, наклонился — и поцеловал Ужасного Принца в губы.
Распахнулись потемневшим золотом глаза юноши, вырвался крик изо рта — так встретился Райнхард с величайшим в своей жизни горем.
(Так встретился принц с чудовищем, расколдованным из красавца, — так он подумал в то самое первое мгновение и в их долго-и-кто знает?-счастливо не раз припомнил.)