Восемь лет назад
Мама поджала губы. Опять я ее разочаровала. Я ошиблась. Я плохая дочь.
Вокруг только книги, холодные бездушные книги, в огромных — до самого потолка — шкафах. И мама. Мама, что никогда не прощает ошибок.
— Очень жаль, — сказала она потухшим голосом.
На искусственной коже тренировочного манекена не засияло ни единого знака, когда я пыталась провести ритуал. Чертила узоры вновь и вновь, но ничего не происходило. Мама достала из ящика коробку сандаловых палочек, аккуратно подцепила одну и положила на подставку. Первая спичка сломалась. Следом еще и еще. Возможно, мама нервничала, но я нервничала куда больше. Наконец спичка загорелась, и мама поднесла ее к краю сандаловой палочки, аккуратно прикрывая огонь рукой. Дала разгореться, выждала пару секунд и задула.
— Тебе следовало признаться раньше.
Тонкая струя дыма поднималась вверх.
— Я хотела…
Мама взяла палочку и обвела вокруг моей головы. Дым окутал лицо.
— Никогда больше ничего от меня не скрывай.
Сладкий аромат заполнил комнату, и мне показалось, что сейчас точно произойдет нечто ужасное. Ладошки стали горячими и влажными. И, будто почувствовав это, мама сказала:
— Вытяни руки.
Ее губы двигались в едва различимом шепоте, когда она обводила мои руки сандаловой палочкой. Дым щекотал кожу, и мне становилось все больше не по себе.
В дверь постучали — наверняка очередной клиент. Мама вздрогнула, дернула меня за предплечье, и подтянула ближе к окну. В лучах солнца кожа покрылась мурашками, а светлые волоски в страхе поднялись.
Сейчас она увидит. Сейчас она узнает. Сейчас она все поймет.
Я зажмурилась, представляя, как мама вжимает тлеющую палочку в мою кожу, как боль растекается по моему телу. Но мама лишь прошептала:
— Кто это сделал?
— Не знаю, — быстро ответила я.
Мама схватила за волосы, мама потащила к двери. Не той, что на выход, а той, что в чулан. Сердце колотилось в горле, в висках, в пятках, где-то еще, но только не в груди. Я уперлась руками в косяк и шептала:
— Не надо, пожалуйста, не надо.
— Кто. Это. Сделал?!
— Я не помню, — сквозь слезы выдавила я.
Мама заткнула мне рот и развернула лицом к себе, внимательно посмотрела в глаза.
— Почему?
Я захлебывалась словами, давилась буквами, пока между всхлипами не смогла произнести:
— Рит-т-ту-ал.
Она резко отступила к окну, а я обхватила себя руками, чтобы заставить тело остановиться, перестать содрогаться от всхлипов, чтобы не разозлить маму еще сильнее.
На светлом полу медленно тлела сандаловая палочка, оставляя темный след. Мама задвинула шторы, закрыла дверь на замок и включила свет. Она взмахнула рукой, и тренировочный манекен с грохотом повалился на пол, повинуясь ее магии.
— Ложись, — строго сказала она.
Этот голос не мамин, совсем не ее. Это голос той женщины, что приходит, когда я ошибаюсь. Когда я разочаровываю маму. Когда я плохая дочь. Когда я…
— Ложись, — повторила немама.
И мне пришлось лечь.
Немама взяла стеклянное перо, изящно выгнутое, перешедшее от бабушки. Немама достала фиолетовые чернила. Те самые, которые использовала для них. Те самые, которые нельзя было трогать. Те самые, от которых кричали.
Я знала, что будет дальше. Задрала футболку, и живот тут же покрылся мурашками.
Немама обмакнула перо, убрала излишки о край чернильницы. Я закрыла глаза.
Холодный наконечник коснулся живота, и я подумала, что это совсем не больно. Совсем не страшно. И я подумала, странно, что все кричат. Линия, еще линия, завиток. В животе потеплело и я даже подумала, что это приятно. Черта, линия, точка, черта. Тепло стало превращаться в жар, внутри все горело, где-то там, внутри живота, словно разгорался самый настоящий костер. Он полыхал, двигался, шевелился, точно живое существо прямо внутри живота. Я распахнула глаза, чтобы увидеть, как немама продолжает рисовать знаки с ничего не выражавшим лицом. Сердце колотилось на этот раз только в груди, но жар охватил меня всю. Рука сама двинулась, чтобы остановить ее, но немама четким движением пресекла попытку. Знак, точка, линия, черта. Я уже не могла различить. Все поплыло, когда горячие слезы наполнили глаза. Я открыла рот, хватая воздух, и первый всхлип сорвался с моих губ. А внутри что-то шевелилось и ворочалось, точно там поселилось живое существо. Ползло, извивалось огромной змеей. Пыталось заполнить собой все, рвалось наружу и, когда боль подступила к самому горлу, я закричала.
И немама заткнула мне рот.